Если честно, Марина никогда не планировала выходить замуж во второй раз. После развода с первым мужем она дала себе слово: «Всё, хватит, никаких экспериментов. Буду жить для себя и для сына». Но жизнь, как обычно, усмехнулась и подкинула сюрприз. В тот декабрьский вечер она пришла на корпоратив — усталая, в привычных тёмных брюках и блузке, без всякого пафоса. Хотела просто отсидеть свой «положенный» час и сбежать домой к сериалу и чашке чая. Но вместо этого встретила Максима.
Он умел произвести впечатление: высокий, с той самой лёгкой небритостью, которую носят мужчины, уверенные, что им всё можно. Улыбка — до противного обаятельная, слова — будто мёдом намазаны. И Марина, умная, взрослая, которая уже успела хлебнуть и слёз, и ипотек, вдруг поймала себя на том, что снова смеётся, снова смотрит в глаза мужчине и верит. Влюблённость, как это обычно бывает, затмевала всё остальное.
Максим появился в её жизни стремительно, почти нагло. Цветы — каждый день. Ужин — только в ресторане. Комплименты — при каждом удобном случае. Она сначала даже отнекивалась: мол, «не надо», «дорого», «я не привыкла». Но он отмахивался. И через полгода Марина сама себе призналась: всё, я влипла.
Квартиру она получила по наследству от отца — двушка в панельном доме на Соколе. Своё жильё, не съёмное, без кредитов и долгов, для женщины тридцати пяти — это как бронежилет. Она ценила эту независимость и даже гордилась собой: мол, сама, без помощи мужиков, выстояла. Но когда Максим предложил жить вместе, она сдалась. Хотелось тепла, хотелось плеча.
Первые месяцы всё было сладко до приторности. Утро начиналось с кофе, приготовленного им, вечер — с его шуток. Марина переставляла мебель по его вкусу, уступала в мелочах: «Ну пусть будет его любимый диван», «Ну ладно, телевизор повесим туда». Ей казалось, это нормально — строить жизнь вдвоём, идти навстречу.
Но постепенно сквозь шоколадную глазурь начали пробиваться косточки. Максим мог бросить:
— Слушай, ну неудобно мне перед пацанами, я у тебя, как постоялец какой-то. Всё твоё, а я, выходит, никто.
Сказано вроде шутя, но в глазах — обида. Она смеялась в ответ, мол, «глупости». Но где-то внутри появлялась тонкая иголочка тревоги.
Потом в их жизни всё чаще начала мелькать Римма Сергеевна — его мать. Женщина крепкая, голос металлический, взгляд такой, что даже у соседской собаки лапы подгибались. Приходила «на чай», но чай неизменно превращался в лекцию.
— Марина, я не понимаю, как это: женщина с квартирой, а муж — без. В нормальных семьях имущество общее. Ты что, не доверяешь моему сыну? — говорила она, поправляя очки и оглядывая квартиру, словно прикидывала, куда повесить свои занавески (хотя занавески под запретом, вы поняли).
Марина улыбалась, но внутри всё кипело. Она ненавидела эти «в нормальных семьях». Что значит «нормальных»? У каждой семьи свои правила. Но спорить не хотелось: Римма умела задавить любым словом, любым взглядом.
Всё это накатывало постепенно. Максим стал всё чаще подшучивать над её «маниакальной привязанностью» к квартире. Потом — уже не шутки, а прямые упрёки:
— Ты что, думаешь, я альфонс какой-то? У нас что, брак по расчёту? Вон у Сашки жена переписала квартиру, и ничего. Живут душа в душу.
Марина пыталась объяснять: мол, квартира от отца, память, её личное. Но Максим словно не слышал. Он обижался, хлопал дверями, уходил «к друзьям».
Вечера становились тяжёлыми. Она сидела на кухне с бокалом вина, слушала, как за стеной сосед сверлит, и думала, что этот звук дрели куда честнее и роднее, чем вечные претензии мужа.
А потом случился первый настоящий взрыв.
Они сидели за столом, на ужин — жареная курица и овощной салат. Максим был хмурый, ковырял еду, не поднимая глаз. Марина спросила:
— Что случилось?
И он вдруг как выстрелил:
— Я устал быть в твоём доме квартирантом! Я муж или кто? Почему квартира не на нас обоих? Ты мне вообще доверяешь?
Марина отложила вилку, посмотрела прямо в его лицо.
