Ольга Николаевна смотрела на свои руки, лежащие на коленях. Новые, бежевые, чуть великоватые перчатки. Подарок Сергея. «Чтобы ручки не мерзли, Оленька», – сказал он вчера, всовывая ей в ладонь коробочку, пахнущую картоном и китайской кожей. Она поправила их, разгладила несуществующую складку на пальце. В торжественном, гулком зале Дворца бракосочетания было душно от чужого счастья и запаха роз, которые кто-то оставил в высокой напольной вазе у входа. Ее собственный букет из белых хризантем, тоже подарок Сергея, лежал рядом на стуле и казался искусственным в этом казенном великолепии.
Ее сын Егор сидел по другую сторону, напряженный и неестественно прямой в новом костюме. Он то и дело бросал на мать быстрые, тревожные взгляды. Ему было двадцать, и вся эта затея с маминой свадьбой казалась ему странной, как фильм на иностранном языке без субтитров. Он не понимал, но очень старался поддержать.
А рядом с Сергеем восседала его мать, Антонина Петровна. Женщина-монумент, отлитая из чугуна собственной правоты. Ее высокая прическа, залакированная до состояния шлема, не шелохнулась, когда она повернула голову к Ольге. Ее взгляд, цепкий и оценивающий, прошелся по Ольгиному платью – скромному, элегантному, цвета топлёного молока, купленному на прошлой неделе после долгих сомнений.
– Ольга Николаевна, – начала Антонина Петровна голосом, которым зачитывают приговоры. Сергей рядом с ней чуть вжал голову в плечи. – Мы с Сергеем тут обсудили один важный момент. Семейный.
Ольга молча кивнула, чувствуя, как холодок пробежал по спине, не имеющий ничего общего с ноябрьской погодой за окном. Она знала этот тон. Тон, которым ей сообщали, что ее борщ недостаточно наваристый, а комнатные цветы она поливает неправильно.
– Дело касается Егора, – продолжила будущая свекровь, даже не взглянув на самого Егора. – Мальчик он хороший, воспитанный. Но фамилия… Фамилия у него не наша. Вы же понимаете, теперь мы будем одна семья. Большая, крепкая. И все должны быть под одной фамилией. Нашей. Родовой.
Сердце Ольги ухнуло куда-то вниз, в район замшевых туфель на невысоком каблуке. Она посмотрела на Сергея. Он смотрел в пол, на идеально начищенные носки своих ботинок. Он молчал. Это его молчание было громче любого крика. В нем было все: и согласие с матерью, и страх перед Ольгиной реакцией, и малодушное желание, чтобы все как-нибудь разрешилось само.
– То есть… как это? – тихо спросила Ольга, хотя прекрасно все поняла.
– А так, – отрезала Антонина Петровна, и в ее глазах блеснуло торжество. – Подадите документы на смену. Дело нехитрое. Будет Егор… – она сделала паузу, пробуя на вкус, – Егор Сергеевич Морозов. Красиво. Основательно. Не то что ваше… – она брезгливо поджала губы, так и не произнеся фамилию покойного Ольгиного мужа, словно боялась испачкаться.
«Твой сын будет носить нашу фамилию». Эта фраза ударила наотмашь, выбила воздух из легких. Ольга посмотрела на Егора. Его лицо залила краска, он смотрел на нее с ужасом и мольбой. Он ждал, что она сейчас все исправит, поставит эту железную женщину на место. Он верил в нее. А во что верила она сама последние полгода?
Она верила в мягкую улыбку Сергея, в его обещания «начать все с чистого листа». Верила в то, что в пятьдесят два года еще можно найти тихое женское счастье. Что ее одинокая квартира в старом доме на окраине Екатеринбурга наконец-то наполнится мужским присутствием, запахом его одеколона и ощущением надежного плеча. Она так хотела в это верить, что почти убедила себя.
Она перевела взгляд с растерянного лица сына на трусливо-виноватое лицо жениха, а потом – на властное, не терпящее возражений лицо его матери. И в этой звенящей тишине, за несколько минут до того, как их должны были позвать в зал регистрации, Ольга вдруг увидела всю свою будущую жизнь. Увидела, как она будет вечно извиняться. За своего сына. За свое прошлое. За свое мнение. За борщ. За цветы. За то, что она – это она.
Она увидела, как ее тихая, упорядоченная жизнь, которую она с таким трудом выстроила после смерти мужа, превратится в поле боя, где она всегда будет проигравшей. Как ее Егор, ее мальчик, которого она вырастила одна, станет разменной монетой в играх чужой семьи. Его заставят сменить фамилию отца, которого он едва помнил, но свято чтил. Отца, чью фотографию он держал на своем столе. Это было не просто сменой фамилии. Это было стиранием памяти, стиранием их с Егором общей истории.
