— Вот документы на квартиру твоей бабушки, теперь она официально переписана на меня! — свекровь бросила папку с бумагами на стол с таким торжеством, будто только что выиграла войну.
Марина замерла с чашкой чая в руках. Горячая жидкость выплеснулась на белую скатерть, оставляя тёмное пятно, но она этого даже не заметила. В ушах зазвенело, а перед глазами всё поплыло. Квартира бабушки. Единственное, что осталось ей от родной семьи после той страшной автокатастрофы три года назад. Единственная память о женщине, которая вырастила её после смерти родителей.
Людмила Борисовна сидела напротив, скрестив руки на груди, и улыбалась той особенной улыбкой победительницы, которую Марина научилась ненавидеть за четыре года брака с Максимом. Рядом с ней, опустив глаза в тарелку, сидел сам Максим. Он знал. Конечно, он знал. И молчал.
Марина медленно поставила чашку на стол. Её руки не дрожали — она была далеко за той гранью, где начинается дрожь. Она была там, где заканчиваются все эмоции и начинается ледяная ярость.
— Что значит переписана на вас? — её голос звучал настолько спокойно, что Людмила Борисовна на секунду растерялась.
Но только на секунду. Затем её улыбка стала ещё шире.
— А то и значит, дорогая. Максим подписал все документы ещё месяц назад. Квартира была записана на него как на твоего супруга, помнишь? После смерти твоей бабушки. А теперь он, как любящий сын, переоформил её на меня. Всё законно. У нотариуса оформлено.
Марина перевела взгляд на мужа. Максим сидел, ссутулившись, и упорно разглядывал остывшие макароны в своей тарелке. Его челюсть была напряжена, а руки сжимали вилку так сильно, что костяшки пальцев побелели.
— Максим, — позвала она. Тихо, почти ласково. — Посмотри на меня.
Он поднял глаза. В них была вина, стыд и что-то похожее на мольбу о прощении. Но больше всего там было бессилие. Бессилие человека, который всю жизнь не принимал собственных решений.
— Ты действительно это сделал? — спросила Марина. — Ты взял квартиру моей бабушки, квартиру, в которой я выросла, и отдал её своей матери?
— Марин, пойми… — начал он, но его мать тут же его перебила.
— Что тут понимать? Мы семья! А в семье всё общее. Эта квартира простаивает без дела, а мне нужны деньги на лечение. Я её продам, куплю себе однокомнатную поближе к поликлинике, а на разницу буду лечиться. Что тут такого?
Марина медленно повернулась к свекрови. Та сидела с видом оскорблённой невинности, поправляя свою безупречную укладку. Лечение. Какое ещё лечение? Людмила Борисовна была здоровее молодой лошади. За четыре года Марина ни разу не видела, чтобы та принимала хоть одну таблетку. Зато она прекрасно знала о страсти свекрови к дорогим курортам и салонам красоты.
— На лечение, — повторила Марина. — И какая же у вас болезнь, Людмила Борисовна?
Свекровь theatrально вздохнула и прижала руку к груди.
— Сердце, милая. Сердце. Врачи говорят, нужна дорогая операция. В Германии. Иначе… — она сделала паузу, наслаждаясь моментом, — иначе мне осталось недолго.
Марина встала. Движение было таким резким, что стул опрокинулся. Она прошла к окну, глядя на вечерний город за стеклом. Где-то там, в старом районе, стояла квартира её бабушки. Маленькая двухкомнатная хрущёвка с видом на парк. С кухней, где пахло пирогами. С балконом, заставленным цветами. С комнатой, где она делала уроки за старым письменным столом. Теперь всего этого больше не было. Теперь это была просто недвижимость на продажу.
— Марина, не молчи, — голос Максима был жалким. — Скажи что-нибудь.
Она обернулась. На её лице не было слёз. Не было истерики. Была только холодная решимость человека, который понял, что терять больше нечего.
