Вероника обожала свою квартиру. Не потому что там был евроремонт или мебель из каталогов — ничего такого. Полы скрипели, особенно в коридоре, а на кухне газовая плита жила собственной жизнью: то сдумает шипеть, то пламя выдаст в полную мощь, как у реактивного двигателя. Но квартира была её. Своими руками, своим кредитом, своими нервами. Это был её остров, её крепость, её доказательство, что женщина и без «папика» может выстроить себе жизнь.
— Опять ты по ковру песок натоптал, — сказала она Тимуру, глядя на его ботинки, мокрые после сентябрьского дождя.
Тимур пожал плечами, мол, мелочи. Подумал и всё-таки стянул обувь. Он всегда был таким: вялым, мягким, будто не человек, а кисельный комочек.
Они жили вместе семь лет. Сначала всё было мило и терпимо. Вероника работала бухгалтером, таскала домой авоськи с продуктами, платила ипотеку. Тимур тоже работал, но его зарплата растворялась, как сахар в чае: то на машину, то на рыбалку, то на какие-то «обязательные долги».
Семью он любил… по-своему. Но если выбирать между женой и мамой — тут гадать не надо.
— Мам, привет! — весело отозвался он в трубку, когда звонок высветился на экране.
Вероника закатила глаза. Вечером пятница, только бы спокойно поужинать, а нет — Марина Александровна выходит на сцену.
Марина Александровна была отдельным жанром. Женщина в возрасте, но со взглядом, который прожигал металл. Она могла улыбаться, но при этом так прищурить глаза, что улыбка превращалась в предупреждение.
— Тимурчик, сыночек, как ты? — заливалась она в трубку. — Ты всё ещё у неё?
У «неё». Не «у Вероники», не «у жены», а «у неё».
Тимур привычно кашлянул:
— Мам, хватит уже… мы нормально живём.
— Ну-ну, — протянула Марина Александровна. — Я вот тут подумала: а что это за семья такая, где у мужа даже половины в квартире нет? Это ж ненормально. Люди потом смеяться будут.
Вероника слышала каждое слово. Она всегда слышала. И от этого внутри у неё что-то холодело.
После звонка Тимур сел на кухне, стукнул пальцами по столу.
— Слушай, — сказал он, избегая её взгляда. — Мам права. Неловко как-то. У тебя квартира на тебя оформлена. А я что? Квартирант, получается?
Вероника поставила перед ним тарелку с супом.
— Ты не квартирант, ты муж. Разницу чувствуешь?
— Ну да, но всё равно как-то… — он помолчал, ковыряя ложкой картошку. — Может, оформим долю на меня?
— Тимур, — она встала, облокотилась о стол. — Эта квартира — моя. Я её сама купила. Ты пришёл уже в готовое. Ты не вкладывался. Я не собираюсь никому ничего переписывать.
— Ну ты прямо как чужая, — вспыхнул он неожиданно. — Мы же семья!
Она рассмеялась.
— Семья — это когда поддержка, а не когда мама по телефону диктует, кто на что имеет право.
Он замолчал, но было видно: задет.
Воскресенье обещало быть тихим, но к обеду в дверь позвонили. Вероника открыла — и замерла. На пороге стояла Марина Александровна, в пальто с меховым воротником, с пакетами. В пакете что-то звякнуло — явно банки с заготовками.
— Ну что ты, Вероничка, стоишь, как неродная? — улыбнулась свекровь. — Мамочка приехала.
В кухне запахло маринованными огурцами и перцем. Марина Александровна обосновалась как у себя дома.
— У вас тут сквозняк, окна старые, менять надо, — сказала она, проходя по квартире. — А ковёр бы другой… этот какой-то унылый.
Вероника смотрела на неё, прикусив язык. Но терпение имело пределы.
— Марина Александровна, а вы надолго?
— Как получится. У сына проблемы, мы должны вместе решать.
— Какие проблемы? — Вероника нахмурилась.
Тимур, сидевший за столом с видом школьника, пойманного на двойке, пробормотал:
— Мам говорит… надо оформить жильё правильно.
— Жильё уже оформлено правильно, — резко сказала Вероника. — На меня.
Марина Александровна усмехнулась:
— Девочка, ты не путай. Семья — это общее. Если вдруг что — а что, он на улицу пойдёт? Мужчина в своей семье без доли — это смешно.
Вероника почувствовала, как кровь стучит в висках.
— А если вдруг что, то и я могу остаться на улице. Вы это тоже учитываете? Или женщина в вашей системе координат — приложение?
Свекровь посмотрела на неё снисходительно:
— Женщина должна доверять мужу. А если не доверяет, то зачем вообще замуж выходила?
И вот тут сорвалось.
