— Нет, ты только посмотри на неё, Света! Царевна сидит! Ножки сложила, журнальчик листает. А сын мой, между прочим, в это самое время баранку крутит, спину гнёт, чтобы её величество обеспечить!
Голос Тамары Павловны, свекрови Ларисы, звенел в прихожей, как натянутая струна. Он был нарочито громким, чтобы его услышали в самой дальней комнате их с Михаилом двухкомнатной квартиры. Лариса вздохнула, отложила старенький журнал «Здоровье» и поднялась с дивана. Выходной день, единственный за две недели, обещал быть безвозвратно испорченным.
— Мама, Света. Что-то случилось? Миша звонил? — Лариса вышла в коридор, пытаясь натянуть на лицо подобие радушной улыбки.
— Случилось! — подхватила золовка Светлана, проходя мимо неё в комнату и бесцеремонно оглядываясь по сторонам. — У брата моего случилось! Говорит, денег нет, опять в дополнительные смены выходит. А куда деньги-то деваются, Лариса? Не тебе ли на наряды?
Светлана была на пять лет младше Михаила, не замужем, и считала своим долгом участвовать в жизни брата с энтузиазмом пионервожатой. Она работала в районной администрации, в бумажном отделе, и эта должность, по её мнению, давала ей право судить обо всём с видом эксперта.
— Какие наряды, Света? Я пятый год в одной и той же зимней куртке хожу, — спокойно ответила Лариса, чувствуя, как внутри начинает закипать раздражение.
— Вот это мы сейчас и проверим! — провозгласила Тамара Павловна, решительно направляясь в спальню. — Мы тебе помочь пришли, Ларочка. Ревизию навести. Вещи твои перебрать, что не носишь — людям отдать. Заодно и посмотрим, куда Мишенькина зарплата утекает. Может, ты у нас подпольная миллионерша, а мы и не знаем.
Две женщины, мать и дочь, сплочённым фронтом двинулись к платяному шкафу. Лариса застыла на месте, ощущая, как от унижения к горлу подкатывает тошнота. Она посмотрела на их спины — широкую, основательную спину свекрови в добротном пальто и узкую, поджарую спину золовки в модной курточке — и впервые в жизни почувствовала не обиду, а холодную, звенящую ярость.
Она была медсестрой в районной поликлинике. Каждый день она видела боль, страх, страдания. Она умела ставить уколы так, что дети не плакали, находила слова утешения для стариков, которым дети не звонили месяцами, и могла по одному только виду пациента определить, что дело плохо. Она знала, как важно сохранять спокойствие в критической ситуации. «Главное — дыши, — говорила она сама себе, как учила паникующих пациентов. — Глубокий вдох через нос, медленный выдох через рот. Сосчитай до десяти».
Один. Два. Три…
Она молча прошла за ними в спальню.
— Ну-с, приступим! — Тамара Павловна с деловитым видом распахнула дверцы старого, ещё советского шифоньера, где висела одежда Ларисы.
Они ожидали увидеть ряды вешалок, забитых платьями, кофточками, брюками. Они мысленно уже готовились к победоносным крикам: «Ага! А говорила — носить нечего!». Но их ждало разочарование.
На вешалках сиротливо висели два медицинских халата, пара строгих платьев для работы, несколько футболок, старый, но любимый шерстяной свитер и единственные джинсы. На полке аккуратными стопками лежало бельё. Всё.
— И… это всё? — растерянно протянула Светлана, заглядывая в пустые недра шкафа.
— Всё, — тихо, но твёрдо ответила Лариса.
— Не может быть, — не унималась Тамара Павловна. Она начала по-хозяйски шарить руками по полкам, заглядывать за стопки белья, словно надеясь найти там потайную дверь в мир роскоши и мотовства. — Ты, наверное, прячешь где-то! У матери своей!
Лариса промолчала. Оскорбление в адрес её мамы, тихой женщины, живущей в маленьком городке за триста километров отсюда, она проглотила, сжав кулаки. Ещё не время.
— Так, а это что? — Светлана указала на большой, встроенный в стену шкаф-купе с зеркальными дверцами. — Тут-то, наверное, и есть твой Клондайк!
Не дожидаясь ответа, она с силой дёрнула дверцу. Та с тихим шорохом отъехала в сторону.
И тут они обе замерли.
То, что они увидели, не укладывалось ни в какие рамки их представлений о «простой медсестре» Ларисе. Внутри шкафа царил идеальный порядок, но это был не склад одежды. Это была мастерская.
На десятках полок, от пола до потолка, были аккуратно разложены рулоны и отрезы кожи всевозможных цветов и фактур: матовая и глянцевая, гладкая и с тиснением под крокодила, мягкая замша и плотный краст. В пластиковых органайзерах, подписанных каллиграфическим почерком, хранилась фурнитура: блестящие молнии, карабины, пряжки, замки — сотни и сотни мелких деталей из жёлтого и белого металла. В отдельных контейнерах лежали мотки вощёных ниток всех мыслимых оттенков. На специальных держателях висели дорогие инструменты: острые ножи, пробойники разных диаметров, молотки, шилья.