Что-то внутри нее, долго спавшее, сжатое в комок страхом одиночества, вдруг распрямилось и зазвенело, как натянутая струна. Это было достоинство.
Ольга Николаевна медленно, очень медленно сняла с левой руки бежевую перчатку. Потом с правой. Аккуратно положила их на коробочку, оставленную Сергеем. Взяла свой букет из белых хризантем. Встала. Ее движения были плавными и на удивление спокойными.
– Оля, ты чего? – прошептал Сергей, наконец подняв на нее глаза. В них был испуг.
Антонина Петровна смотрела на нее с недоумением, как на вышедший из строя бытовой прибор.
– Я, пожалуй, пойду, – сказала Ольга ровным, чужим голосом. Она повернулась к Егору. – Егор, побудь здесь, я сейчас вернусь.
Но Егор уже все понял. Он вскочил, схватил ее пальто и свое, и через секунду уже был рядом, заглядывая ей в глаза с таким облегчением и гордостью, что у Ольги защипало в носу.
Она не оглянулась. Она просто пошла к выходу. Мимо других нарядных пар, мимо сотрудниц ЗАГСа с усталыми улыбками. Она толкнула тяжелую дубовую дверь и вышла на холодный ноябрьский воздух. Ветер тут же растрепал ее аккуратную прическу, бросил в лицо горсть колючего снега. Она глубоко вдохнула этот морозный, чистый воздух, и ей показалось, что она не дышала по-настоящему уже очень, очень давно. Она развернулась и ушла из ЗАГСа. Ушла не от Сергея. Она ушла к себе.
***
Они шли молча по заснеженному проспекту. Егор шагал рядом, неловко неся два пальто и букет, который Ольга сунула ему в руки. Люди оглядывались на странную пару: нарядная женщина лет пятидесяти с растрепанной прической и юноша в строгом костюме с букетом белых хризантем.
– Мам, – наконец решился он. – Мы куда?
Ольга остановилась, посмотрела на серое небо, на спешащих по своим делам прохожих. Она и сама не знала. Ноги несли ее куда-то прочь, подальше от того зала, от того унижения.
– Домой, наверное, – неуверенно произнесла она. – А может… знаешь что? Пойдем в «Медведицу». Съедим по пирожному. Огромному. С кремом.
Егор удивленно посмотрел на нее. «Медведица» была их «праздничным» местом с самого его детства. Туда они ходили отмечать конец четверти на одни пятерки, победу на олимпиаде по химии, поступление в институт. Но сегодня… сегодня был странный повод для праздника.
– Точно? – переспросил он.
– Точно, – твердо сказала Ольга. – Надо же отметить начало новой жизни.
В кафе было тепло и пахло кофе, ванилью и шоколадом. Они сели за столик у окна. Ольга сняла туфли под столом и с наслаждением вытянула гудящие ноги. Егор, все еще в своем официальном костюме, выглядел инородным телом в этой уютной суете.
– Мам, ты… ты правильно сделала, – сказал он, когда официантка принесла им два огромных «Наполеона» и чай. – Я бы не смог. Сменить фамилию. Это… это как от папы отказаться.
Ольга взяла его за руку. Его ладонь была уже совсем мужской, большой и теплой.
– Я знаю, сынок. Прости, что я вообще допустила такую ситуацию. Что чуть не втянула тебя в это.
– Да ладно тебе, – смутился Егор. – Главное, что ты… ну… очнулась. А то ходила последние месяцы как во сне.
«Как во сне». Он был прав. Она вспомнила, как познакомилась с Сергеем. Это случилось прошлой весной. Она работала в бухгалтерии небольшого производственного предприятия, жизнь текла ровно и предсказуемо: отчеты, цифры, аванс, зарплата. По вечерам – сериалы, книги и тишина. И вот однажды к ним в отдел зашел он – высокий, улыбчивый, с обаятельными морщинками у глаз. Приехал заключать договор на поставку комплектующих. Он сразу выделил ее из стайки их бухгалтеров, женщин примерно одного возраста и одной судьбы. Пригласил на кофе. Потом еще раз.
Он говорил красивые слова. Рассказывал, как устал от одиночества после развода, как хочет «простого человеческого тепла». Он приносил ей цветы – не по праздникам, а просто так. Звонил по вечерам, спрашивал, как прошел день. Ольге, забывшей, что такое мужское внимание, казалось, что она попала в сказку. Он говорил, что ее квартира наполнена уютом, что ее пироги – самые вкусные на свете, что ее тихий голос успокаивает его.
