Суббота началась как обычно: кофемашина булькала на кухне, запах зернового кофе перебивал запах вчерашней жареной картошки, которую Константин, мой муж, так и не доел, оставив тарелку на столе. Я привычно буркнула себе под нос:
— Ну что, барин, опять жена прислуга?
В раковине — гора посуды, хотя вчера я её драила до блеска. Жизнь семейная, ничего особенного: я работаю бухгалтером удалённо, Костя — в автосервисе, домой возвращается уставший и вечно недовольный. Но последнее время к его привычным ворчаниям примешалось что-то новое. Секрет раскрылся вечером.
Костя, почесав шею, сказал как бы между прочим:
— Слушай, Мил, мамка вчера опять жаловалась. Говорит, жить одна тяжело, отопление дорого, дом сыпется. Может, возьмём её к себе?
Я замерла с кружкой кофе.
— В смысле «возьмём»? У нас тут две комнаты и кухня, не дворец. Где она жить будет? В шкафу купе между моими пальто?
Костя насупился.
— Да ладно тебе, мать не чужой человек. Она ведь не вечная. Ей помощь нужна.
Вот в такие моменты у меня загорается лампочка «опасность». Потому что я знаю Галину Михайловну не первый год. Женщина она — как пылесос: где появляется, там воздух становится густым, и дышать нечем.
Я, конечно, не чудовище. Поначалу даже предложила:
— Пусть сдаст свой домик, если уж так тяжело. На эти деньги сможет снимать себе нормальную однушку где-нибудь поближе. Мы поможем, подкинем.
Но Костя только рукой махнул:
— Да ну! Как это — сдаст? Это её дом, её жизнь. Не пойдет она.
На следующий день в квартиру заявилась сама Галина Михайловна. С порога — запах её дешёвых духов и пластиковый пакет с яблоками.
— Дети мои, — начала она, театрально опуская сумку на пол, — я решила, что хватит мне мучиться одной. Буду жить у вас.
Я чуть не подавилась чаем.
— Простите, что?
Она села прямо в моё кресло, в котором я обычно вечером отдыхаю с ноутбуком. И с таким видом, будто кресло её родовое наследие.
— Дочка, не начинай. У вас тут уютно, чисто. Я тихая, незаметная, мешать не буду.
Я уставилась на Костю. Он демонстративно смотрел в пол, ковыряя тапком линолеум.
— Костя, скажи хоть слово. Мы же договаривались обсудить!
— Ну а что… — протянул он. — Времена трудные. Маме тяжело.
— А мне, значит, легко? — вспыхнула я. — Я тут пашу на два фронта: и работу тяну, и дом!
Галина Михайловна прищурилась:
— Мила, ты же женщина. У вас предназначение такое — создавать уют.
— Спасибо, — процедила я. — Только уюта становится в два раза меньше, когда кто-то без спроса решает в нём поселиться.
Она вздохнула, сложила руки на коленях, будто в театре:
— Я мать вашего мужа. У меня есть право.
Я знала, к чему идёт разговор. Но тогда ещё не представляла масштабов.
Через неделю её вещи уже стояли в коридоре. «Временно», — сказала она. Я спотыкалась о её чемоданы, а Костя делал вид, что так и надо.
Конфликт стал нарастать. Я не могла спокойно готовить — она стояла рядом и комментировала каждое движение:
— Мила, ты масло жалеешь. Мужику пожирнее надо. Вот я Костика всегда кормила как следует…
— Мила, зачем ты так много соли? Это вредно.
— Мила, у тебя кастрюля вся поцарапана, как можно в такой еду готовить?
Я ещё держалась, но однажды сорвалась:
— Может, вам самим себе готовить? Раз у вас такой опыт — целая энциклопедия!
Она закусила губу и посмотрела на сына. Тот, конечно же, на её стороне:
— Ты чего на маму кричишь? Она ж добра хочет.
И тут я поняла: они уже команда. А я — чужая в собственном доме.
Кульминация случилась вечером, когда я пришла с работы и застала такую картину: Галина Михайловна сидит за столом, перед ней какие-то бумаги. Костя рядом, нервно крутит ручку.
— А это что у нас? — я сняла куртку, подозрительно глядя на пачку бумаг.
— Документы, — спокойно ответила свекровь. — Я тут подумала: лучше оформить квартиру на Костю. Ну, чтобы надёжно было. Ты ведь жена, мало ли что. Разведётесь — и что, чужому человеку достанется?
Я онемела.
— Это моя квартира! Куплена на мои деньги, ещё до брака!
