Осенний вечер в Москве – это не романтичная акварель, а скорее грязноватый коллаж из луж, отражающих неоновые вывески, и бесконечного потока машин, ползущих куда-то в сырую мглу. Антон Александрович Соколов, сорока лет от роду, успешный врач — кардиолог частной клиники “Эскулап”, смотрел на этот коллаж из окна своего кабинета с единственным желанием – чтобы он поскорее закончился.
День был долгим, сложным и откровенно неудачным. С утра не договорился с упрямым пациентом насчет стентирования, потом жена, Марина, звонила каждые сорок минут, под конец ещё и администратор подложила свинью, записав на приём “очень важного человека”, который оказался важным хамом, уверенным, что его деньги дают ему право на немедленное обслуживание вне графика.
Антон потянулся, с наслаждением хрустнув позвонками. Тело ныло приятной усталостью. Единственной светлой точкой в этом дне был тот самый “очень важный человек”, который, разозлившись на нежелание врача прописывать ему сразу все известные медицине препараты, сгоряча отказался от услуг клиники. Что ж, и на том спасибо.
– Домой, – прошептал он сам себе, гася свет в кабинете, – только домой.
Паркинг клиники был почти пуст. Тёмно-синий внедорожник доктора Соколова , всегда безупречно чистый, сегодня с унылым видом покрылся тонкой плёнкой городской пыли, смешанной с каплями дождя. “Завтра надо помыть”, – механически подумал Антон, нажимая на брелок. Замки щёлкнули с привычным, успокаивающим звуком.
Мужчина забрался в салон, устало шлёпнулся на водительское сиденье и на секунду прикрыл глаза, наслаждаясь тишиной и одиночеством. Антон уловил запах своего собственного, привычного парфюма. Марина подарила на прошлый Новый год. Говорила, что этот запах делает его “не просто врачом, а этаким доктором Хаусом, только менее злым”. Соколов усмехнулся про себя. Менее злым? Сегодня он чувствовал себя достаточно злым.
Антон завёл двигатель. Тёплый воздух из дефлекторов начал медленно отогревать пространство. Он потянулся к кнопке музыки, но передумал. Тишина была лучше.
Нужно было заехать в магазин. Марина с утра просила купить что — нибудь к ужину, “только не свою стандартную ветчину и сыр”. Подумав, Антон решил, что стандартная ветчина и сыр – это как раз то, что нужно его измученным нервам. Простота. Предсказуемость. Никаких сюрпризов.
Супермаркет по пути был ярким и бездушным, как и полагается современному храму потребления. Соколов быстро набрал корзину: ветчина, сыр, бутылка хорошего красного – для себя, сок, какая-то булочка с маком, которая выглядела утешительно. Очередь на кассе двигалась с тоскливой медлительностью. Антон ловил себя на том, что мысленно уже дома, в тёплом халате, с бокалом вина перед телевизором.
Вернувшись на парковку, он машинально кинул пакет с покупками на пассажирское сиденье, завёл машину и тронулся с места. В голове уже прокручивал план вечера: душ, ужин, полчаса новостей, сон. В эту секунду, Соколов посмотрел в зеркало и сердце замерло. На заднем сиденье, прижавшись к стеклу, сидела… девушка. Незнакомая. Молодая.
Мозг, привыкший к экстренным ситуациям, на долю секунды отказался верить. Галлюцинация? Переутомление? Он резко, почти инстинктивно, ударил по тормозам, съехав на обочину. Машину дёрнуло.
– Что за чёрт? – выдохнул Соколов, оборачиваясь.
Девушка не исчезла. Она сидела, вжавшись в угол, закутавшись в какое — то тёмное, не то пальто, не то плащ. Из — под него виднелись джинсы и потрёпанные кеды. Её глаза, огромные, испуганные, словно у загнанного зверька, смотрели на него не мигая..
Первой реакцией был гнев. Горячий, праведный гнев человека, у которого без спроса взяли его личное пространство, его крепость на колёсах.
– Ты кто такая? – голос доктора Соколова прозвучал хрипло и гораздо громче, чем он планировал, – что ты здесь делаешь? Как ты сюда залезла?
Девушка молчала, только сильнее вжалась в сиденье. Её пальцы судорожно сжали край своего покрывала.
– Я спрашиваю! – Антон уже почти кричал, адреналин затуманивал разум, – немедленно объясни, или я… я вызову полицию!
Доктор Соколов потянулся к телефону в кармане куртки. Это движение, кажется, вывело её из ступора:
– Нет!!! – её голос был тихим, прерывистым, словно ей не хватало воздуха, – пожалуйста, не надо. Я… я выйду. Просто дайте мне выйти.
Она потянулась к ручке двери, но её движения были неуклюжими, неуверенными. Антон вдруг заметил, что она не просто закутана в плед. Она… очень полная. Нет. Не полная.
Она была беременна и срок уже достаточно большой.
Гнев моментально прошёл, сменившись полнейшей, абсолютной растерянностью. В его машине сидит незнакомая беременная девушка и чего — то дико боится. Его? Или чего — то ещё?
– Постойте, – уже гораздо спокойнее сказал Антон, – не выходите. Объясните, что происходит. Вы… откуда Вы здесь очутились?
Незнакомка перевела взгляд на водителя автомобиля, в котором она сидела уже битый час. Сначала возле клиники, потом – когда мужчина был в магазине. Глаза были не просто испуганные – в них читался животный, панический ужас.
– Я… я спряталась, пока Вы были в клинике. Дверь была не заперта. Я думала, Вы уедете куда — то далеко, а я выйду на первой остановке… Но вы поехали не туда… в магазин… и я испугалась вылезать…
Девушка говорила быстро, путано, задыхаясь.
– Вы из клиники? – Антон начал медленно соображать, – Вы пациент?
– Нет… то есть да… вроде… – она замолчала, снова выглянув в окно, будто проверяя, не идёт ли за ней кто — то.
– Вам плохо? Вам нужна медицинская помощь? – в нём заговорил врач.
–Нет. То есть не совсем, – девушка глубоко вздохнула, пытаясь взять себя в руки, – мне просто некуда идти.
Они сидели в полной тишине несколько минут. Дворники монотонно шуршали по стеклу, сметая накрапывающий дождь. Антон смотрел на неё, а она – в свои колени. Соколов видел, как вздрагивают её плечи.
“Отлично, – саркастически заметил про себя внутренний голос, – поздравляю, Антон. В твоей машине беременная беглянка с панической атакой. Вечер точно удался”.
– Ладно, – доктор Соколов сдался, чувствуя, как все планы на спокойный вечер рушатся с оглушительным треском, – давайте по порядку. Как Вас зовут?
– Лиза, – прошептала она.
– Лиза. Хорошо. Я Антон. Антон Александрович, – мужчина представился автоматически, по привычке, – Лиза, Вы сказали, Вам некуда идти. Это что значит?
– Это значит, что если я выйду отсюда, меня найдут. Или я замёрзну. Я не знаю.
– Кто найдёт? – у Соколова снова защемило под ложечкой. История пахла серьёзными проблемами.
Елизавета покачала головой, и по её щеке скатилась слеза. Она заплакала тихо, безнадёжно, по — детски всхлипывая и вытирая лицо рукавом своего потрёпанного пальто.
Антон чувствовал себя абсолютно беспомощным. Он мог рассказать о строении миокарда, о побочных эффектах статинов, но как быть с плачущей беременной девушкой в своей машине – понятия не имел.
– Лиза, послушайте, – он говорил мягко, каким говорил с напуганными пациентами перед операцией, – я не могуВвас отсюда просто выгнать. Это понятно? Но я не могу и возить Вас бесконечно по Москве. Давайте решим, что делать. Вызвать скорую? Социальную службу? Полицию?
– Нет! – её крик был искренним и мгновенным, — только не полицию! Он везде найдёт! Он всех купит!
– Кто “он”?
– Семён, – это имя она произнесла с таким отвращением и страхом, что Антону стало холодно, – мой… Это отец ребёнка.
И тут она снова начала оглядываться по сторонам, а затем вся сжалась.
