Ирина вернулась с работы позже обычного — на дороге опять пробка, автобусы битком, ноги гудят, как после марафона. В сумке пакет с продуктами, ещё успела заскочить в «Пятёрочку», хотя мечтала только о душе и кровати. В кухне её встретил запах жареной картошки и довольное лицо Антона, сидящего за столом в майке с вытянутыми подмышками.
— О, пришла! — радостно воскликнул он, как будто ждал любимую гостью, а не жену, которая пахала весь день. — Мама заходила. Картошечки пожарила, супчик оставила. Ты хоть есть-то будешь?
Ирина устало поставила пакет на стол, бросила взгляд на плиту: да, кастрюля стоит, сковородка жирная. Чистить потом ей, естественно.
— Мама заходила, — повторила она, снимая куртку. — А ключи у неё от нашей квартиры, я так понимаю, всё ещё есть?
Антон замялся, ковырнул вилкой картошку.
— Ну да. А что такого? Это же мама. Ей тяжело одной, пусть хоть к нам заходит. Она же помогает.
Ирина усмехнулась. Помогает. Вот только непонятно кому. После визитов свекрови в квартире оставались горы немытой посуды, включённый телевизор на всю громкость и комментарии вроде «А чего у вас всё не по-людски, шкаф перекошенный, ковёр не стиранный, а Ира у нас не умеет готовить вкусный борщ».
— Помогает… — пробормотала Ирина, доставая молоко из пакета. — Слушай, Антон, мы женаты три года. Я всё понимаю, она твоя мама, но почему я должна чувствовать себя тут как квартирантка?
— Да ты что! — искренне возмутился Антон. — Мама же тебя любит. Всегда говорит: «У меня невестка золотая».
Ирина усмехнулась, вспоминая, как эта самая «любящая» дама пару дней назад на кухне ей тихо шипела:
— Молодая, а уж целлюлит видно. Ты на фитнес сходи, а то мой сын на других заглядываться начнёт.
Тогда Ирина промолчала, но осадочек, как говорится, остался.
Свекровь, Валентина Петровна, была женщиной энергичной. Шестьдесят пять лет, но вид бодрый, губы алой помадой, на голове — химию ещё советских времён напоминающие кудри. Пенсия у неё, как она сама любила жаловаться, «нищенская», хотя Ирина прекрасно знала, что помимо пенсии Валентина Петровна получает ещё и деньги от сдачи своей однушки на окраине города. Только вот про это она скромно умалчивала, изображая вечную бедняжку.
— Антошенька, — говорила она сладким голосом, когда звонила вечером, — у меня тут кран опять капает. Ты бы заехал, сынок, а то мастера вызвать — дорого, да и доверия к ним никакого. Ты ж у меня рукастый!
Антон собирался, ехал, подкручивал, а Ирина сидела дома одна. Или, наоборот, Валентина Петровна звала их вдвоём: «Заедем, ребятки, на минутку!» — а потом «минутка» превращалась в три часа нотаций и жалоб.
Всё бы ничего, но в какой-то момент свекровь стала настаивать, чтобы они переехали к ней.
— Я же одна! — вздыхала она, когда приходили к ней в гости. — Стены давят, тишина убивает. А вы вдвоём в своей клетушке… Ну разве можно? У меня просторная двушка, место всем хватит. А вашу квартиру сдавать будете — деньги к деньгам! Жить будете как люди!
Антон задумчиво кивал, а Ирина внутренне кипела. Их «клетушка» была куплена в ипотеку, и платить за неё в основном приходилось ей: Антон зарабатывал меньше, да и любил подрабатывать «неофициально», так что официальные доходы выглядели скромно. Сдавать квартиру, чтобы жить с Валентиной Петровной — ну конечно, мечта всей жизни любой женщины.
— Антон, — сказала Ирина вечером после очередной «минутки» у свекрови, — если ты согласишься переехать к маме, я не поеду. Я серьёзно.
Он растерянно почесал затылок.
— Но это же временно… — пробормотал он. — Пока ипотеку выплатим, станет легче…
— Временно? — Ирина рассмеялась. — Да ты сам-то веришь в это? Она нас оттуда живыми не выпустит.
Но переезд всё-таки случился. Постепенно. Сначала ночёвки «на пару дней», потом «ну раз у мамы просторнее, зачем туда-сюда мотаться». И вот уже вещи Ирины стоят в шкафу Валентины Петровны, зубные щётки в стакане в ванной, а ключи от «клетушки» лежат в ящике «на потом».
Ирина терпела. Неделю, вторую. Но постепенно стало ясно: жить втроём — это не «временно», а ад.
Валентина Петровна командовала всем:
— Ирина, ты макароны опять переварила, надо было подождать!
— Антон, сынок, куртка твоя мятая, жена не погладила?