Она не сразу заметила тревожные звоночки. То, как он умолкал, когда звонила его мать. То, как он рассказывал о своей бывшей жене – всегда с пренебрежением и злостью. То, как легко он мог пообещать поехать на выходные на озеро и в последний момент все отменить, потому что «маме нужно помочь с рассадой». Ольга списывала это на сыновью любовь, на тяжелый разрыв в прошлом. Она оправдывала его. Она так хотела, чтобы ее сказка продолжалась.
Когда он сделал ей предложение, стоя на одном колене посреди ее маленькой кухни, она расплакалась и согласилась. Ей казалось, что это ее последний шанс. Шанс не встретить старость в одиночестве.
И вот теперь, сидя в кафе напротив своего повзрослевшего за один час сына, она ела сладкий, рассыпающийся торт и понимала, какой горькой была бы ее жизнь, сделай она шаг в тот регистрационный зал. Цена за «неодинокую старость» оказалась непомерно высокой – ее собственное «я» и память ее сына.
– Знаешь, – сказала она, отпивая горячий чай, – а ведь я даже платье это выбирала, чтобы Антонине Петровне понравиться. Неброское, скромное. Дура.
– Мам, платье красивое, – серьезно сказал Егор. – Тебе очень идет. И ты в нем не на ее свадьбу шла, а на свою. Просто… жених оказался бракованный. С мамой в комплекте.
Ольга рассмеялась. Впервые за много часов. Свободно и легко.
***
Вечером раздался звонок. Ольга долго смотрела на экран телефона, на котором высветилось «Сергей». Наконец, она вздохнула и приняла вызов.
– Оля! Ты где?! Что это было?! – его голос был полон растерянности и плохо скрываемого раздражения.
– Я дома, Сергей, – спокойно ответила она.
– Дома? А я? А мама? Мы сидим как идиоты! Ты хоть представляешь, какой позор? Я всем гостям уже позвонил, сказал, что ты… что ты заболела. Что мы переносим.
«Переносим». Он все еще ничего не понял.
– Мы ничего не переносим, Сергей. Ничего не будет.
На том конце провода повисла тишина. Потом он заговорил снова, уже другим, вкрадчивым тоном.
– Оленька, ну что ты как маленькая? Обиделась на маму? Ну, она у меня человек старой закалки, резкая бывает. Она не со зла. Она просто хочет как лучше для семьи. Ну, погорячилась с фамилией, ладно. Это ж не главное…
– А что главное, Сергей? – тихо спросила Ольга.
– Главное, что мы вместе! Что мы любим друг друга! Я же… я для тебя все. Ты же знаешь.
В этот момент Ольга услышала на заднем плане громкий шепот Антонины Петровны: «Скажи ей, пусть не выдумывает! Кому она нужна в ее годы с прицепом! Пусть спасибо скажет, что берут!»
Сергей что-то зашипел в ответ, прикрывая трубку, но Ольга все слышала. И это было последним гвоздем в крышку гроба ее иллюзий.
– Сергей, – ее голос стал ледяным. – Спасибо за все. За цветы, за кофе, за… перчатки. Больше не звони мне. Никогда.
Она нажала на «отбой» и заблокировала его номер. Потом номер Антонины Петровны. Потом нашла в контактах его сестру и дочь, которых видела пару раз, и тоже заблокировала. Превентивно. Она сидела в тишине своей кухни, и вместо боли или сожаления чувствовала огромное, всепоглощающее облегчение. Как будто она только что сбросила с плеч неподъемный мешок с камнями, который таскала последние полгода.
На следующий день она пошла на работу. Ее коллеги из бухгалтерии, знавшие о грядущей свадьбе, встретили ее сочувствующими взглядами. Она взяла отгул на «торжественное событие».
– Оленька, как все прошло? – зашептала ей на ухо самая любопытная из них, Людмила.
– Отменилось, – коротко ответила Ольга, включая компьютер.
– Как отменилось?! – ахнула Людмила так громко, что обернулся весь отдел.
Ольга вздохнула. Прятаться и врать не было смысла.
– Я передумала, – сказала она, глядя на коллег. – Прямо в ЗАГСе. Поняла, что это не мой человек и не моя семья.
В отделе повисла потрясенная тишина. А потом Тамара Ивановна, их начальница, женщина строгая, но справедливая, подошла к ее столу.
– Ну и правильно сделала, Николаевна, – сказала она неожиданно мягко. – Лучше в ЗАГСе передумать, чем потом всю жизнь жалеть и по судам бегать. Я свой первый развод три года оформляла. Знаю, о чем говорю. Хочешь чаю? У меня с бергамотом.