– Он здесь? – прошептала Лиза, и её голос дрожал, – Вы его не видели? Высокий, в чёрной куртке, на чёрном внедорожнике?
Антон посмотрел вокруг. Парковка у супермаркета была полна машин, но никаких подозрительных высоких мужчин в чёрном не наблюдалось:
– Никого нет, Лиза. Успокойтесь. Глубоко вдохните. Вам нельзя так нервничать.
Соколов говорил это на автопилоте, но слова, видимо, подействовали. Лиза попыталась сделать несколько глубоких вдохов:
– Мне некуда идти, – снова сказала девушка, уже просто констатируя факт, – у меня нет денег. Никого нет из близких. Я сирота.
“Вот блин, – подумал Антон, – вот жесть полнейшая.
Мужчина посмотрел на бледное, испуганное лицо, на большие глаза, на руки, инстинктивно обнимающие живот. Посмотрел на пакет с ветчиной и сыром, который лежал на соседнем сиденье. Посмотрел на дождь за окном, на часы. Марина, наверное, уже волнуется.
И принял самое спонтанное, самое глупое и самое человечное решение в своей жизни.
– Ладно, – тяжело вздохнул доктор Соколов, – значит, так. Сейчас я отвезу Вас к себе домой. Вы сможете согреться, поесть, прийти в себя. А там… а там видно будет. Договорились?
Лиза посмотрела на мужчину с немым вопросом, с недоверием, смешанным с последней искоркой надежды.
– Домой? К Вам? А ваша жена?
– С женой я как — нибудь разберусь, – с какой-то отчаянной бравадой сказал Антон, заводя двигатель, – пристёгивайтесь. Поехали.
Лиза молча пристегнулась. Антон тронулся и выехал на ночную, мокрую трассу. В салоне стоял удушающий запах, надвигающейся чужой беды.
“Ну, Марина, – мысленно сказал он себе, глядя в зеркало на свою неожиданную пассажирку, – приготовься. Сюрприз будет покруче ветчины и сыра”.
Дорога домой заняла вечность. Каждый светофор, каждый затор казались Антону личным оскорблением со стороны вселенной. Он молчал, уставившись в дорогу, чувствуя на затылке взгляд своей невольной пассажирки. Он ловил себя на том, что едет как — то неестественно плавно, будто везёт хрустальную вазу, а не живого человека. Тишину в салоне нарушали лишь шуршание дворников и прерывистое дыхание Лизы.
“Отлично, Соколов, просто прекрасно, – бубнил внутренний монолог, – похитил беременную. Нет, она сама укрылась в машине. Похитил с её собственного согласия? Принудил к переселению? Боже, как это вообще называется? “Врач — кардиолог похитил беременную пациентку,” – вот это заголовок для жёлтой прессы”.
Антон Александрович рискнул мельком взглянуть в зеркало. Лиза сидела, прижавшись лбом к холодному стеклу, и смотрела на проплывающие огни. Слёз, кажется, не было. Была пустота и крайняя степень истощения. Он заметил, что пальто на ней действительно было старым, потёртым на локтях, а на сапогах – засохшие брызги грязи.
– Как вы? – спросил мужчина, сам поморщившись от дурацкости вопроса.
–Нормально, – голос её был глухим, без интонаций, – спасибо, что не выгнали.
– Да уж, – не удержался Антон от иронии, – герой-спаситель. Медаль мне тут же вручат. Только вот жена, пожалуй, свою версию героизма предложит.
Лиза встрепенулась:
– Вы правда женаты? Мне правда не надо к Вам. Вызовите такси, я куда-нибудь…
– Куда? – грубо перебил он, – В ночлежку? Или обратно к тому, кого Вы боитесь? Уж извините, но я врач. И оставить Вас в таком состоянии на улице – это противоречит… гм… профессиональной деформации. Так что сидите.
Он сказал это резче, чем хотел, но это подействовало. Она снова замолчала.
Наконец, Соколов свернул в знакомый двор. Его жилой комплекс – “Престиж-Хаус”, – стоял тёмной громадой, лишь несколько окон светились уютными жёлтыми квадратами. Его окно на девятом этаже тоже светилось. Марина дома.
Антон выключил зажигание. В салоне воцарилась абсолютная тишина:
– Ну что ж, – выдохнул врач, снимая ремень, – пошли знакомиться с семьёй. Готовьтесь, сейчас будет весело.
Антон вышел, открыл заднюю дверь. Лиза неуклюже выбралась наружу, ёжась от холодного влажного воздуха. Она выглядела такой маленькой и потерянной на фоне его большого автомобиля.
Идёмте, – он повёл её к подъезду, чувствуя себя контрабандистом, перевозящим нелегальный груз.
Лифт поднимался на девятый этаж с противным гудением. Антон ловил себя на том, что надеется: вдруг Марина уснула? Вдруг она уехала к подруге? Любая версия была лучше той, что ждала его за дверью.
Он вставил ключ в замок, повернул. Дверь открылась, и их встретил тёплый, привычный запах дома – чистое бельё, аромат ужина (пахло чем — то тушёным, грибами, кажется) и дорогие духи Марины.
– Антон, это ты? – донёсся из гостиной голос жены, – где ты пропадал? Я уже начала волноваться! В последнее время ты стал возвращаться с работы намного позднее.
– Это я, – бодро, через силу, отозвался он, помогая Лизе снять пальто. Под пальто оказался простой свитер, сильно обтягивающий большой, уже совсем заметный живот.
Марина появилась в двери между гостиной и прихожей. Она была в уютном домашнем халате, с маской для лица и с книжкой в руках. Её лицо, обычно спокойное и умиротворённое вечером, застыло в выражении полного недоумения…
– Я заехал в магазин, как ты и просила, – начал Антон с фальшивой небрежностью, ставя пакет на тумбу, – ветчина, сыр, вино… Кстати, грибы пахнут отлично.
Но Марина уже не смотрела на него. Её взгляд был прикован к Лизе. К её испуганным глазам, растрёпанным волосам, потёртым джинсам и, самое главное, к её животу. Молчание повисло тяжёлым, густым одеялом. Антону показалось, что даже часы на стене перестали тикать….
– Антон, – наконец произнесла Марина. Голос у неё был ровный, холодный и очень тихий. Это всегда был плохой знак, – это кто?
– Марина, это Лиза, – Соколов сделал шаг вперёд, пытаясь заслонить собой девушку, словно от грозящей опасности, – случилась одна история…
– Я вижу, какая история случилась, – перебила супруга, и её глаза сверкнули. Взгляд скользнул с живота Лизы на лицо Антона, – поздравляю. Я так понимаю, представлять меня не надо? Она уже в курсе, что у тебя есть жена? Или я теперь как раз лишняя деталь в этой трогательной истории?
– Марина, перестань! – голос Антона дрогнул, – это совсем не то, о чём ты подумала!
– А о чём я, по-твоему, могла подумать? — её голос начал набирать силу и высоту, – ты являешься домой далеко за полночь… нет, прости, не один! Ты являешься с… с беременной женщиной! На вид лет двадцати! И что, по — твоему, у меня в голове должно щёлкнуть? Что это твоя давно потерянная сестра или новый пациент, которого ты решил проконсультировать на дому? В двенадцать часов ночи?!
– Мама? Что происходит? — из своей комнаты вышла дочь Антона, Катя, шестнадцати лет. Она была в пижаме с единорогами и с наушником на шее. Увидев незнакомую девушку и напряжённые лица родителей, она замерла на пороге, глаза округлились.
– Иди в комнату, Катя, – не глядя на дочь, сказала Марина. —
– Но мам…
–Я сказала, иди в комнату и закрой дверь!
Катя, шлёпая тапками, ретировалась, бросив на отца взгляд, полный немого вопроса и упрёка.
– Марина, позволь мне объяснить, – Антон попытался взять жену за руку, но она дёрнулась, как от прикосновения раскалённого железа.