— Максим, это квартира моего отца. Она мне досталась. Я не собираюсь переписывать её. И вообще, хватит.
Он встал, стул заскрипел по полу, в голосе прорезался металл:
— Так вот как? Значит, я здесь никто? Тогда зачем всё это?
Она тоже встала, руки дрожали, но голос был твёрдый:
— Никто тебя не выгоняет. Но перестань меня давить.
— Давить?! — он вскинул руки. — Да я только нормальности хочу! У нас семьи нет, пока всё не общее!
Марина вдруг поняла: вот он, конфликт. Он больше не про шутки и не про «обиды». Он настоящий, серьёзный, и из него уже не выпрыгнешь лёгкой улыбкой.
В этот вечер Максим ушёл, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка с потолка в коридоре. А Марина осталась в тишине своей квартиры — своей крепости, которая вдруг стала ареной боёв.
Она долго сидела в кухне, смотрела в окно на огни города и впервые за много лет чувствовала не тепло дома, а холод чужого вторжения.
Когда Максим вернулся через два дня, выглядел он словно после тяжёлого боя: небритый, глаза красные, рубашка помятая. Сразу ввалился на кухню, даже ботинки не снял.
— Я всё понял, — заявил он, опираясь о стол так, будто собирался выступать с докладом в Госдуме. — Мы неправильно начали. Но я готов всё исправить.
Марина смотрела на него спокойно, даже слишком. За эти два дня она успела остыть и подумать. Впервые за всё время она ощутила, что жить без него легче, чем с ним. Легче дышать. Но он — вернулся, и значит, разговор всё равно неизбежен.
— И что же ты «понял»? — спросила она, поднимая бровь.
— Что семья — это общее. Всё общее. Деньги, жильё, будущее. А у нас… — он картинно развёл руками, — я, выходит, посторонний.
Марина поставила перед ним чашку чая.
— Максим, ты опять туда же. Я устала. Квартира — это память о моём отце. Она моя. Тебе что, плохо живётся?
Он прищурился.
— Мне плохо, что я не хозяин в своём доме. Ты сама этого не понимаешь? Мужчина должен чувствовать себя… ну, главным, что ли.
Она вздохнула.
— Главным? Или владельцем?
И вот тут он впервые сорвался:
— Не издевайся! Я не мальчик на побегушках. Я муж, и я хочу быть мужем, а не квартирантом!
Ссора затянулась на час. Реплики летели, как ножи: она — сдержанная, с сарказмом; он — громкий, с пафосом. Потом он демонстративно захлопнул дверь спальни, а наутро ушёл, не попрощавшись.
Через неделю Марина нашла в почтовом ящике конверт. Бумаги. Официальный бланк, печати, подписи. «Договор дарения квартиры». Её фамилия зачёркнута, вписана его.
У неё похолодели руки. Она перечитала несколько раз, даже потрогала печать — настоящая. Но подпись её — поддельная. Почерк похож, но нет этой привычной «закорючки» в конце.
Марина сидела на диване, сжимая листы так, что они мялись в руках. Дышать становилось труднее. Она поняла: это не просто капризы и слова про «нормальные семьи». Это реальная попытка забрать её дом.
Вечером Максим пришёл с бутылкой вина, как будто ничего не произошло.
— Улыбнись, я соскучился.
Она молча кинула бумаги на стол.
Максим застыл, потом быстро заговорил:
— Подожди… это просто… я хотел ускорить процесс, чтоб тебе меньше бегать по инстанциям. Ну, я же о тебе забочусь!
— Подделать мою подпись? — голос её был тихим, но холодным.
Он шагнул ближе, заискивающе:
— Марин, ну чего ты… В нормальных семьях так делают. Разве это предательство? Это же формальность!
Она резко отодвинулась.
— Максим, если ты ещё раз произнесёшь «в нормальных семьях», я закричу так, что весь дом сбежится.
Он замолчал. Но в глазах — злость. Та самая, от которой хочется убрать все ножи с кухни.
Следующие дни были адом. Он то заискивал, то кричал. То приносил цветы, то швырял кружку в раковину. А Римма Сергеевна звонила почти каждый вечер:
— Марина, ну вы что, не можете спокойно решить? Женщине ведь положено хранить очаг. А вы всё упрямитесь. Мужчинам надо доверять!
Марина слушала и думала: «Да, доверять. Особенно тем, кто подделывает подписи».