— А что это вы телевизор так тихо включаете, я ничего не слышу!
Ирина стискивала зубы. Но решающим стал случай с деньгами.
Вечером, собираясь на работу, Ирина полезла в кошелёк. Там должно было лежать пять тысяч — сдачу с зарплаты, она специально оставила на продукты. Но купюр не оказалось. Обшарила сумку, куртку, проверила все карманы. Пусто.
— Антон! — позвала она, влетая на кухню. — У меня деньги пропали. Ты не видел?
Он пожал плечами:
— Нет. Может, потратила и забыла?
— Я не забываю! Там было пять тысяч! — голос её сорвался. — Куда они делись?
И тут, как по заказу, в комнату вошла Валентина Петровна с чашкой чая.
— Что вы шумите? — спросила она невинно. — Деньги ищете? Так это я взяла. Мне нужно было на лекарства, а пенсия только через неделю. Я же потом отдам.
Ирина застыла.
— Вы взяли? — медленно повторила она. — Из моего кошелька?
— Ну а что такого? — пожала плечами свекровь. — Мы же одна семья. Разве у нас что-то делится?
— Мама, — попытался сгладить Антон, — ну ты бы хотя бы сказала…
— А что говорить? — отмахнулась та. — Вы же для меня как родные. Зачем церемониться?
Ирина почувствовала, как внутри всё закипает. Слова застревали в горле, руки дрожали.
— Это называется воровство, — наконец выдавила она. — Вы понимаете?
Тишина повисла, густая и липкая. Антон уставился в тарелку, свекровь фыркнула, подняв подбородок.
— Да ты вообще головой думаешь? — сказала она холодно. — Какая ты мне невестка после этого? У меня сын один, а ты пришлая. Сегодня ты есть, завтра тебя нет. А мать у него всегда будет.
После истории с деньгами Ирина два дня молчала. Говорила только по делу: «Соль где?», «Антон, закрой дверь», «Да, я поела». Валентина Петровна, наоборот, расцвела. Видимо, чувствовала себя победительницей: невестка «выкобенилась» и сдулась. Теперь можно расслабиться и хозяйничать дальше.
На третий день Ирина, вернувшись с работы, застала в кухне сцену: свекровь вытаскивает из её сумки банку кофе и ставит к себе в шкаф.
— Это что сейчас было? — голос Ирины сорвался.
Валентина Петровна вскинула брови.
— А что? Я утром заварила — невкусно. Ты другой купила, вот я и взяла. Всё равно в доме общее.
— В каком доме? — Ирина хлопнула ладонью по столу. — Это МОЙ кофе, я его купила на свои деньги!
Антон, сидящий с телефоном, встрепенулся:
— Да что ты опять заводишься? Ну кофе, господи! Купим ещё.
— Антон! — Ирина повернулась к нему, чувствуя, как кровь приливает к лицу. — Ты вообще понимаешь, что происходит? Она шарит по моим вещам!
Валентина Петровна усмехнулась и демонстративно отхлебнула чай.
— Ой, какая жадная. Кофе пожалела для свекрови. Надо же, нашёл сын жену…
— Мама! — Антон встал, растерянно посмотрел то на неё, то на Ирину. — Ну ты тоже зря…
— Я зря?! — Ирина вскочила. — Ты серьёзно? Она ворует деньги, теперь вещи мои трогает. Ты что, не видишь?
Он замялся, поднял руки, как школьник, попавшийся на вранье:
— Да ты просто устаёшь на работе. Ну мама… у неё характер. Надо потерпеть.
Ирина почувствовала, как внутри всё лопнуло. «Потерпеть». Ей двадцать восемь лет, она тащит ипотеку, вкалывает на работе, и вот — «терпеть».
Вечером она молча собрала пакет с одеждой и поехала ночевать в их старую квартиру. Та самая «клетушка», где остались пыль и забытая кружка. Но там было тихо. Никто не шарил по сумке, не давал советов. Ирина разложила вещи, налив себе чаю из электрического чайника, и впервые за месяц выдохнула.
Телефон зазвонил через полчаса. Антон.
— Ир, ну чего ты? Мама расстроилась. Она плачет тут. Говорит, ты её воровкой обозвала.
— А она кто? — сухо спросила Ирина.
— Ну… — он замялся. — Ладно, она не права. Но всё равно ты перегнула. Маме плохо, а ты ушла.
Ирина закрыла глаза.
— Пусть ей будет плохо. Мне хуже. Я больше не могу.
— Так и что? — голос у него стал злым, срывающимся. — Ты серьёзно решила всё бросить?
— Если надо — да.
Тишина. Потом короткие гудки.
На следующий день она пошла на работу с покрасневшими глазами. Коллеги переглядывались, но никто ничего не спросил. После работы вернулась в свою квартиру, вымыла полы, включила телевизор.