И эта простая фраза, этот «чай с бергамотом» от строгой начальницы, значил для Ольги больше, чем все заверения Сергея в вечной любви. Ее поняли. Ее поддержали. Она не была сумасшедшей, сбежавшей из-под венца. Она была женщиной, которая сделала выбор.
***
Жизнь стала возвращаться в свою привычную колею, но что-то неуловимо изменилось. Изменилась сама Ольга. Она перестала ходить ссутулившись. Она стала чаще смотреть на себя в зеркало не с критикой, а с интересом. Она достала с антресолей старую швейную машинку и начала перешивать свои платья, делая их более современными и смелыми.
Она с удивлением обнаружила, что тишина в ее квартире – это не одиночество, а покой. Возможность читать до глубокой ночи, включив любимую музыку. Возможность печь яблочный пирог по своему рецепту, не выслушивая, что «надо бы побольше сахара».
Однажды вечером, разбирая шкаф, она наткнулась на небольшую деревянную шкатулку. В ней лежали вещи ее покойного мужа, Андрея. Его часы «Полет», которые остановились в день его смерти. Его старая записная книжка с какими-то расчетами – он был инженером. И несколько фотографий. Вот они молодые, на демонстрации 1 мая. Вот он держит на руках крошечного Егора. Ольга смотрела на его открытое, честное лицо и думала: он бы никогда не позволил так унизить ни ее, ни своего сына. Он был негромким, немногословным, но в нем был стальной стержень. Тот самый, которого так не хватало Сергею.
В этот момент снова раздался звонок. Незнакомый номер. Ольга колебалась, но все же ответила.
– Ольга Николаевна? – раздался неуверенный мужской голос.
– Да, я слушаю.
– Это… это я, Сергей. Я с рабочего звоню. Оля, я… я должен тебе кое-что вернуть.
Сердце екнуло.
– Что вернуть? – настороженно спросила она.
– Деньги. Помнишь, я тебе давал на ремонт ванной? Пятьдесят тысяч. Мама… В общем, она настаивает, чтобы я их забрал. Говорит, что раз семьи не получилось… В общем, это не мое решение, ты пойми!
Ольга молчала, чувствуя, как щеки заливает краска стыда. Не за себя. За него. Он помог ей с ремонтом три месяца назад, когда у нее не хватало денег. Сам предложил. Сказал: «Мы же теперь почти семья, какие могут быть счеты?». И вот теперь, под давлением матери, он требовал эти деньги обратно. Это было так мелко, так унизительно.
– Хорошо, – сказала она холодно. – Куда и когда тебе их привезти?
– Да не надо никуда возить! – засуетился он. – Я могу заехать. Завтра? После работы?
– Нет, – отрезала она. – Я не хочу тебя видеть. Продиктуй номер карты. Я переведу.
Он продиктовал. Ольга записала цифры на клочке бумаги. Пятьдесят тысяч. У нее не было таких свободных денег. Зарплата только через две недели. Она положила трубку и села на стул. Это был последний удар, последняя проверка на прочность. Зависимость, даже такая маленькая, финансовая, все еще связывала ее с ним. И эту нить нужно было обрубить.
Она посмотрела на шкатулку с вещами мужа. На часы. Она знала, что антикварные часы сейчас в цене. Эта мысль была кощунственной, но другой альтернативы она не видела. Взять в долг у коллег? Снова попасть в зависимость? Нет.
На следующий день, в свой обеденный перерыв, она пошла в антикварную лавку. Седой оценщик в очках долго разглядывал часы через лупу.
– Хороший механизм, – наконец сказал он. – Редкий. В рабочем состоянии?
– Они стоят, – призналась Ольга.
– Это поправимо. Дам… семьдесят тысяч.
Ольга кивнула, не торгуясь. Она подписала бумаги, получила деньги. Пачка купюр обожгла ей руки. Выйдя из лавки, она тут же зашла в банк и перевела пятьдесят тысяч на карту Сергея. В назначении платежа написала одно слово: «Долг».
Вернувшись домой, она почувствовала не горечь от потери памятной вещи, а пьянящее чувство свободы. Абсолютной, полной свободы. Она больше ничего ему не была должна. Ни денег, ни объяснений, ни чувств. Она откупилась.
***
Прошло несколько месяцев. Наступила весна. Екатеринбург стряхнул с себя серость зимы, за окном зеленели деревья и кричали стрижи. Жизнь Ольги изменилась неуловимо, но кардинально.