– Объяснять что? Как вы познакомились? Где? В твоей клинике клинике? Друзья познакомили? Это Кирилл? Кирилл? Не молчи, Соколов, – взвизгнула Марина и губы ее затряслись, – или, может, она массажистка из твоего спа? О, Господи, – жена Антона зажмурилась, проводя рукой по лбу, смазывая маску, – я ведь всегда чувствовала. Ты последние полгода какой-то отстранённый, вечно уставший. Говорил –- работа. А это она? Это и была твоя “работа”?
Лиза, которая всё это время молчала, прижавшись к входной двери, сделала маленький шаг вперёд. Голос её был тихим, но чётким:
– Простите, пожалуйста. Вы неправильно всё поняли. Антон Александрович… он мне просто помог. Я ему совсем незнакомая. Он меня спас.
– Спас? – Марина фыркнула с такой яростью, что Лиза отшатнулась, – о, как трогательно! Мой муж – рыцарь на белом коне! Подбирает беспризорных беременных девушек и немедленно везёт их к себе домой! Знаешь, Антон, я в тебе такой сентиментальности не подозревала!
– Хватит! – рявкнул Антон так, что даже Марина на секунду смолкла, – Марина, ты сейчас истеришь и несешь полную чушь. Лиза, проходи, садись в гостиной. Сядь, ты совсем зелёная. Марина, ты – со мной на кухню. Сейчас. Немедленно.
Он взял Лизу за локоть и буквально втолкнул её в гостиную, усадив на диван. Затем мощным движением развернул ошеломлённую жену и повёл на кухню, захлопнув за собой дверь.
Лиза осталась одна в огромной, красивой и такой чужой гостиной. В ушах ещё стоял оглушительный гвалт скандала. Она дрожала. Её руки инстинктивно обнимали живот, где малыш, встревоженный адреналином, подавал беспокойные сигналы. Она посмотрела по сторонам. Всё здесь кричало о благополучии, деньгах и порядке: дорогой ремонт, дизайнерская мебель, семейные фото на полках – улыбающийся Антон, красивая женщина (Марина, значит), и две девочки. Идиллия. В которую она вломилась как слон в посудную лавку.
“Надо было бежать”, – стучало у неё в висках, – надо было выпрыгнуть из машины и бежать куда глаза глядят. Теперь он из — за меня теряет семью. Я всё испортила”.
А с кухни доносились приглушённые, но яростные голоса.
– …объясни мне, ради всего святого, что это вообще такое?!
– Я тебе объясняю! Я оставил дверь машины открытой. Забыл закрыть, очень спешил. А она залезла в салон и спряталась в моей машине на парковке у клиники! Она в панике, за ней гонятся! – И ты решил, что лучший выход — привезти её сюда? Ко мне? К детям? Ну просто триллер с телеэкрана. Что ты несешь, Антон?! Ты меня дурочкой считаешь? А даже если за ней правда гонятся? А если эти… люди сейчас к нашему подъезду подъедут? Ты подумал о безопасности детей? Хотя о чём это я? Ты явно думал не головой!
– Она беременная, одна, никому не нужная! Что я должен был сделать, по — твоему? Вызвать полицию, которую она панически боится? Сдать в приют? Ты бы видела её глаза, Марина!
– Я вижу её глаза! Очень выразительные! И я вижу её живот! Очень своевременный! И знаешь, что я ещё вижу? Я вижу полного идиота в лице своего мужа, который пытается поймать меня на эту дешёвую историю и привёл в дом любовницу!
– Да она лет на пятнадцать младше меня!
– Что лишь доказывает её меркантильность и твою глупость в придачу!
– Прекрати! Просто прекрати! Я требую от тебя одного – успокоиться и проявить элементарное человеческое сострадание. Хотя бы на ночь. Она переночует, а утром мы что — нибудь придумаем.
– Мы? Какое “мы”? Ты сам её нашёл, сам привёз, сам и придумывай! Я не собираюсь участвовать в этом цирке! Я сейчас позвоню маме, соберу вещи и уеду с детьми к ней. А ты оставайся со своей… спасительной миссией!
Дверь на кухню с силой распахнулась. На пороге стояла Марина. Лицо её было бледным, а глаза горели сухим, яростным огнём. Она уже сняла халат и была одета в джинсы и свитер.
– Катя! – крикнула она в сторону комнаты дочери, – собирай вещи! И разбуди сестру! Мы уезжаем! – Марина, опомнись! – Антон шёл за ней, его лицо было искажено от бессилия и гнева.
– Ты пожалеешь, Антон. Очень скоро.
Марина, не глядя на Лизу, быстро пошла через гостиную в спальню. Через несколько минут оттуда донёся звук захлопнутого чемодана.
Антон вышел в гостиную. Выглядел он страшно уставшим. Молча подошёл к бару, налил себе полный стакан виски из какого — то хрустального графина и залпом выпил. Рука мужчины дрожала.
– Я… я всё испортила, – прошептала Лиза, – поеду я. Пожалуйста, откройте двери.
– Сиди, – отрезал доктор Соколов, не глядя на девушку, – уже всё равно. Теперь уже точно всё равно.
Процессия выглядела сюрреалистично. Марина, с чемоданом в руке, тащила за руку плачущую младшую, Лену. Катя шла сзади, нарочито громко шаркая ногами, с наушниками в ушах и ненавидящим взглядом, устремлённым в спину отца. Она остановилась около Лизы.
– Я не знаю, кто Вы, – сказала девочка сдавленно, — но все это из-за Вас! Теперь мои отец и мать разведутся.
– Катя! – рявкнул Антон.
– Что? Это правда! – дочь Соколовых распахнула дверь и выбежала на площадку.
Марина на пороге обернулась:
– Ключи от машины, – холодно протянула она руку.
– На такси поедешь.
– Как знаешь. Но учти, завтра приедет мой брат, чтобы забрать мои вещи. И чтобы этой… особы тут не было.
Она хлопнула дверью. Звук лифта, набирающего скорость, прозвучал как приговор.
Антон стоял посреди прихожей, слушая, как затихает гул мотора. Потом медленно повернулся и пошёл в гостиную. Он подошёл к бару и снова налил виски. На этот раз не стал пить, просто зажал стакан в ладони, смотря на золотистую жидкость.
В доме воцарилась мёртвая тишина. Было слышно, как тикают часы и как за стеной плачет ребёнок у соседей.
Лиза сидела на диване, сгорбившись, стараясь дышать как можно тише, стать как можно меньше и незаметнее. Она чувствовала себя вирусом, который ворвался в здоровый организм и уничтожил его за полчаса.
Антон подошёл и сел в кресло напротив. Он выглядел постаревшим на десять лет:
– Ну вот, – с горькой иронией произнёс он, – остались вдвоём. Добро пожаловать в ад, Лиза. Теперь он и Ваш.
******
Первое, что ощутил Антон утром, – это тяжёлая, свинцовая пустота в доме. Тишина была не мирной, а зияющей, как свежая рана. Не слышно было возни дочерей, не доносился из кухни запах утреннего кофе, который Марина всегда варила в старой турке – густого, обжигающего. Была лишь гнетущая, немейшая тишина, нарушаемая мерным тиканьем напольных часов в гостиной.
Он лежал на диване, укрытый пледом. Спать в спальне, где ещё витал призрак вчерашнего скандала, не было сил. Он не спал почти всю ночь, ворочаясь и прокручивая в голове макабрический кинематограф прошедшего вечера. Катя с ненавидящим взглядом. Лена с испуганными, заплаканными глазами. Лицо Марины, искажённое холодной яростью. И эта девочка на его диване, которая своим появлением перечеркнула всё одним махом.
Сейчас, в сером свете утра, его первоначальный порыв “спасти” казался идиотизмом колоссального масштаба. “Рыцарь на бензиновом коне”, – с горькой усмешкой подумал он. Цена за рыцарство – семья. Он не знал, что будет дальше. Знало лишь противно сжавшееся под ложечкой чувство вины, перемешанное с глухим, беспредметным гневом.
Стоны доносились из гостиной. Тихие, подавленные. Антон вздрогнул, сначала подумав, что ему померещилось. Нет. Снова. Он сбросил плед и босиком, в помятых вчерашних брюках и футболке, вышел из кабинета.