А в центре, на специально оборудованной полке с подсветкой, стояли они. Три женские сумки. Одна — строгий портфель из тёмно-вишнёвой кожи с идеальной строчкой. Вторая — элегантный клатч из мягкой бежевой замши. Третья — вместительная сумка-шоппер цвета горького шоколада, ещё в процессе сборки, с аккуратно разложенными рядом деталями. Это были не просто сумки. Это были произведения искусства.
На маленьком раскладном столике, встроенном в одну из секций, стоял ноутбук. Экран светился, и на нём была открыта страница какого-то сайта — интернет-магазина ручных работ. На странице красовались фотографии десятков разных сумок, и рядом с каждой стояла цена. Четырёхзначная. В евро.
Тамара Павловна и Светлана несколько секунд молчали, переводя взгляд с сумок на рулоны кожи, с инструментов на экран ноутбука. Их лица выражали сложную гамму чувств: от шока и недоумения до плохо скрываемой зависти.
— Это… что такое? — наконец выдавила из себя свекровь, ткнув пальцем в сторону вишнёвого портфеля.
— Это моя работа, — голос Ларисы был спокоен, но в нём появилась сталь. Она шагнула вперёд, закрывая собой свою сокровищницу.
— Какая ещё работа? — взвилась Светлана. — Ты медсестра! Ты что, спекуляцией занимаешься? Обманываешь людей?
— Спекуляция — это скупка и перепродажа с целью наживы, Светочка. А я создаю вещи с нуля. Своими руками. Вот этими, — Лариса вытянула вперёд руки. Ладони были нежными, но на кончиках пальцев виднелись старые, давно зажившие царапины и мозоли от работы с иглой и кожей. — Я этому училась три года. По ночам, после смен в поликлинике, смотрела уроки, читала книги, портила материал, психовала, плакала и начинала сначала.
Она говорила, и с каждым словом в ней росла уверенность. Страх, который она испытывала перед этими женщинами годами, испарялся, как утренний туман. Она больше не была бедной родственницей, которую можно унижать. Она была Мастером.
— А деньги… деньги откуда на всё это? Кожа эта, поди, бешеных денег стоит! У Мишеньки моего из кармана тащила? — не сдавалась Тамара Павловна, нащупав, как ей казалось, слабое место.
— Нет, — Лариса усмехнулась. — Первые отрезы я купила на деньги, которые мне на день рождения подарила мама. А потом… потом я продала свою первую сумку. И вторую. И третью. И на вырученные деньги покупала новые материалы и инструменты. Это называется реинвестирование, Тамара Павловна. В отличие от вас, я знаю, что деньги должны работать, а не лежать под подушкой или тратиться на сплетни по телефону.
Она подошла к комоду, выдвинула ящик и достала тонкую папку с документами. Она приготовила её давно. Не для этого случая, а для себя, для будущего разговора с мужем. Но раз уж так вышло…
Она вынула несколько листов и протянула их свекрови.
— А вот, полюбуйтесь. Это кредитный договор на машину вашего Мишеньки. Тот самый, который он взял ещё до нашей свадьбы и «почти выплатил». Видите сумму ежемесячного платежа? А вот выписка с моего счёта. Видите, куда уходит почти половина моей зарплаты медсестры последние два года? Я закрываю его долг. Чтобы он мог спокойно работать и не думать о коллекторах.
Тамара Павловна смотрела на документы, и её лицо медленно приобретало багровый оттенок. Светлана заглядывала ей через плечо, и её глаза округлились.
— А вот, — Лариса достала ещё один документ, — это предварительный договор купли-продажи. На однокомнатную квартиру в Подмосковье. Я вношу первый взнос. Для своей мамы. Чтобы забрать её из того городишки, где нет ни нормальной больницы, ни работы. Я коплю на это деньги со своего дела. Каждую копейку. Поэтому я хожу в старой куртке и не покупаю себе новые платья. Вам теперь понятнее, куда «утекают деньги»?
В квартире повисла оглушительная тишина. Было слышно только, как тикают часы на стене и как тяжело дышит Тамара Павловна.
И в этот момент в замке повернулся ключ. Дверь открылась, и на пороге появился Михаил. Уставший, в своей форменной одежде водителя, с пакетом кефира и хлеба в руке.
— О, мама, Света, привет! А вы чего тут? — он с улыбкой посмотрел на родственников, потом на жену, и улыбка медленно сползла с его лица. Он увидел её сжатые в ниточку губы, пылающие щёки и папку с документами в руках. Он увидел ошарашенные лица матери и сестры. — Что… что здесь происходит?