— А если муж у мамы на поводке? — выкрикнула Вероника. — Что тогда? Может, вам сразу ключи отдать? Пусть уж будет честно — квартира ваша.
— Ты что себе позволяешь! — вскрикнула Марина Александровна, хлопнув ладонью по столу. Банка с огурцами дрогнула. — Я мать!
— А я — жена! — Вероника шагнула ближе. — И в этой квартире решаю я.
Тимур вскочил, махнул руками:
— Хватит! У меня голова разрывается от вас обеих!
Но остановить это уже было невозможно. Слова летели как пули.
— Ты неблагодарная! — кричала свекровь.
— Вы наглая и лезете туда, куда вас не звали! — отвечала Вероника.
— Тимур, ты что, будешь молчать? — металась Марина Александровна.
— Тимур, если ты сейчас встанешь не на мою сторону — считай, мы чужие! — бросила Вероника.
И он встал. Но не рядом с ней. Он сел рядом с матерью.
Это был первый взрыв. Комната наполнилась тишиной после крика, такой густой, что можно было ложкой черпать. Вероника смотрела на мужа, а у неё внутри всё рушилось.
— Ну вот и всё, — тихо сказала она. — Кажется, мы определились.
Вероника проснулась с тяжёлой головой, будто вчера напилась. Хотя не пила ни грамма — весь «алкоголь» был в их семейной кухне, где Марина Александровна устроила допрос с пристрастием.
В квартире стояла тишина, но чужая, неприятная. Тимур спал на диване в зале, демонстративно отвернувшись к стене. Его нос тихо посвистывал, и от этого Веронике хотелось либо треснуть по лбу, либо завыть.
Она тихо пошла на кухню, налила себе кофе и глянула в окно. Сентябрьский дождь стучал по подоконнику, двор заливало мутной водой. На детской площадке никого — только качели поскрипывали на ветру.
— Ты что, кофе без завтрака пьёшь? — голос за спиной резанул, как нож.
Вероника обернулась. На пороге стояла Марина Александровна в халате с цветами, завязанном так туго, будто она собралась на дуэль.
— Я всегда так, — сухо ответила Вероника.
— Знаешь, девочка, ты вредная. Сына моего мучаешь. Вчера он не мог заснуть, таблетки выпил.
— О, спасибо, что рассказали, а то я сама бы не догадалась, — хмыкнула Вероника. — Но если он не спал, то явно не потому, что я вредная, а потому что вы тут концерт устроили.
Свекровь поджала губы.
— Ты всё переворачиваешь. Я мать, я о нём забочусь. А ты только своё «моя квартира, моя квартира» талдычишь.
— Так это моя квартира, — взорвалась Вероника. — Моя! Не банка солёных огурцов, которую можно раздарить по соседям.
Тут ввалился Тимур, взъерошенный, с красными глазами.
— Хватит уже! Вы обе меня с ума сведёте!
— Сынок, — Марина Александровна тут же схватила его за руку. — Я просто хочу, чтобы у тебя было своё. Чтобы никто тебя не унижал.
Вероника фыркнула.
— Унижал? Серьёзно? Ты живёшь здесь бесплатно, ешь еду, за которую я плачу, спишь под крышей, которую я выплачиваю десятый год! Это унижение? Тогда я, выходит, главный палач в этой истории.
— Ну да, — вдруг выдал Тимур, — иногда у меня именно такое ощущение.
Секунду она не поверила, что услышала это. А потом будто в живот ударили.
— Отлично, — сказала она, поставив кружку в раковину с таким стуком, что треснула ручка. — Значит, я ещё и враг номер один.
— Вероника, — начал он, — я тебя люблю, но…
— Но? — она повернулась к нему, скрестив руки. — Давай, скажи.
Он замялся, потом вытащил из кармана какой-то конверт.
— Вот. Это дарственная. Если ты подпишешь, половина квартиры будет на меня.
И тут всё в ней перевернулось.
— Ты серьёзно? — голос дрогнул, но злость перекрыла. — Ты пришёл ко мне, в мою квартиру, и просишь расписаться, чтобы отдать тебе половину?
— Это же справедливо, — быстро вставила свекровь. — Вы семья, всё пополам.
Вероника схватила конверт, разорвала его пополам и швырнула на стол. Бумаги разлетелись хлопьями.
— Вот и всё ваше «пополам».
Тимур побледнел.
— Ты истеричка. Я ж по-хорошему просил.
— По-хорошему? — рассмеялась она. — По-хорошему — это когда муж рядом, а не мама с бумагами. По-хорошему — это когда не ставят жену перед фактом.
— Не ори, — он шагнул к ней, схватил за запястье.
Вероника дёрнулась, освободилась.
— Отпусти!
Марина Александровна подскочила:
— Тимур, не трогай её! Она потом ещё полицию вызовет, знаешь, какие они!