Лиза лежала на том же диване, скрючившись калачиком. Лицо её было бледным, покрытым испариной, а пальцы впились в подушку. Она не плакала. Она просто стонала от боли, глухой, выматывающей.
– Лиза? – его голос прозвучал хрипло от невыспанности, – что с вами? Она не сразу открыла глаза. Взгляд был мутным, неосознанным, – живот… – прошептала она, – болит… так сильно…
Холодная волна страха окатила Антона с головы до ног. Врач в нём мгновенно поборол растерянного мужчину.
– С какого времени? Как болит? Схватками? Постоянно? – Соколов опустился на колени рядом с диваном, его пальцы автоматически нашли пульс на её запястье. Частый, нитевидный.
– Всю ночь… то сильнее, то отпускает… – она с трудом выговаривала слова, – я думала, пройдёт…
– Дура! – вырвалось у Антона с искренним ужасом, – почему сразу не позвала? Почему молчала? – Вы… вы так плохо спали… я слышала… и так уже всё испортила…
Он не стал ничего говорить. Подхватил её на руки – она оказалась удивительно лёгкой – и отнёс на диван в гостиную, уложил, подложив под ноги подушки, – лежите. Не двигайтесь. Он помчался на кухню,схватил аптечку, тонометр, налил стакан воды. Руки не дрожали. Соколов был полностью сосредоточен. Все мысли о семейном крахе ушли на задний план. Перед ним была пациентка. В критическом состоянии.
Антон измерил давление – пониженное. Пульс – учащённый. Живот при пальпации был напряжён, но не “доскообразно”, что было хорошим знаком.
– Где именно болит? Покажите. Она слабо ткнула пальцем в бок.
– Тянет… и в спину отдаёт…
Антон выдохнул. Похоже на гипертонус. На нервной почве. Не роды. Не отслойка. Слава Богу.
– Кажется, всё не так страшно, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, – у Вас просто дикий стресс. И Вы, и малыш пережили вчера адский день. Он так протестует.
Соколов достал из аптечки но-шпу:
– Выпейте. И просто полежите. Никаких движений. Я сейчас.
Он накрыл её тёплым пледом, подоткнул края. Его движения были профессиональными, чёткими. Он мог работать, не думая ни о чём, кроме симптомов и показаний. Лиза послушно проглотила таблетку,запила водой. Слёзы катились по её вискам и впитывались в ткань подушки.
– Мне так страшно, – призналась она шёпотом, – я так устала бояться.
Антон сел в кресло напротив, посмотрел на неё. Впервые он разглядел её профиль. Не как невольную разрушительницу своего быта, а как человека. Ей было действительно лет двадцать — двадцать пять, но в её глазах читалась усталость не её возраста. Вокруг глаз – круги бессонницы. Пальцы, длинные и тонкие, какие бывают у художников или музыкантов, беспокойно теребили край пледа.
– Расскажите, – неожиданно для себя сказал он, – про этого Семёна. Всё, что можете. Мне нужно понимать, с чем мы имеем дело.
Лиза закрыла глаза, словно собираясь с мыслями…
– Мы познакомились на выставке. Я учусь в Художественной академии. Он… он показался таким умным, галантным. Разбирался в искусстве. Казалось, у нас столько общего… – Лиза говорила монотонно, будто заученный, горький урок, – всё было прекрасно. Пока я не забеременела. Сначала он обрадовался. Потом вдруг стал странным. Отдаляться. А потом… потом мы встретились в ресторане.
Она замолчала, сглотнув ком в горле:
– Он пришёл не один. С Алевтиной. Своей женой. Он представил её. Сказал, что они женаты десять лет. И что она не может иметь детей. И что… что они будут рады, если я рожу им ребёнка. Что они обеспечат меня, заплатят. Как суррогатной матери.
Антон слушал, и ему становилось физически плохо. История была отвратительной в своей расчётливой жестокости.
– А если бы Вы отказались?
– Он сказал, что у меня нет выбора. Что я сирота, и жаловаться некому. Что у него есть связи, и он легко может сделать так, что я лишусь ребёнка официально, по суду, как не способная содержать. Или… или просто исчезну. Он сказал это так спокойно, за обедом, с бокалом вина в руке… Лиза содрогнулась, – меня поселили в его доме. В огромной квартире. Со мной была женщина, “сиделка”, которая на самом деле была тюремщицей. Я была как животное на убой. До вчерашнего дня. Мы приехали в вашу клинику на УЗИ… и я сбежала, пока эта женщина отвлеклась на телефонный звонок. Забежала в первую же открытую дверь на парковке… это был ваш автомобиль.
Она умолкла, иссякла. Лежала с закрытыми глазами, и только прерывистое дыхание выдавало её волнение.
Антон сидел, ошеломлённый. Он представлял себе что — то иное: криминального любовника, бандитские разборки. А тут – ледяной, циничный расчёт “благополучных” людей. Это было в разы страшнее.
– Господи, – прошептал Соколов, – да Вы в триллере каком-то живёте.
Он встал, прошёлся по комнате. Ему нужно было действие. План. Антон не мог просто сидеть и ждать, пока этот Семён найдёт их – а он найдёт, Антон в этом не сомневался, – ладно, – сказал доктор Соколов, останавливаясь перед диваном, – сидеть сложа руки мы не будем. Первое: Вам нужен покой и наблюдение. Второе: мне нужен помощник.
Антон взял свой телефон. Пролистал контакты. Остановился на имени “Андрей Иванов”. Его старый друг со школьных времён, который ушёл в полицию и дослужился до подполковника в каком — то серьёзном управлении. Они виделись редко, но если требовалось, всегда готовы были помочь друг другу.
Антон набрал номер. Раздались длинные гудки:
– Какого чёрта, Антоха? Семь утра! – на другом конце провода раздался хриплый, но знакомый голос, – я прощу, если только ты сообщишь о конце света, – Иванов зевнул.
– Андрей, привет, – Антон постарался, чтобы голос звучал ровно, – извини, что рано. Конец света еще не наступил, но проблема серьёзная. Очень. Мне нужен твой совет. Как юриста и как друга.
– Я слушаю, – голос Андрея мгновенно стал собранным, деловым. Антон отошёл в кабинет, прикрыл дверь и за пятнадцать минут, сбивчиво и эмоционально, изложил всю историю. Про Лизу в машине. Про Семёна. Про ультиматум. Про уехавшую жену.
С той стороны первые минуты царило молчание:
– Господи, Антон, – наконец выдохнул Андрей, – ты устроил себе жизнь по полной программе. Прямо сериал “Клиника” в смеси с “Бригадой”. Держись, дружище. Слушай, это, конечно, дичайшая история, но с юридической точки зрения… С одной стороны, она совершеннолетняя, дееспособная. Никаких официальных заявлений от неё не поступало. По факту, она добровольно жила у этого типа, пусть и под давлением. Доказать угрозы будет ох как сложно.
– То есть ничего нельзя сделать? – с отчаянием спросил Антон.
– Я не сказал, что нельзя. Я сказал – сложно. Её показаний мало. Нужны доказательства. Переписки, записи разговоров, свидетельские показания той “сиделки”, что маловероятно. Но кое — что сделать можно. Во — первых, ей нужно написать заявление. Об угрозах, о принуждении. Я могу прислать ребят, которые её нормально, без давления, опросят. Во — вторых, мы можем начать присматриваться к этому Семёну.
Обычно у таких товарищей за душой много интересного. Нарушения, долги, связи… Мы можем его немного “потревожить”, чтобы он понял, что за ней теперь следят и просто так её не отжать. Это может остудить его пыл.
– Сделай это, Андрей, – попросил Антон, – пожалуйста.
– Сделаю. Но, Антон, смотри… Ты вляпался по уши. Ты понимаешь, что теперь ты – единственная мишень для этого козла? И что твоя семья… прости, но они сделали правильно, что уехали. Им там не место.
– Понимаю, – сгорбился Антон, – спасибо, Андрей.
– Держись. Я сегодня к вечеру что — нибудь придумаю. А пока — береги девочку. И себя.