— Что мне сказать, Максим? Что ты предатель? Что твоя мать — воровка? Что вы оба — жалкие, алчные люди, которые обокрали сироту? Это ты хочешь услышать?
— Как ты смеешь! — взвизгнула Людмила Борисовна, вскакивая со стула. — Да я тебя приютила! Взяла в свою семью! А ты, неблагодарная, даже квартиру для свекрови пожалела!
— Приютили? — Марина рассмеялась. Смех был страшный, без капли веселья. — Вы жили в однушке на окраине. Я вас в эту квартиру привела! В мою квартиру, которую мне родители оставили! Четыре года я терплю ваши придирки, готовлю, убираю, стираю. Работаю на двух работах, чтобы оплачивать коммуналку и ваши прихоти. А вы… вы просто взяли и украли последнее, что у меня было.
— Не смей разговаривать с моей матерью в таком тоне! — Максим наконец нашёл в себе силы возмутиться. Он встал, пытаясь выглядеть грозным, но Марина видела, как дрожат его руки. — Она права. Мы семья. И эта квартира…
— Эта квартира была записана на тебя только потому, что нотариус сказал, что так быстрее оформить наследство! — перебила его Марина. — Я тебе доверяла, идиотка! Думала, у нас семья! А вы просто ждали удобного момента!
Людмила Борисовна снова села, доставая из сумочки телефон.
— Знаешь что, дорогая? Можешь кричать сколько угодно. Документы уже оформлены. Завтра приедет риелтор, будем выставлять квартиру на продажу. А ты… — она окинула Марину презрительным взглядом, — ты можешь либо принять это как взрослый человек, либо собирать вещи и катиться к своим родственникам. Ах да, я забыла — у тебя же никого нет.
Это было ударом ниже пояса. Марина почувствовала, как что-то внутри неё окончательно сломалось. Четыре года она пыталась стать частью этой семьи. Четыре года терпела унижения, придирки, бесконечные сравнения с бывшими девушками Максима. Четыре года надеялась, что всё наладится, что свекровь примет её, что Максим станет на её сторону хоть раз. Но этого момента так и не наступило.
Она достала телефон. Пальцы сами набрали номер, который она помнила наизусть, но никогда не решалась набрать.
— Алло, тётя Вера? Это Марина. Да, я знаю, что поздно… Нет, со мной всё в порядке. Тётя Вера, помнишь, ты говорила про бабушкину квартиру? Что там были какие-то документы? Да, те самые, в сейфе… Можешь приехать? Прямо сейчас? Спасибо.
Она положила телефон и посмотрела на застывших в недоумении Максима и его мать.
— Что за документы? — напряжённо спросила Людмила Борисовна. — Какая ещё тётя?
— Сестра моей бабушки. Единственная родственница, которая у меня осталась. Я не общалась с ней, потому что вы сказали, что она мне не нужна. Что у меня теперь есть вы. Новая семья. — Марина усмехнулась. — Но знаете что? Она всё равно больше семья, чем вы когда-либо были.
Следующие полчаса прошли в напряжённом молчании. Людмила Борисовна нервно барабанила пальцами по столу, Максим ходил по комнате, а Марина спокойно сидела в кресле и ждала.
Звонок в дверь прозвучал как выстрел. Марина пошла открывать.
На пороге стояла невысокая полная женщина лет шестидесяти с добрым лицом и внимательными карими глазами. Рядом с ней стоял мужчина в строгом костюме с кожаным портфелем.
— Мариночка, — тётя Вера обняла её, и от неё пахло ванилью и домашним теплом. — Я так рада тебя видеть. Это Пётр Николаевич, наш семейный юрист. Я взяла его с собой, как ты просила.
Они прошли в гостиную. Людмила Борисовна смерила их оценивающим взглядом и презрительно фыркнула.
— И что это за цирк?
Пётр Николаевич поставил портфель на стол и достал папку с документами.