Часам к восьми позвонили в дверь. Она сразу поняла: они.
Открыла — Антон стоит с перекошенным лицом, рядом Валентина Петровна, в пальто и с сумкой, как будто в гости к соседке пришла.
— Вот она, — процедила свекровь. — Видишь? Сидит тут, как королева.
— Ир, — Антон говорил сквозь зубы. — Ты что творишь?
— Я? — она развела руками. — Я просто хочу жить спокойно.
— Ты разрушаешь семью! — вмешалась Валентина Петровна. — Ты жену из моего сына сделала, а мать ему не нужна стала. Сынок, я тебя растила одна, без мужа! А она… она тебя от меня отрывает!
Антон молчал, губы сжал.
— Ну скажи что-нибудь! — выкрикнула Ирина.
Он наконец взорвался:
— Что я скажу? Ты довела! Мама у меня одна! А ты — жена, да. Но если ты не можешь нормально жить с ней… Может, и не судьба нам вместе?
Эти слова ударили сильнее пощёчины.
Ирина почувствовала, как горло сжало. Она пошла в спальню, схватила сумку и начала засовывать туда вещи. Свекровь следом, комментируя:
— Ой, и кофточки свои забери, чтоб не мозолили глаза.
— Постельное тоже прихвати, я не хочу на твоём белье спать.
— Господи, ну и характер! Сынок, тебе повезло, что ты от неё избавишься!
Ирина резко обернулась.
— Замолчите! — крикнула она. — Хоть раз в жизни замолчите!
Она захлопнула молнию на сумке, перекинула её через плечо и вышла в коридор.
Антон стоял, сжав кулаки.
— Ир, не делай глупостей. Мы же семья.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Нет. Семья — это когда поддержка. А тут — тюрьма.
И вышла, хлопнув дверью.
На улице дул холодный ветер. Ирина стояла у подъезда с тяжёлой сумкой и понимала: пути назад уже нет. Она сделала шаг. Почти необратимый.
Первую неделю Ирина жила в своей квартире. Сняла с книжной полки пыльные фотографии, вытерла окна, купила новые тарелки — простые, белые, без золотых завитушек, которые терпеть не могла. Каждый вечер возвращалась и удивлялась: как же тихо. Никто не открывает шкафы без спроса, не ходит по пятам, не указывает, что «у тебя макароны переварились».
Она почти почувствовала вкус свободы, но Антон не сдавался. Звонил, приходил, оставлял записки в дверях: «Давай поговорим».
Однажды вечером он всё-таки ворвался. С порога — на нервах:
— Ир, ты совсем с ума сошла? Мама места себе не находит. Ты её воровкой обозвала, обидела. А теперь ещё и меня гонишь.
Ирина спокойно поставила чайник.
— Она украла деньги. Это факт.
Антон взорвался:
— Да какая разница! Это же мать! Ты что, не понимаешь? Мать всегда важнее.
Она медленно повернулась.
— То есть ты серьёзно считаешь, что её «важнее», чем я?
Он замолчал. Глаза бегают, как у школьника на контрольной. Но ни «нет», ни «да» — только молчание. И этого хватило.
— Всё ясно, — сказала Ирина тихо. — Тогда оформим всё официально.
Антон вздрогнул.
— Что?
— Развод, — спокойно повторила она. — Сегодня я пошла к юристу. Документы уже готовятся.
Он побледнел, потом вспыхнул.
— Ты что, из-за такой ерунды готова разрушить брак?!
— Ерунды? — Ирина рассмеялась, но смех получился резкий, нервный. — Ерунда — это когда носки по углам валяются. А когда твоя мать лезет в мою сумку, а ты её покрываешь — это предательство.
В этот момент дверь открылась. На пороге — Валентина Петровна, как всегда «случайно зашла».
— Ой, какие страсти! — протянула она, закатывая глаза. — Сынок, я же говорила: она тебе не пара. Невестка — на час, а мама навсегда.
Ирина медленно подошла к ней, смотрела прямо в глаза.
— Знаете что, Валентина Петровна? — сказала она тихо, но твёрдо. — Спасибо вам. Благодаря вам я поняла, что лучше быть одной, чем жить в аду.
Свекровь отшатнулась, будто её ударили. Антон застыл, не в силах вымолвить слово.
Ирина взяла сумку с документами и направилась к двери.
— А квартиру, — бросила она через плечо, — я оставлю себе. Потому что ипотеку платила я. А вы живите вместе. Мать и сын. Две половинки одной семьи.
Хлопок двери прозвучал громче, чем все их ссоры.
На улице было холодно, но Ирина улыбнулась впервые за долгое время. Она сделала свой выбор. И впервые за годы — правильно.