Антон вышел из кабинета с чувством слабой, но надежды. В доме пахло кофе. Он удивлённо прошёл на кухню.
Лиза стояла у плиты. Она была бледная, но уже не зелёная. На ней была его старая футболка, какие-то спортивные штаны, подвязанные верёвкой на вздувшемся животе. Она помешивала в кастрюльке овсянку.
– Я поняла, что нельзя просто лежать, – сказала она, не оборачиваясь, – надо делать хоть что-то полезное. Иначе сойду с ума. Я сварила кашу. Если, конечно, можно пользоваться вашими… вашими припасами.
Антон смотрел на её спину, на тонкую шею и вдруг остро осознал, насколько она беззащитна. И насколько сильна. После всего, что с ней случилось, после вчерашнего ада, она не сломалась. Она варила ему кашу.
– Спасибо, – сказал он глупо, – да, конечно, можно. Он сел за кухонный стол.Она разлила кашу по тарелкам, принесла их, села напротив. Ели молча. Каша была немного подгоревшей, но на удивление вкусной.
– Я поговорил с другом, – нарушил тишину сказал Антон, – из полиции. Он поможет. Надо будет написать заявление. Это немного… формальность, но надо. Она кивнула.
– Хорошо. Я напишу.
– И ещё… – он запнулся, – мне нужно на работу. На несколько часов. Я не могу оставить Вас одну. Вдруг…
– Я буду сидеть тихо, – быстро сказала она, – никуда не выйду. Никому не открою. Я… я могу прибраться тут, если Вы не против. Мне нужно чем — то занять руки.
Он хотел возразить, но посмотрел на её глаза – в них была настоятельная просьба не лишать её последнего ощущения контроля над ситуацией.
– Ладно. Только ничего тяжёлого! Никаких подвигов! Вы на сохранении у меня здесь.
После завтрака он собрался, показал ей, где что лежит, оставил свой номер телефона на всякий случай. Уходя, обернулся. Лиза уже стояла у раковины, моя тарелки, и что-то тихо напевала себе под нос. Луч утреннего солнца падал на её волосы, делая их золотистыми. Впервые он заметил, что она довольно милая.
Работа не шла в голову. Он механически вёл приём, просматривал кардиограммы, а сам думал о том, что происходит у него дома. Звонил раз пять, она брала трубку и говорила, что всё в порядке.
Вернувшись часа в три, он застыл на пороге. Полы блестели, пыль протёрта, вещи на своих местах. А на столе в гостиной стояла стеклянная банка с веткой жасмина.
– Я проветривала, – сказала Лиза. Она сидела на диване, а перед ней на кофейном столике лежал альбом для рисования и пачка карандашей, – надеюсь, Вы не против. Я нашла их в шкафу. Катя, наверное, рисует?
– Да, – ответил Антон, снимая куртку, – Рисует, – он подошёл ближе. На листе бумаги был изображен он. Не фотографично, а несколькими точными, уверенными линиями. Силуэт, опущенная голова, усталая посадка плеч. Узнаваемо и… грустно.
– Извините, – она захлопнула альбом, – я не должна была…
– Ничего, – махнул он рукой, – получилось похоже. На несчастного козла, как выразилась моя дочь.
Она улыбнулась. Впервые. Улыбка преобразила её лицо, сделала его моложе и светлее, – Вы не козёл. Вы… очень добрый человек. Несмотря на ворчание.
– Да уж, доброта моя дорого обходится, – пошутил он, но уже без прежней горечи.
Вечером приехал Андрей. Не один, с молодой женщиной в строгом костюме – психологом из своего управления. Они поговорили с Лизой за закрытыми дверями час. Потом Андрей вышел, озабоченный.
– История мутная, Антон. Девушка, конечно, искренняя. Но доказательств – ноль.
Этот Семён – чистой воды голубая кровь, бизнесмен, благообразный такой. Жена – из хорошей семьи. Мы его нашли, “пошугали” немного, намекнули, что интерес к нему проявляется. Думаю, на время он заляжет на дно. Но расслабляться нельзя.
Проводив гостей, они с Лизой снова остались одни. Съели на ужин омлет, который она мастерски приготовила. Говорили мало, но уже без прежнего напряжения.
Поздно вечером Антон принёс ей своё одеяло и ещё одну подушку.
– Спите. Если что – я рядом, в кабинете.
– Антон Александрович? – окликнула она его уже из темноты.
– Да?
– Спасибо. За всё. Я не знаю, что бы я без Вас делала.
– Спите, Лиза, – мягко сказал он, – всё будет хорошо.
Он лёг на свой диван в кабинете и уставился в потолок. В доме пахло жасмином и омлетом. Было чисто и тихо. Не хватало только смеха дочерей и голоса Марины. Было больно. Но уже не так невыносимо. Потому что он был не один в этой внезапной войне. И у него появилась причина сражаться.
******
Жизнь в квартире наладилась со странной, почти бюргерской размеренностью. Утро теперь начиналось не с запаха кофе от Марины, а с осторожного стука в дверь кабинета и тихого голоса Лизы:
– Антон Александрович, завтрак готов.
Соколов просыпался на своём походном ложе – диване в кабинете – и первые секунды испытывал щемящее чувство потери, глядя на белоснежный потолок. А потом в памяти всплывало всё остальное: испуганные глаза в машине, скандал, история про Семёна. И чувство вины отступало, уступая место странному, новому чувству ответственности.
На кухне его уже ждал пузатый заварочный чайник и какая — нибудь простенькая еда. То яичница, то овсянка, то просто бутерброды. Лиза оказалась практичной и старательной хозяйкой, словно пыталась отработать своё присутствие до последней крошки.
– Вам не обязательно это делать, – говорил Антон девушке уже в который раз, наливая чай.
– Мне обязательно, – упрямо отвечала она, – иначе я чувствую себя паразитом. Лучше уж кухонной работницей и помощницей по дому.
Они выработали свой ритуал. За завтраком Антон звонил дочерям. Разговор с младшей, Леной, был коротким и душераздирающим:
– Папа, когда ты заберёшь нас? Мама говорит, у тебя там тётя новая.
– Это не тётя, Леночка. Это… человек, которому папа помогает. Скоро всё наладится.
– Она готовит вкусно? Мама готовит невкусную кашу.
– Готовит, — с улыбкой смотрел он на Лизу, которая заливалась краской.
– Передаю трубку Кате…
Разговор со старшей, Катей, был куда менее радужным. Она брала трубку после долгих уговоров.
– Ну, что? – холодным тоном спрашивала она.
– Как вы? Как учёба? —
– Нормально. У нас тут без тебя всё нормально. У дедушки с бабушкой тоже всё нормально. У всей страны, кстати, всё нормально. Есть ещё вопросы?
– Кать, давай без этого. Я скучаю.
– Ага. По кому? По нам или по своей… подопечной?
– Катя!
– У меня уроки. Пока.
Антон вешал трубку с тяжёлым вздохом. Лиза в такие моменты старалась делать вид, что не слышит, усиленно моя уже чистую тарелку.
После завтрака Антон уезжал на работу. Его жизнь разделилась на две параллельные реальности. В одной он был уважаемым Антоном Александровичем Соколовым, врачом — кардиологом, который уверенно ставил диагнозы и успокаивал пациентов. В другой – он был участником какого — то абсурдного триллера, где нужно постоянно оглядываться через плечо и ждать подвоха.
Соколов звонил Андрею каждый день.
– Ну что, наш приятель?
– Тише воды, ниже травы, – доносился из трубки голос друга, – никаких движений. Ни тебя, ни Лизу никто не караулит. Словно и не было его никогда. Это или очень хороший знак, или очень плохой. Опыт подсказывает – второе. Он просто ждёт. Расслабления. Будь начеку.
Антон возвращался домой с чувством лёгкого паранойи. Каждый раз, подходя к двери, он на секунду замирал, прислушиваясь. А внутри его ждал… уют. Квартира сияла чистотой. Пахло то пирогом, то тушёным мясом. Лиза, пользуясь его старыми запасами, умудрялась готовить настоящие кулинарные шедевры.