Однажды ночью ссора дошла до физического уровня. Она нашла чемодан, начала молча складывать его вещи: рубашки, джинсы, бритвенный станок. Он ворвался в комнату, вырвал у неё рубашку из рук.
— Ты что делаешь?! — орал он.
— Помогаю тебе найти своё жильё.
Он схватил её за руки, сильно, до боли.
— Не смей! Это и мой дом тоже!
Она посмотрела ему в глаза — холодно, без слёз.
— Нет, Максим. Это мой дом. Тебе здесь места нет.
Он отпустил её и, матерясь, снова хлопнул дверью.
На следующий день Марина пошла к юристу. Бумаги с поддельной подписью она аккуратно сложила в папку. Юрист, мужчина лет сорока с усталым лицом, только покачал головой:
— Классика жанра. Хорошо, что вы вовремя заметили. Это подделка. Уголовная статья, если захотите.
Она вышла из офиса с лёгкостью, будто сбросила мешок с плеч. Но знала: дома её ждёт очередная сцена.
И точно. Максим сидел на кухне, пил пиво и смотрел телевизор так, словно всё в порядке.
— Ну что? — он даже улыбнулся. — Поговорила со своими адвокатами? Теперь легче?
Марина сняла пальто, повесила на крючок и спокойно произнесла:
— Максим, собирай вещи. Сегодня.
Он встал, медленно, как зверь, готовый прыгнуть.
— Ты серьёзно? После всего, что у нас было?
— Серьёзно.
Он замолчал. Потом тихо сказал:
— Ты ещё пожалеешь.
— Возможно, — кивнула она. — Но уж точно не о том, что выгоняю тебя.
Она повернулась к окну, и в отражении стекла увидела его злое, перекошенное лицо. И впервые за долгое время почувствовала себя сильнее, чем он.
Когда приходит настоящая усталость, она не кричит. Она садится тихо, как нежданный гость, и просто выключает звук в голове. У Марины так и случилось. Она не рыдала, не истерила. Она просто перестала реагировать.
Максим после её жёсткого «Собирай вещи» не съехал. Ходил по квартире, как по своему лагерю: громко включал музыку, занимал ванну на час, требовал ужин. Римма Сергеевна зачастила ещё чаще. Приходила с пакетами еды, будто метила территорию. И каждый раз — уколы:
— Марина, ну сколько можно? Женщина без мужчины — как дом без крыши.
— Вы же его любите. Зачем же так из-за какой-то квартиры?
Марина молчала. Молчание стало её оружием. Она сидела на кухне, резала овощи, слушала их упрёки и не отвечала. И это бесило обоих куда сильнее, чем крик.
Однажды ночью она проснулась от звука — что-то возились в её рабочем столе. Вышла в зал — Максим, согнувшись, роется в ящиках. Бумаги разложены, паспорта, свидетельства.
— Ты что делаешь? — голос у неё был ледяной.
Он вздрогнул, но быстро нашёл наглость.
— Проверяю кое-что. А вдруг ты прячешь документы?
И тут она поняла: точка. Хватит.
На следующее утро Марина спокойно пошла в отделение полиции и написала заявление о подделке подписи. Бумаги приложила. Вечером пришли двое в форме. Максим побледнел, когда услышал, что «по факту проводится проверка».
— Ты что натворила?! — орал он, когда они ушли. — Это же семья!
Она стояла у окна, руки скрещены.
— У нас нет семьи, Максим. Есть только ты и твоя жадность.
Он швырнул кружку об пол, осколки разлетелись по кухне.
— Ты ненормальная! Да кто тебя замуж возьмёт теперь?!
Она посмотрела прямо ему в глаза:
— И слава богу, если никто.
В тот же вечер она выставила чемодан за дверь. Он сначала не поверил, потом метался по квартире, собирал остатки вещей. Его крики будоражили соседей, кто-то даже открыл дверь посмотреть.
— Я ещё вернусь! — грозил он. — Ты пожалеешь!
Дверь захлопнулась. В квартире стало тихо. Слишком тихо.
Марина прошлась по комнатам. Села на диван. Взяла в руки подушку — её собственную, пахнущую только ею. Комната снова стала её. Квартира снова дышала ею, а не чужой злостью.
Она встала, подошла к окну. Внизу мерцали огни города. И впервые за долгое время этот свет казался не чужим, а её собственным.
Звук дрели где-то у соседей прорезал тишину. И он был похож на музыку освобождения.