Она уволилась со своей скучной работы в бухгалтерии. Тамара Ивановна, провожая ее, пожала ей руку и сказала: «Лети, Николаевна. Ты давно переросла эту клетку». Ольга, всегда любившая книги и порядок, по совету старой знакомой устроилась работать в областную библиотеку имени Белинского. Работа была менее денежной, но приносила ей огромное удовольствие. Она разбирала архивы, помогала студентам с курсовыми, дышала пылью старых фолиантов и чувствовала себя на своем месте.
Ее окружали другие люди – интеллигентные, увлеченные. С ней здоровались доктора наук и аспиранты. Никто не обсуждал ее возраст или семейное положение. Ее ценили за знания, за аккуратность, за тихую, компетентную помощь.
Однажды к ней подошла пожилая женщина, постоянная читательница, профессор истории на пенсии.
– Ольга Николаевна, милая, – сказала она, возвращая книгу. – Я смотрю на вас последние месяцы и радуюсь. Вы словно расцвели. Помню, какой вы пришли сюда – тихая, потухшая. А сейчас глаза горят. Влюбились, небось?
Ольга улыбнулась.
– В себя, Елизавета Аркадьевна. В себя влюбилась.
Отношения с Егором тоже вышли на новый уровень. Он стал видеть в ней не просто маму, а личность. Он чаще звонил, рассказывал о своих институтских делах, советовался. Иногда они вместе ходили в кино или просто гуляли по набережной Исети.
В один из таких вечеров он вдруг сказал:
– Мам, мне тут одногруппница рассказала… В общем, ее тетя работает в строительной фирме. Говорит, у них был подрядчик, Морозов. Сергей. Его уволили.
– Почему? – без особого интереса спросила Ольга.
– Говорят, сорвал поставки. Какие-то махинации с деньгами. И скандалил постоянно. Вроде как его мать вмешивалась, пыталась всеми командовать. В итоге их послали куда подальше.
Ольга промолчала, глядя на воду. Она не почувствовала злорадства. Только легкое удивление от того, насколько далеким и чужим стал для нее этот человек. Его проблемы, его жизнь больше не имели к ней никакого отношения. Это была новость из параллельной вселенной.
Летом Егор уехал на практику в другой город. Ольга осталась одна. Но это одиночество больше не пугало ее. Она записалась на курсы итальянского языка, о чем мечтала всю жизнь. В ее группе были самые разные люди: молодые девушки, собиравшиеся в путешествие, солидные мужчины, учившие язык для бизнеса, и несколько женщин ее возраста, которые, как и она, решили наконец-то сделать что-то для себя.
Ее новой подругой стала Елена, энергичная, смешливая женщина, работавшая врачом. Они вместе делали домашние задания, пили кофе после занятий и болтали обо всем на свете. Елена тоже была в разводе, но относилась к этому с юмором.
– Мой бывший как-то сказал, что я слишком умная для женщины, – смеялась она. – Я подумала и решила, что он прав. Я слишком умная для такого мужчины, как он. И подала на развод.
Ольга слушала ее и понимала, что она не одна. Что таких историй – тысячи. Историй о женщинах, которые в какой-то момент сказали себе «хватит» и выбрали не призрачное «счастье» в подчинении, а трудный путь к себе.
В конце августа, в теплый, пахнущий яблоками вечер, Ольга сидела на своем балконе с чашкой чая и книгой на итальянском. Зазвонил телефон. Егор.
– Мам, привет! Как ты?
– Привет, сынок. Все хорошо. Читаю. Как у тебя практика?
– Нормально. Слушай, я тут… я, кажется, влюбился.
Ольга улыбнулась.
– Это же прекрасно! Кто она?
– Ее зовут Света. Она хорошая. Мам… я хочу вас познакомить, когда вернусь. Только… ты не волнуйся, ладно? Она из очень простой семьи.
Ольга помолчала, глядя на закатное небо.
– Егор, – сказала она мягко. – Единственное, что для меня важно – чтобы она была хорошим человеком. Чтобы она тебя уважала. И чтобы ты уважал ее. А все остальное – фамилии, семьи, квартиры – это такая ерунда. Поверь мне, я знаю.
Она договорила и поняла, что в ее душе царит полный покой. Она больше не боялась. Ни одиночества, ни чужого мнения, ни будущего. Ее счастье больше не зависело от наличия мужчины рядом, от одобрения свекрови или от суммы на банковском счете. Оно было внутри нее. Тихое, прочное, настоящее. Как старый дом, в котором она жила. Как любимые книги на полках. Как любовь ее сына. И это счастье уже никто и никогда не смог бы у нее отнять.