— Может, и вызову, — процедила Вероника. — У меня, между прочим, все права. А вы тут оба — гости.
Она вылетела из кухни, ворвалась в зал, рывком распахнула шкаф и начала собирать его вещи в сумку. Рубашки, носки, даже бритву — всё летело в кучу.
— Что ты делаешь?! — вбежал Тимур.
— Делаю то, что давно надо было, — отрезала она. — Хочешь долю? Получи сумку. Вот твоя доля.
Она вышвырнула сумку прямо к ногам свекрови. Та ойкнула, будто её ударили.
— В этой квартире больше нет места ни тебе, ни тебе, — сказала Вероника, глядя прямо в глаза обоим.
Тишина упала, как после взрыва.
Тимур сжал кулаки, но ничего не сказал. Марина Александровна схватила его под руку и потащила к двери.
— Сынок, пойдём. Мы ещё посмотрим, кто кого, — бросила она, злобно прищурившись.
Дверь захлопнулась.
Вероника опустилась на диван и впервые за много лет расплакалась. Но это были странные слёзы — не только обиды, но и облегчения. Она знала: дороги назад уже нет.
Вероника думала, что после того, как выставила Тимура с мамой за дверь, будет тишина. Тишина и пустота. Она даже заранее приготовилась к одиночеству — с запасом сериалов, книг и новой пижамой. Но одиночества не вышло. Вместо этого началось настоящее шоу с элементами триллера.
Через неделю Тимур объявился снова. Не один — с охапкой роз, как в дешёвом сериале. Розы были красные, длинные, дорогие, и от этого всё выглядело ещё жалко.
— Вер, я дурак, — начал он с порога. — Мамка меня накрутила, а я повёлся. Я же тебя люблю.
Она стояла в халате, с мокрыми волосами, и смотрела на него так, будто перед ней не муж, а доставщик пиццы, который перепутал адрес.
— Любовь закончилась, когда ты принёс дарственную, — спокойно сказала она. — Всё остальное — жалкие бонусы.
Он замер.
— Ты серьёзно? Из-за бумаги?!
— Из-за предательства. — Она отодвинула розы ногой, чтобы не мешали закрыть дверь. — Я уже подала на развод.
Он побледнел.
— Ты что, совсем охренела? Мамка же права — без квартиры я кто? Квартирный нищий?
Вероника засмеялась. Громко, нервно, но смех был её оружием.
— Ты и с квартирой — нищий. Только не деньгами, а совестью.
Он шагнул ближе, схватил её за плечи.
— Вер, давай без истерик. Я же твой муж. Ты ж не хочешь одна сдохнуть в этой своей клетке?
Она вывернулась, оттолкнула его так резко, что он едва не упал.
— А ты не хочешь жить без мамкиной сиськи? Вот и всё различие.
На следующий день позвонила Марина Александровна. Голос её был металлическим, как кастрюля.
— Вероника, ты всё делаешь неправильно. Я найду на тебя управу. Квартира — общая, раз он твой муж.
— Квартира куплена мной до брака. Кредит оформлен на меня. Управа у вас только одна — ЖЭК. Там вечно недовольны, что вы мусор в не тот контейнер выносите, — усмехнулась Вероника.
— Ты же одна останешься! — закричала свекровь. — Кому ты нужна будешь?
— Себе, — отрезала Вероника и повесила трубку.
Развод оказался делом формальным. Юрист объяснил всё просто: квартира — добрачная, значит, её собственность неприкасаема. Хоть Марина Александровна обрывалась на каждом заседании, хоть Тимур шипел про «семейные ценности» — закон был на стороне Вероники.
Через два месяца всё закончилось. Вероника подписала бумаги, вышла из зала суда и вдохнула холодный воздух так, будто впервые за долгое время.
Тимур подошёл к ней.
— Вер… Может, начнём сначала? Без мамы. Только мы.
Она посмотрела на него спокойно, без злости, без боли.
— Начало уже было. И ты его похоронил.
И пошла прочь, оставив его стоять у суда с тем самым взглядом побитого мальчишки, который всегда искал, кто за него решит.
Вечером она вернулась в свою квартиру. На кухне тихо тикали часы, пахло кофе. Ни криков, ни чужих сумок, ни чужих «мамкиных» правил. Только она и её стены.
Вероника сняла обувь, прошла босиком по коридору и впервые ощутила: эта квартира действительно её крепость. Не просто квадратные метры, а символ того, что она выжила и осталась собой.
Она поставила чашку на подоконник, посмотрела на огни двора и сказала вслух, будто себе в зеркало:
— Я останусь здесь. А кто не выдержал — пусть катится.
И в этот момент она поняла: да, одна. Но впервые за долгие годы — свободная.