– Я же говорил, ничего тяжёлого! — ворчал он, снимая куртку и видя её закатанные по локоть рукава.
– Так это же не тяжело! – парировала она, – это терапевтично. Я же художник, у меня руки должны быть заняты. А то я тут ваш холодильник весь перерисовала.
Она и правда рисовала. Целыми днями. Её альбомы и карандаши были разбросаны по всему дивану в гостиной. Она рисовала вид из окна – мокрые крыши, голубей, клочок серого неба. Рисовала интерьеры. Как — то раз Антон поймал себя на том, что смотрит на свой собственный книжный шкаф её глазами – и он вдруг показался ему полным тайн и загадок.
Как — то вечером он застал её за странным занятием. Лиза сидела на полу, окружённая листами, и что — то яростно штриховала углём.
– Что это? – поинтересовался Соколов, подходя ближе. Она вздрогнула и попыталась прикрыть рисунок рукой, но он уже разглядел.
На бумаге был изображён мужской силуэт. Нечёткий, размытый, но исполненный такой лютой ненависти, что по коже побежали мурашки. Лицо было искажено гримасой, глаза – просто чёрные, пустые провалы.
– Это он? – тихо спросил Антон. Она кивнула, не глядя на него.
– Иногда его образ вспыхивает в голове… вот так. И я не могу его оттуда выгнать. Пока не нарисую. Тогда он уходит. На время.
Антон сел рядом с ней на ковёр. Он взял один из рисунков. Там был изображён он сам. Он сидел в кресле, с книгой, нахмурив брови. И рисунок был полон такой тихой, спокойной силы, такого необъяснимого достоинства, что ему стало почти неловко.
– Зачем Вы меня рисуете?
– Потому что Вы – не он, – просто ответила Лиза, – Вы – моя антитеза. Вы – доказательство, что мужчины могут быть другими. Добрыми. Сильными без злобы.
Они сидели так на полу, в луже разбросанных рисунков, и между ними повисло молчание, густое и значимое. Антон вдруг осознал, что за эти две недели он перестал видеть в ней просто “беременную проблему”. Он видел Лизавету. Художницу. Сироту. Жертву. Бойца. Женщину.
Однажды субботним утром раздался звонок в дверь. Непредвиденный, резкий. Они замерли, переглянувшись. В глазах Лизы вспыхнул животный страх.
– Не открывай, – прошептала она, вжавшись в диван. Антон подошёл к глазку. За дверью стоял курьер с огромным букетом роз. Бледно — лиловых, дорогих, упакованных в плёнку и ленты.
– Кто там? – дрожащим голосом спросила Лиза.
– Цветочный партизан, – успокоил он её, открывая дверь.
Курьер вручил ему тяжёлый, благоухающий букет. Антон принёс его в гостиную и поставил на стол. Среди цветов торчала маленькая, изящная открытка. Он открыл её.
“Антон Александрович. Прости меня за мою глупую истерику. Я всё обдумала и поняла, что была не права. Давай попробуем поговорить. Я сегодня вечером буду у дома. Встретишь? Твоя Марина”.
Он перечитал записку несколько раз. Сердце заколотилось странно и неровно. Радость? Облегчение? Нет. Скорее, тревога. Он посмотрел на Лизу. Она смотрела на розы, и на её лице не было страха, а какое — то новое, сложное выражение – грусть, задумчивость:
– Это… Ваша жена? – тихо спросила она.
– Да, – Соколов опустил открытку, – она хочет поговорить.
– Это же хорошо, – Лиза попыталась улыбнуться, но улыбка вышла кривой, – вы помиритесь. И всё… всё вернётся на круги своя.
– Ничего никуда не возвращается, Лиза, – грубо сказал он.
Весь день прошёл в напряжённом молчании. Лиза заперлась в гостиной, Антон – в кабинете. Он пытался работать, читать, но мысли были путаными. Соколов ждал этого разговора, жаждал его, но теперь, когда он стал возможен, ему вдруг страшно захотелось его отложить. Отсрочить неизбежное.
Вечером, точно по времени, на телефон пришло сообщение: “Я внизу”.
Антон взглянул на Лизу. Она сидела, укутавшись в плед, и смотрела в окно, на темнеющее небо.
– Я ненадолго, – сказал он, надевая куртку.
– Хорошо, – ответила девушка, не поднимая глаз.
Марина ждала его внизу, у подъезда, за рулём его же машины, которую все-таки забрала на следующий день после переезда. Она была одна. Выглядела ухоженной, собранной и холодной, как всегда в состоянии гнева.
– Садись, – сказала жена, не глядя на мужа.
Он сел на пассажирское сиденье.
– Ну? – начала Марина, не заводя двигатель, – как поживает твой благотворительный проект?
– Марина, давай без этого. Ты сказала, хочешь поговорить.
– Я хочу понять, Антон. Когда этот цирк закончится? Когда ты, наконец, одумаешься и выкинешь эту авантюристку на улицу? Ты что, действительно повёлся на её дурацкую историю?
– Это не дурацкая история! – вспылил Соколов, – там реальный человек, ей реально угрожают! У неё нет никого!
– Ой, пожалуйста, не надо! – фыркнула супруга, – классическая история! “Я сирота, я бедная, меня все обижают, пожалейте меня!” И такой взрослый, умный мужик, как ты, ведётся! Она что, уже в твоей постели ночует?
– Нет! – он крикнул так, что Марина отшатнулась, – она спит на диване! В гостиной! И между нами ничего нет! Я просто пытаюсь помочь человеку, который в беде! Или для тебя это такое же немыслимое понятие, как и для того ублюдка Семёна?
Они помолчали. Марина смотрела прямо перед собой, на тёмное стекло.
– Я подаю на развод, Антон. Он почувствовал ,как у него подкашиваются ноги:
– Что?
– Я не могу так. Я не могу жить с мужем, который ставит какую — то подобрашку с улицы выше своей семьи. Который рисковал детьми! Который разрушил всё, что мы строили годами! Ты предал нас, Антон. Меня и детей.
– Я пытался поступить как человек! – в отчаянии воскликнул он.
– Человек в первую очередь поступает как отец и муж! – парировала она, – а ты поступил как наивный мальчишка! Я заберу детей и половину всего. Ты сам этого захотел.
Она завела машину:
– Всё. Разговор окончен. Юрист свяжется с тобой на днях.
– Марина, подожди…
– До свидания, Антон. Выйди из машины!
Она тронулась с места и быстро исчезла в потоках машин. Антон сидел на холодном парапете у подъезда, и в голове у него был полный, оглушающий вакуум. Развод. Она подаёт на развод.
Соколов не знал, сколько просидел так. В голове прокручивались годы, лица детей, их общая жизнь. Рухнуло всё. Окончательно и бесповоротно.
Он поднялся обратно в квартиру. Дверь была не заперта. В гостиной горел только один торшер. Лиза сидела на своём диване, всё так же укутавшись в плед. Альбом лежал рядом, но она не рисовала. Она просто смотрела на мужчину своими огромными глазами.
– Всё плохо? – тихо спросила она.
Он не ответил. Он подошёл к бару, с грохотом поставил стакан, налил виски. Рука дрожала. Он залпом выпил. Жгучая жидкость обожгла горло, но не смогла прогнать холод внутри.
– Она подаёт на развод, – произнёс Антон, наконец, оборачиваясь к ней, – из — за всей этой ситуации. Я потерял семью. Окончательно.
Он ждал, что она расплачется, начнёт извиняться. Но она не сделала этого. Лиза смотрела на него с таким бесконечным, таким глубоким пониманием и состраданием, что ему стало не по себе.
– Нет, – тихо, но очень чётко сказала она, – не из-за меня.
– Как не из-за тебя? Если бы не вся эта ситуация…
– Если бы не я, это случилось бы из — за чего-то другого, – перебила девушка, – вы с женой… вы давно в разных комнатах. И не только в этой квартире. В жизни. Вы разучились быть командой. Она не захотела войти в Ваше положение. Не захотела даже попытаться понять. Она увидела угрозу и убежала, прикрывшись детьми. Вы не потеряли семью, Антон. Вы просто наконец — то увидели, что её уже не было.