— Мишенька! Сынок! — тут же очнулась Тамара Павловна, бросаясь к нему. — Ты только посмотри! Твоя жена… она… она от тебя деньги скрывала! У неё тут целый бизнес! Она нас обманывала!
Михаил перевёл растерянный взгляд на Ларису. Он, конечно, знал про её «увлечение». Видел, как она по ночам сидит, сгорбившись над столом. Иногда даже хвалил: «О, красиво». Но он и понятия не имел о масштабах. О продажах, о ценах, о её планах. Для него это было просто милым хобби, как вышивание или вязание.
— Лара? Это правда? — спросил он тихо.
И тут плотину прорвало. Всё, что копилось в душе Ларисы годами, выплеснулось наружу.
— Правда? Ты спрашиваешь, правда ли это, Миша? А правда ли, что твоя семья приходит в наш дом, когда тебя нет, и устраивает обыск в моих вещах? Правда ли, что твоя мать и сестра смеют обвинять меня в воровстве, когда я два года плачу твои долги, о которых ты мне «забыл» сказать? Правда ли, что я работаю на двух работах — днём в поликлинике за гроши, а ночью здесь, в этом шкафу, чтобы у нас было будущее, чтобы помочь моей матери, пока ты слушаешь их сплетни обо мне?!
Она кричала, и слёзы ярости и обиды текли по её щекам.
— Я устала, Миша! Устала быть удобной, тихой, незаметной! Устала оправдываться за то, что не купила твоей маме на юбилей золотые серьги, потому что платила за твою страховку! Устала выслушивать от твоей сестры, что я «простушка» и «не ровня», когда она до сих пор живёт с мамой и не может сама себе на колготки заработать!
Светлана пискнула от возмущения, но Лариса даже не посмотрела в её сторону. Она смотрела только на мужа.
— Сегодня они перешли черту. Они унизили меня в моём собственном доме. И я больше не буду это терпеть. Никогда. Поэтому сейчас, Миша, ты должен выбрать. Либо ты — мой муж, моя опора и моя семья, и тогда ты сейчас же выставишь своих родственников за дверь и запретишь им появляться здесь без моего согласия. И мы сядем и поговорим, как взрослые люди, о наших деньгах, о наших долгах и о наших планах. Обо всём. Либо ты — маменькин сынок, и тогда я прямо сейчас собираю свои инструменты, свои материалы, свою одежду — благо, её немного, — и ухожу. И ты останешься со своей мамой, сестрой и своими долгами. Выбирай!
Она стояла посреди комнаты — маленькая, уставшая женщина в простом домашнем халате, с растрёпанными волосами и красными от слёз глазами. Но в этот момент она была похожа на генерала, принимающего решающий бой. В ней была такая сила, такая несгибаемая воля, что Михаил смотрел на неё, как будто видел впервые.
Он смотрел на свою жену — и вдруг осознал, какое сокровище было рядом с ним все эти годы, а он, ослеплённый привычкой и сыновним долгом, этого не замечал. Он видел не просто медсестру Ларису. Он видел талантливого мастера, умную, сильную женщину, которая в одиночку тянула на себе их семью, пока он жаловался на усталость.
Он медленно повернулся к матери и сестре. В его обычно мягких глазах появилось что-то новое, жёсткое.
— Мама. Света. Уходите.
— Мишенька, ты что?! — взвыла Тамара Павловна. — Она тебя приворожила!
— Я сказал, уходите, — повторил он, повышая голос. — И чтобы я вас здесь больше не видел, пока Лариса сама вас не позовёт. Марш домой!
Он открыл входную дверь и стоял, глядя на них тяжёлым взглядом, пока они, бормоча проклятия и угрозы, не вышли на лестничную площадку. Он захлопнул дверь и повернул ключ в замке. Дважды.
Потом он вернулся в комнату. Лариса всё так же стояла посреди комнаты, но плечи её поникли. Бой был выигран, но силы кончились.
Михаил подошёл к ней. Он не знал, что сказать. Слова казались пустыми и ненужными. Он просто взял её руки в свои, те самые руки, которые спасали людей, платили его долги и создавали красоту. Он поднёс их к губам и поцеловал каждую мозольку, каждую царапинку.
— Прости, — прошептал он. — Прости меня, Лара. Я был таким идиотом.
Лариса подняла на него глаза, полные слёз.
— Миша… я…
— Тш-ш-ш, — он прижал её к себе. — Ничего не говори. Мы всё решим. Вместе. Теперь всегда будем вместе. Я обещаю.
Он обнимал её, а сам смотрел через её плечо на открытый шкаф-купе. На этот удивительный, тайный мир, который его жена создала сама. И он понимал, что сегодня его родственники действительно устроили ревизию. Но итогом её стало не разоблачение Ларисы. Итогом стало прозрение. Его собственное. И он был благодарен им за это. Их наглость и злоба разрушили старый, прогнивший мир лжи и недомолвок, и дали шанс построить новый. Настоящий.