— Бумажка всё стерпит, — усмехнулась она. — Я уже всё подготовила. Останется только твоя подпись.
Костя промямлил:
— Мил, не начинай. Это просто формальность.
В тот момент во мне что-то оборвалось. Я со всего размаху хлопнула дверцей шкафа, так что с полки свалились банки с вареньем.
— Формальность? Вы хотите меня обчистить, а я должна расписаться?
Галина Михайловна поднялась, скрестив руки на груди:
— Вот и показываешь свою сущность. Эгоистка. А я думала, ты нормальная женщина.
— Эгоистка? — я шагнула к ней. — Это вы с сынком решили меня в дураках оставить!
Костя вскочил:
— Хватит! Не ори!
Я впервые за десять лет брака посмотрела на мужа так, будто он чужой. Потому что именно так я себя и почувствовала.
После того вечера с бумажками в моей голове поселился один-единственный звук: как будто где-то в черепе трещит тонкий лёд. Ходишь, улыбаешься на работе, обсуждаешь зарплаты и отчёты, а в душе — готовый взрывпакет.
Костя со мной почти не разговаривал. Вернее, разговаривал, но исключительно в формате инструкций:
— Купи хлеб.
— Где мои носки?
— Мама сказала, что мясо ты пересолила.
Каждый раз «мама сказала» било по нервам хуже молотка.
Галина Михайловна обживалась. В нашей двухкомнатной она уже заняла балкон, куда я когда-то мечтала поставить кресло и мини-столик. Теперь там стояли её банки, рассортированные по годам, и вечно открытая форточка:
— А то у вас тут душно, дети мои.
Дети мои! Мне тридцать два года, а она всё «дети мои».
Однажды вечером прихожу домой, уставшая как собака. А там — сцена из дешёвого сериала: Галина Михайловна сидит на диване, слёзы утирает, рядом Костя — утешает.
— Что случилось? — спрашиваю.
Она всхлипывает:
— Мила меня выгнать хочет! Сказала, чтоб я вещи собирала.
— Я?! — у меня голос сорвался на визг. — Когда я это сказала?
— Ну, намёк был, — вставил Костя, не глядя в глаза. — Ты же вчера буркнула, что «давно пора вам съехать».
— Это был сарказм, Костя!
— Вот видишь, — она вздохнула. — Опять орёт. А я — женщина в возрасте, мне покой нужен.
Я почувствовала, как у меня руки сами сжимаются в кулаки.
— Слушайте сюда, — сказала я уже тихо, но так, что стены зазвенели. — Квартира моя. Документы у меня. Никто никого отсюда не выгонит, кроме меня.
— Эгоистка, — прошипела она. — Ты Костика без квартиры оставить хочешь?
— Он взрослый мужик! Пусть сам заработает! — сорвалось у меня.
И вот тут случилось то, чего я никак не ожидала. Костя резко вскочил и… толкнул меня в плечо. Не сильно, но так, чтобы я почувствовала, что «границы» изменились.
— Хватит! — заорал он. — Мама права! Ты только о себе думаешь!
Я стояла ошарашенная. Толкнуть?! За десять лет брака мы ссорились, да, но до рукоприкладства дело не доходило. А теперь вот — «мамин сыночек» решил показать силу.
Я схватила ближайшую кружку и швырнула в стену. Грохот был такой, что сосед сверху застучал по батарее.
— Всё! — закричала я. — Или она уходит, или я!
— Пожалуйста, — Галина Михайловна театрально всплеснула руками, — не устраивай цирк. Мы семья!
— Семья? — я рассмеялась. — Нет, у нас тут сговор против одного.
И вот тогда я увидела документы на столе. Чёткая печать, подписи. Поддельный договор дарения! На мою квартиру — в пользу Константина.
— Это что за фокус? — я схватила бумаги. — Откуда?!
Костя забормотал что-то невнятное, а свекровь гордо подняла подбородок:
— Я всё устроила. Один знакомый нотариус помог. Всё законно.
— Законно?! — я чуть не разорвала эти листы в клочья. — Да вы с ума сошли!
И тут меня переклинило. Я собрала свои нервы в кулак и спокойно сказала:
— Хорошо. Давайте по-честному. Я завтра иду к юристу.
Костя побледнел:
— Мил, ты что…
— Что? — я посмотрела прямо ему в глаза. — Ты думал, я подпишу? Нет, дорогой. Завтра же проверим, что у вас тут за «законность».
Я ушла в спальню и захлопнула дверь. Слышала, как они за стенкой шепчутся, как свекровь что-то уговаривает, а он всё повторяет: «Она же не сможет… Она не посмеет…»
Посмею. И ещё как.