Он смотрел на неё, открыв рот. Её слова били точно в цель, в самую суть того, что он сам боялся себе признаться все эти месяцы. Отдаление. Холод. Постоянные упрёки. Его побеги на работу. Её побеги к подругам и родителям.
– Вы… – он не нашёл слов,
– Я много времени провожу одна, – грустно улыбнулась она, – Я научилась наблюдать. И видеть. Вы – хороший человек, Антон. Вы заслуживаете большего, чем жизнь по инерции.
Соколов молча подошёл к дивану и опустился рядом с ней. Они сидели плечом к плечу в полумраке комнаты.
– Прости, – выдохнул он, – я не должен был на тебя срываться.
– Пустяки, – она легонько ткнула его плечом своим кулачком, – я же Ваша помощница по дому. На меня можно срываться.
Он рассмеялся. Горько, но искренне:
– Что же нам теперь делать, помощница?
– Жить, – пожала она плечами, – жить дальше. Вы – работать, спасать людей. Я – рожать ребёнка и рисовать картины. А там… посмотрим.
Антон посмотрел на её профиль, освещённый мягким светом торшера. На упрямый подбородок, на длинные ресницы, на руки, лежавшие на огромном животе. И вдруг понял, что эта хрупкая, испуганная девочка, которую он привёз к себе две недели назад, оказалась на удивление сильной. Сильнее его. Сильнее Марины. Сильнее всех них.
И впервые за этот вечер в его душе стало чуточку светлее.Недели текли, сливаясь в однородную, странно мирную рутину. Ощущение надвигающейся бури, которое сначала сковывало каждого движения, постепенно притупилось, сменившись подобием быта. Антон даже смог вернуть себе спальню, ведь до этого спал в кабинете.
– Лагерь беженцев превращается в коммуналку», — с иронией заметил он как-то утром, наблюдая, как Лиза пытается пылесосом достать до угла за книжным шкафом своим огромным животом.
Они выработали свой, новый распорядок. По утрам Антон всё так же звонил дочкам. Разговоры с Леной стали чуть длиннее и светлее, Катя всё так же бросала в трубку колкие фразы, но уже без прежней ледяной ненависти – скорее, с обидой, что было уже прогрессом. Марина через своего адвоката передала документы на развод. Антон подписал их, не вникая в детали. Было больно, но уже не остро – скорее, как ноющая рана, к которой привыкаешь.
Лиза стала его негласным ассистентом, секретарём и психологом. Она разбирала его почту, отвечала на несложные звонки от пациентов, напоминала о приёме таблеток – он с головой ушёл в работу, чтобы не думать о личном. А по вечерам они могли часами говорить. Сначала о её ситуации, о Семёне, о страхах. Потом – о чём угодно. Об искусстве, о книгах, о медицине, о жизни. Антон с удивлением обнаружил, что она невероятно начитанна и обладает острым, язвительным умом.
– Знаешь, – сказал он как-то вечером, развалившись в кресле с чашкой чая и наблюдая, как она зашивает ему оторванную пуговицу на рубашке, – я тут подумал. Ты могла бы иллюстрировать медицинские атласы. Серьёзно. Твоя точность и внимание к деталям… это ж надо, аортальный клапан с первого раза угадала.
– Это потому что он похож на полумесяц, – улыбнулась девушка, откусывая нитку, – а я луну люблю. Только не предлагай мне рисовать гнойные абсцессы. Мои эстетические принципы не позволят. Они смеялись. Смех в этой квартире снова стал возможен. И это было самым невероятным.
Как — то раз вечером зазвонил домашний телефон. Редкий, почти забытый звук. Антон взял трубку:
– Алло?
– Антон, это Вера, – послышался взволнованный голос подруги Марины, – слушай, я не знаю, как тебе сказать… Марина вчера всё рассказала. Про ту девушку. Про всё.
Антон нахмурился.Он знал Веру – легкомысленную, любящую посплетничать:
– Вера, я не думаю, что это тебя касается.
– Нет, ты послушай! Я… я случайно проболталась своей подруге. Алевтине. Они с мужем в нашем яхт — клубе… Я не знала, что это именно та самая! Я не знала, что её мужа зовут Семён! Она же жаловалась, что у них суррогатная мать сбежала, и они в шоке… Я так… так сопереживала…
Лёд пробежал по спине Антона….
Он схватился за трубку так, что что раздался легкий треск:
– Что ты натворила, дура? – прошипел он, – что именно ты сказала?
– Я… я сказала, что она у тебя! Что ты её приютил! Я же не знала! Она такая вся в белом, благотворительностью занимается… Я думала, она поможет, поговорит с девушкой…Наш разговор услышала Марина и присоединилась к нему. Маришка рассказала детали, о которых даже я не знала, описала девушку, назвала её имя… Мы хотели помочь! Я хотела помочь. Думала, если эта… Лиза у йдет из вашего дома, то вы с Мариной помиритесь.
Антон бросил трубку, не слушая оправданий. Он обернулся к Лизе. Девушка сидела на диване, бледная как полотно, слышала все:
– Они знают, – прошептала она. Её глаза снова стали огромными от страха, какими были в первую ночь, – они знают, где я.
Антон тут же набрал Андрея:
– Друг, жди гостей, – без предисловий сказал Соколов, – наша птичка вылетела из клетки. Через подругу моей жены. Они в курсе всего.
Из трубки послышался протяжный,матерный возглас:
– Чёрт. Ну, я предупреждал. Ладно, не паникуй. Сидите дома, никому не открывайте. Я дам команду ребятам патрулировать ваш дом чаще, наблюдать за ним. И сам буду начеку. Если что – сразу звонок.
На следующий день напряжение вернулось, словно и не уходило. Антон отменил все приёмы, сославшись на внезапную простуду. Они с Лизой ходили по квартире как призраки, вздрагивая от каждого шороха в подъезде, от каждого гудка автомобиля на улице.
К вечеру второго дня нервы сдали у Лизы. Она сидела на кухне и плакала, тихо, без рыданий, просто слёзы текли по лицу и капали на стол:
– Я не могу больше, Антон. Я не хочу, чтобы из — за меня с тобой что — то случилось. Отвези меня к ним. Отдам ребёнка и всё. Уеду куда — нибудь.
– Молчи! – прикрикнул он на неё, впервые за всё время, – никогда больше не говори такого! Мы справимся. Вместе.
Соколов подошёл, обнял девушку за плечи. Лиза прижалась лбом к его жилету, и он почувствовал, как она дрожит. Антон гладил её волосы, что — то бормоча успокаивающее, сам не веря в свои слова.
Ночью он не спал. Сидел в кресле в гостиной с бейсбольной битой, оставшейся с времён школьных игр Кати. Это было глупо, наивно, но это давало хоть какое — то ощущение контроля. Лиза ворочалась на диване, её сон был тревожным и прерывистым.
Под утро его глаза начали слипаться. Он уже почти дрёмал, когда его мозг засек странный звук. Не скрип лифта, не шаги соседей. Тихий, металлический шорох у входной двери. Словно кто — то аккуратно, профессионально пытался работать с замком.
Антон замер. Сердце заколотилось где — то в горле. Он медленно поднялся с кресла, зажав в потной ладони рукоять биты. Шорох повторился. Кто — то был за дверью.
Соколов крадучись подошёл к двери, затаив дыхание. Глазок был тёмным – кто — то заслонил его с другой стороны. Послышался приглушённый мужской голос:
– …не поддаётся, надо взламывать.
Второй голос что-то буркнул в ответ.
Адреналин ударил в голову. Антон отскочил от двери, бросился в гостиную и трясущейся рукой набрал номер Андрея:
– Они здесь! – прошептал Соколов, едва слышно, – у двери! Двое!
– Держись, мы уже выехали! Буквально минута! Не открывай! – крикнул в трубку Андрей, и на фоне послышался вой сирены.
В этот момент снаружи раздался громкий удар. Дверь содрогнулась, но выдержала – хорошая, стальная, которую Антон когда — то поставил ради безопасности детей.