— Меня зовут Пётр Николаевич Краснов, я представляю интересы госпожи Марины Петровны. Насколько я понимаю, здесь присутствуют Максим Олегович и Людмила Борисовна?
— Да, это мы, — нахмурился Максим. — И что?
Юрист достал документ и положил его перед ними.
— Это завещание Анны Ивановны Петровой, бабушки моей клиентки. Настоящее завещание, заверенное нотариусом за неделю до её смерти.
Людмила Борисовна побледнела.
— Что значит настоящее? У нас есть завещание!
— У вас есть предварительное завещание, составленное за год до смерти Анны Ивановны, — спокойно пояснил юрист. — Но она его изменила. В последней версии квартира завещана исключительно Марине Петровне, с условием, что она не может быть продана, подарена или передана третьим лицам в течение десяти лет после смерти завещателя. Также там есть пункт, что в случае замужества Марины, её супруг не имеет никаких прав на эту недвижимость.
— Это подделка! — взвизгнула свекровь.
— Это подлинник, — тётя Вера достала из сумки ещё одну папку. — А вот это — заявление в полицию о мошенничестве. И в прокуратуру. Насколько я понимаю, Максим подделал подпись Марины на документах о передаче квартиры? Потому что моя племянница никогда бы не подписала такое.
Максим стал белым как мел.
— Я… я не подделывал… Марина сама…
— Я ничего не подписывала, — отрезала Марина. — И ты это знаешь.
Пётр Николаевич достал ещё один документ.
— Это экспертиза подписи. Мы сделали её заранее, сравнив с образцами подписи госпожи Марины. Подпись на документах о передаче квартиры — подделка. Это уголовная статья, господин Максим. От трёх до пяти лет лишения свободы.
В комнате повисла мёртвая тишина. Людмила Борисовна открывала и закрывала рот, как рыба, выброшенная на берег. Максим опустился на стул, обхватив голову руками.
— Марина, зачем ты это делаешь? — простонал он. — Мы же семья…
— Были, — поправила его Марина. — Были семьёй. До того момента, как вы решили меня обокрасть.
Тётя Вера подошла к племяннице и обняла её за плечи.
— Мариночка, я же говорила тебе не выходить за него замуж. Чувствовала я, что добром это не кончится. Твоя бабушка тоже его недолюбливала. Говорила: «Слабак он, Вера. Маменькин сынок. Такой Мариночку не защитит».
— Как вы смеете! — Людмила Борисовна вскочила, опрокинув стул. — Мой сын…
— Ваш сын — вор и мошенник, — спокойно сказал юрист. — И вы — соучастница. Завтра утром мы подаём заявление в полицию. У вас есть время до утра, чтобы вернуть все документы и отменить сделку. Иначе…
Он не договорил, но все поняли, что будет иначе.
— Мариночка, собирай вещи, — мягко сказала тётя Вера. — Поедешь ко мне. У меня большая квартира, места хватит. А с этими, — она презрительно посмотрела на Максима и его мать, — ты наобщалась достаточно.
Марина кивнула. Она пошла в спальню и начала складывать в сумку самое необходимое. Максим попытался пойти за ней, но тётя Вера преградила ему путь.
— Даже не думай, — сказала она тихо, но в её голосе была сталь. — Ты уже достаточно сделал.
Через пятнадцать минут Марина вышла с двумя сумками. Она обвела взглядом квартиру, в которой прожила четыре года. Квартиру, которую считала домом. Но дом — это не стены. Дом — это люди, которые тебя любят и защищают. А здесь таких людей не было.
— Марина, подожди! — Максим бросился к ней, но она отступила. — Я всё исправлю! Я верну квартиру! Только не уходи!
— Поздно, Максим. Ты сделал свой выбор. Ты выбрал свою мать. Как всегда.
— Но я люблю тебя!
Марина остановилась в дверях. Обернулась. Посмотрела на него — жалкого, растерянного, всё ещё не понимающего, что натворил.