На следующий день я пошла в юридическую контору. Молодой парень-адвокат просмотрел бумаги и только присвистнул:
— Уважаемая, это подделка чистой воды. Печать — липовая, подпись нотариуса — поддельная. Тут не только недействительно, тут уголовная статья.
Я впервые за неделю почувствовала облегчение. Не радость, нет — но хотя бы понимание: меня не так просто загнать в угол.
Вечером, вернувшись домой, я застала Галину Михайловну в процессе раскладывания своих вещей в мой комод.
— Что вы делаете? — спросила я.
— Осваиваюсь, — невинно улыбнулась она.
И тут я поняла: дальше тянуть нельзя. Я вытащила чемоданы из балкона, с грохотом поставила их посреди комнаты.
— Собирайтесь. Прямо сейчас.
Она вспыхнула, как костёр.
— Ты не имеешь права!
— Имею, — сказала я спокойно. — Квартира моя. Документы у меня.
Костя попытался встать между нами:
— Мил, давай без скандалов…
— Скандал уже есть, — ответила я. — Чемоданы — вон.
Галина Михайловна бросилась ко мне с криком:
— Ах ты дрянь!
Её рука взметнулась, но я успела перехватить. И в этот момент во мне что-то щёлкнуло. Я больше не боялась. Ни её, ни Костю.
Я резко оттолкнула её руку, отставила чемодан к двери и сказала:
— Всё. Игра закончена.
И впервые за много лет почувствовала — у меня есть сила.
После чемоданного скандала наступила тишина. Та самая липкая тишина, когда все понимают: что-то произошло непоправимое, но делают вид, что ничего не случилось.
Галина Михайловна ходила по квартире, как царица в ссылке. Молча, но так, чтобы каждый её вздох слышали. Костя меня избегал: уходил на работу раньше, приходил позже, ел у матери на кухне и на меня даже не смотрел.
Я делала вид, что мне всё равно. Но внутри всё клокотало: обида, злость, предательство.
Воскресным утром случился «финал сезона». Я мыла полы, как вдруг слышу, что дверь хлопнула. Захожу в комнату — а там полный парад. Чемоданы снова стоят в коридоре. Только теперь это не мамины, а мои.
— Это что? — я уставилась на Костю.
Он стоял рядом, мялся, глаза в сторону. Галина Михайловна, довольная, как кошка, сидела в кресле.
— Мы с сыном решили, — произнесла она сладким голосом. — Что тебе лучше уехать. Тут квартира семейная, а ты настроена враждебно.
— Семейная? — я рассмеялась так, что у меня щеки заболели. — Она моя. Куплена на мои деньги до брака. Я вам это сколько раз повторяла?
Костя, красный, как рак, поднял голос:
— Мил, пойми, ты не права! Мы же семья! Мама права: квартира должна быть под надёжной рукой.
— Под надёжной рукой? — я шагнула ближе. — То есть под твоей и её?
— Ты всё усложняешь, — буркнул он. — Мы же хотим, как лучше.
Я посмотрела на чемоданы. Они были мои, но собраны чужими руками. Моя одежда скомкана, бельё торчит наружу. У меня внутри всё перевернулось.
— Значит, вы решили меня выставить?
— Да, — спокойно ответила свекровь. — Так будет правильно.
Я медленно подошла к ней.
— Нет, Галина Михайловна. Так правильно не будет.
Я открыла шкаф, достала папку с документами и кинула её на стол.
— Вот, смотрите. Свидетельство о собственности. Куплено до брака. На меня оформлено. У вас здесь нет ни доли, ни прав. Вы оба — просто гости.
Костя попытался вырвать у меня папку. Я оттолкнула его.
— Не смей. Это единственное, что у меня осталось от самой себя.
— Ты пожалеешь, — процедила свекровь.
— Нет, это вы пожалеете, — сказала я и открыла входную дверь. — Чемоданы — туда. Прямо сейчас.
Они кричали, ругались, швырялись словами, но я была как стальная. Я сама выволокла чемоданы в подъезд. Костя стоял посреди коридора, метался между мной и матерью.
— Мил… ну… ну мы же… — лепетал он.
— Ты сделал выбор, — перебила я. — И выбрал не меня.
Его глаза бегали, но он промолчал. И тогда я поняла: всё кончено.
Дверь захлопнулась за ними с таким гулом, будто поставила печать на десять лет брака. Я осталась одна.
В пустой квартире было тихо. Даже слишком. Я стояла, опираясь о стену, и чувствовала — не боль, а освобождение. Я сохранила квартиру. Но самое главное — сохранила себя.