– Лиза! – крикнул он, – ванная! Запрись изнутри!
Она, вся трясясь, попыталась вскочить, но её подвел огромный живот. Она застонала, схватившись за бок.
–Не могу… – простонала она, – Антон…
Второй удар был сильнее. Дверь прогнулась, послышался треск косяка. Антон встал напротив входа, подняв биту. Он видел, как шевелится дверная ручка. Сейчас…
Снаружи внезапно раздались резкие, командные крики:
– Стоять! Руки за голову! Полиция!.
Послышалась беготня, возня, чьё — то ругань.
Антон прислонился лбом к стене, обессилено выдохнув. Из — за двери доносились взволнованные голос Андрея:
– Всё чисто, Антон! Открывай!.
Соколов с трудом открыл поврежденный замок. На площадке стоял Андрей и ещё двое его сотрудников держали двух крепких парней в чёрных куртках, уже в наручниках. Один из них злобно смотрел на Антона.
– Врач Соколов? – процедил он, Семён Валерьевич передаёт привет. Он своего не оставит.
Андрей грубо заткнул ему рот:
– Помолчи уж. Всё, дружище, – обернулся он к Антону, – всё кончено. Теперь все будет хорошо.
Но Антон уже не слышал. Он спешил обратно в квартиру. Лиза лежала на полу в гостиной, скрючившись калачиком, и тихо, ужасающе тихо стонала. Лицо её было искажено гримасой боли, а на полу под ней расплывалось тёмное, мокрое пятно.
– Лиза! – закричал он, бросаясь к ней, – кажется… – она с трудом выдохнула, – начинается…
*****
Следующие несколько часов стали для Антона смутным, оборванным кошмаром. Поездка в роддом на машине скорой, которую ловко организовал Андрей. Яркий свет приёмного отделения. Вопросительные взгляды медсестёр, видящих его – перепуганного, в помятой домашней одежде – и Лизу, бледную, сжимающую его руку так, что казалось, кости треснут.
– Муж? – спросила его пожилая акушерка, закатывая рукава.
– Нет… то есть да… – растерянно пробормотал он, — она моя… Я… с ней.
Его впустили в предродовую. Лиза металась на койке, её обычно бледное лицо пылало жаром. Роды были стремительными и тяжёлыми. Слишком рано, слишком много стресса.
– Дыши, Лиза, дыши, как я показывал, — он твердил, вытирая ей лоб влажной салфеткой, сам едва держась на ногах от усталости и страха. Антон был врачом, он видел всякое, но это было иным. Это была агония. И он ничего не мог сделать, только держать её за руку и говорить какие — то бессмысленные, утешительные слова.
– Он найдёт малыша здесь… – бредила Лиза в промежутках между схватками, – он заберёт…
– Никто не заберёт, – сурово говорил он, – Андрей поставил пост. Здесь всё оцеплено. Ни одна муха не пролетит. Рожай уже, давай!
В самый кульминационный момент, когда слёзы катились по её вискам, а она кричала так, что, казалось, стекла треснут, она посмотрела на него. Посмотрела прямо в глаза, сквозь боль, сквозь страх:
– Антон… не уходи…
– Я здесь, – сжал он её руку, – я никуда не уйду.
Пока Лиза рожала, Антон метался по коридору, иди сидел на кушетке, замерев как статуя. И вот – первый крик. Пронзительный, злой, живой. Абсолютная тишина в палате, нарушаемая только этим звуком и тяжёлым дыханием Лизы.
– Девочка, – объявила акушерка, закутывая крошечное, сморщенное существо в пелёнку. – здоровая. Поздравляю.
Малышку положили маме на грудь. Лиза посмотрела на свою новорожденную дочь, как на величайшее чудо на земле. В глазах женщины отразились недоумение и невероятная нежность.
– Антонина, – прошептала она, едва слышно, – её зовут Антонина.
Антон смотрел на малышку, затаив дыхание. Вся злость, весь страх, вся усталость – всё ушло куда — то. Осталось только щемящее, всепоглощающее чувство, которого он не испытывал даже при рождении собственных дочерей – может быть, потому что был слишком молод и глуп тогда. Чувство чуда. И абсолютной, тотальной ответственности.
Его мобильный разрывался от звонков Андрея, но он не брал трубку. Он сидел у кровати Лизы, которая, наконец, уснула с ребёнком на руках, и не мог отвести глаз. На этом маленьком, хрупком человече, который уже столько всего пережил, даже не родившись.
Через два дня их выписали. Андрей лично приехал за ними на своём невзрачном служебном автомобиле:
– Ну что, герой – спаситель? – хлопнул он Антона по плечу, заглядывая в конверт с розовым бантом, – ничего, крепкая девчушка. В папу. То есть в… кого она там в себя? Ладно, неважно. Семёна взяли под стражу. Попытка взлома, угрозы, ну и мы там кое — что подкопали по его бизнесу. Надолго, я надеюсь. Можешь выдыхать.
Антон выдыхал. Но не от страха. От нового, непривычного чувства – покоя. Он вёз домой не просто Лизу. Он вёз Лизу и Антонину. Своих девчонок.
В квартире их встретил стол, заставленный едой – Андрей, видимо, предупредил своих, и кто — то из коллег устроил им небольшой праздник. Воздушные шарики, скрипучие игрушки и даже огромный плюшевый мишка, занявший половину дивана.
Лиза, ещё слабая, уложила спящую Тоню в переноску и огляделась:
– Как будто сто лет прошло, – сказала она тихо.
– Как будто жизнь только началась, – поправил он её.
– У Тонечки — точно только началась, – засмеялась тихонько молодая мама.
Антон помог ей устроиться на диване, принёс чай, закутал в плед. Они сидели и молча смотрели на спящую дочь. Вернее, на дочь Лизы. Но для Антона это слово уже не требовало кавычек.
– Лиза, – начал он, не глядя на неё, – я всё обдумал. Пока ты была… там. Я не могу отпустить вас. Я не хочу. Останьтесь. Навсегда.
Она посмотрела на него. В её глазах не было удивления. Была только тихая, светлая грусть.
– Антон, ты не должен. Это из — за чувства долга. Из — за жалости. Ты уже сделал для нас больше, чем кто — либо. Ты свободен.
– Чёрт побери, Лиза! – Соколов вскочил с кресла, разозлённый её спокойствием, – да я с ума сходил там, в роддоме! Я смотрел на неё и понимал, что не смогу просто отдать вас в какой — то там социальный центр и помахать ручкой! Это не долг! Это не жалость! Это… – он запнулся, ища слова, – я люблю тебя, поняла? Люблю! Вот и всё!
Он выпалил это с такой яростью, словно признавался в ненависти. В квартире повисла тишина, нарушаемая только сопением Антонины.
Лиза смотрела на него, и по её лицу медленно текли слёзы. Но это были не слёзы боли или страха. Это были слёзы облегчения:
– Я тоже, – прошептала она, – тоже тебя люблю. С того самого дня, когда ты накричал на меня в машине. Такой грозный и… самый добрый человек на свете.
Он опустился перед диваном на колени, взял её лицо в ладони и поцеловал. Это был не страстный, не огненный поцелуй. Это было тихое, долгое, взаимное обещание. Обещание быть вместе. Пережить всё. Стать семьёй.
Их прервал требовательный писк из переноски. Антонина просыпалась. Они разъединились, улыбаясь друг другу сквозь слёзы:
– Ну вот, началось, – с комическим ужасом сказал Антон, – ты её корми, а я пойду… миссионерскую деятельность продолжу. Буду Катю с Леной к себе склонять. Готовить почву для встречи.
Антон подошёл к переноске, аккуратно взял на руки крошечный, тёплый свёрточек. Антонина сморщилась, потом успокоилась на его груди, чувствуя знакомое сердцебиение:
– Всё будет хорошо, маленькая, – сказал он ей, качая на руках, – я обещаю тебе, малышка. Мы с мамой всегда будем рядом с тобой.
И впервые за долгие месяцы он почувствовал, что это не просто слова. Это – единственная возможная правда.