— Нет, Максим. Ты любишь себя. И свой комфорт. И то, что я создавала тебе этот комфорт. Готовила, стирала, убирала, зарабатывала. Ты любил удобство. А когда твоя мать решила отнять у меня последнее, ты даже не попытался меня защитить. Это не любовь. Это паразитизм.
Людмила Борисовна, всё это время молчавшая, вдруг взорвалась:
— Да катись ты! Найдём другую! Получше! Из нормальной семьи! А не сироту безродную!
Тётя Вера шагнула вперёд. Несмотря на свой небольшой рост, в этот момент она выглядела грозно.
— Ещё одно слово о моей племяннице, и к уголовному делу добавится иск о защите чести и достоинства. С требованием компенсации в размере вашей однокомнатной квартиры. Пётр Николаевич, запишите её слова. Это пригодится в суде.
Юрист демонстративно достал диктофон.
— Уже записываю, Вера Ивановна.
Людмила Борисовна захлопнула рот.
Марина в последний раз посмотрела на Максима. На человека, которому она отдала четыре года жизни. На человека, который предал её ради матери. На человека, который так и не стал мужчиной.
— Прощай, Максим. Документы на развод тебе пришлют. И не пытайся меня искать. После всего, что вы сделали, я не хочу вас больше видеть. Ни тебя, ни твою мать.
Она вышла из квартиры. Тётя Вера и юрист последовали за ней. Дверь закрылась.
Максим остался стоять посреди прихожей. Где-то за спиной всхлипывала и причитала мать, но он её не слышал. Он смотрел на закрытую дверь и понимал, что только что потерял самое важное в своей жизни. И что виноват в этом только он сам.
На следующее утро Людмила Борисовна и Максим сидели в кабинете нотариуса и подписывали документы об отмене сделки. Руки у обоих дрожали. Нотариус, пожилой мужчина с внимательными глазами, смотрел на них с нескрываемым презрением.
— Всё, — сказал он, забирая последний документ. — Сделка аннулирована. Квартира снова записана на Марину Петровну. И я вам советую больше никогда не появляться в моей конторе. Я не работаю с мошенниками.
Они вышли на улицу. Холодный ветер бил в лицо. Людмила Борисовна куталась в свою шубу и молчала. Впервые за много лет она не знала, что сказать.
— Мам, — тихо сказал Максим. — Что мы наделали?
Она посмотрела на него. И впервые он увидел в её глазах не властность и самоуверенность, а страх. Страх старой женщины, которая осталась у разбитого корыта.
— Мы хотели как лучше, — прошептала она. — Для нас. Для нашей семьи.
— У нас больше нет семьи, мам. Мы её разрушили. Своими руками.
А в это время, в уютной квартире тёти Веры, Марина сидела за столом и пила чай с малиновым вареньем. Тётя хлопотала вокруг неё, подкладывая блинчики и рассказывая последние новости. На душе было спокойно. Впервые за четыре года — по-настоящему спокойно. Она была свободна. От унижений, от предательства, от людей, которые только притворялись семьёй.
Телефон звонил не переставая. Максим. Она сбрасывала вызов за вызовом. Потом просто выключила аппарат.
— Правильно, — одобрила тётя Вера. — Пусть подумает о своём поведении. Хотя что там думать — поздно уже. Ты знаешь, твоя бабушка всегда говорила: «Если мужчина не может защитить свою женщину от собственной матери, это не мужчина. Это просто взрослый ребёнок».
Марина кивнула. Бабушка была мудрой женщиной. Жаль, что она не послушала её тогда, четыре года назад. Но лучше поздно, чем никогда.
За окном шёл снег. Белый, чистый, укрывающий грязь и серость города. Марина смотрела на кружащиеся снежинки и впервые за долгое время улыбалась. Настоящей, искренней улыбкой свободного человека.
Всё только начиналось.
