— Оленька, привет! Слушай, у меня к тебе дело… даже не дело, а просьбища! — голос золовки Марины в телефонной трубке звенел от нарочитого энтузиазма, который Оля научилась распознавать как прелюдию к чему-то обременительному.
— Привет, Марина. Слушаю, — ответила Оля, отодвигая от себя стопку архивных папок с пожелтевшими от времени страницами. Запах старой бумаги и пыли был ее привычной рабочей атмосферой.
— Ты же на море скоро едешь, да? В свой этот… пансионат? — затараторила Марина. — Одна же едешь, правильно я помню?
— Одна, — подтвердила Оля, и по спине пробежал холодок дурного предчувствия. Она так долго ждала этого отпуска. Не просто ждала — она его выстрадала, откладывая каждую копейку с зарплаты библиотекаря в областном архиве, отказывая себе в мелочах. Две недели тишины, соленого воздуха и отсутствия чьих-либо требований — это была ее мечта, ее личный Эверест, на который она карабкалась весь год.
— Оль, слушай, возьми моих с собой! Пашку и Ленку. А? Им так полезно будет! Врачи говорят, море — лучшее средство для иммунитета. А у нас с Витькой ну никак не получается в этом году, сама знаешь, у него с работой завал, а я одна с ними не справлюсь, — выпалила Марина на одном дыхании.
Оля молчала, глядя в окно на серую стену соседнего здания. Она представила себе этот «отпуск». Вечные крики «Мам, то есть, теть Оль, купи!», «А Пашка меня песком обсыпал!», «Я не хочу эту кашу!», «А когда мы пойдем на карусели?». Вместо шума волн — визг и споры. Вместо чтения книги на шезлонге — бдительный надзор за двумя неуправляемыми стихиями в воде. Вместо спокойных ужинов — попытки накормить двух привередливых созданий.
— Нет, — сказала она тихо, но твердо.
— Что «нет»? — в голосе Марины прорезалось недоумение. — Оль, ты не поняла. Я же не прошу тебя за них платить! Мы все оплатим, и путевки, и на карманные расходы дадим. Тебе просто присмотреть. Ты же все равно одна, тебе скучно будет! А с ними весело!
«Весело», — мысленно повторила Оля. Это слово в исполнении Марины означало хаос, разрушения и полную потерю личного пространства.
— Марина, я еду отдыхать. Одна. Я хочу быть одна. Поэтому я не возьму детей.
В трубке повисла оглушительная тишина. Оля почти физически ощущала, как на том конце провода сменяются эмоции на лице золовки: от недоумения к обиде, а затем — к праведному гневу.
— То есть… ты просто отказываешь родным племянникам? Своей семье? — голос Марины задрожал. — Я думала, мы близкие люди. Я к тебе со всей душой, прошу помочь, а ты… Я же не на край света их отправляю! Оля, ты вообще себя слышишь? Это эгоизм чистой воды! У тебя своих нет, ты не понимаешь, каково это!
Последняя фраза была ударом ниже пояса, привычным и оттого не менее болезненным. Да, у них с Игорем, братом Марины, не было детей. Долгие годы попыток, врачей, надежд и разочарований выжгли в душе Оли огромную дыру, которую она научилась прикрывать спокойствием и работой. И семья мужа, особенно Марина и свекровь, с завидной регулярностью тыкали в это больное место, словно проверяя, зажило ли.
— Марина, мое решение не изменится. В отпуск на море я еду одна, и своих детей навязывать мне не надо. Извини, у меня много работы. — Оля нажала на кнопку отбоя, не дожидаясь новой волны обвинений.
Сердце колотилось. Руки слегка дрожали. Она сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь унять бурю внутри. Она знала, что это только начало. Телефонный звонок был лишь первым залпом в войне, которую ей только что объявили.
Вечером, когда Игорь вернулся с работы, Оля уже знала, что он в курсе. Он вошел на кухню с таким видом, будто нес на плечах тяжкий груз вселенской скорби. Игорь работал инженером на заводе, был человеком основательным, спокойным, но ужасно не любил конфликты, особенно семейные. Он готов был пойти на любые уступки, лишь бы дома были тишина и покой.
— Мама звонила, — сказал он вместо приветствия, садясь за стол.
Оля молча поставила перед ним тарелку с гречкой и котлетой. Она не стала спрашивать, что сказала мама. Она и так знала.
— Оль, ну может, ты погорячилась? — начал он осторожно, ковыряя вилкой в тарелке. — Ну что тебе стоит? Дети все-таки… родные. Марина говорит, они так мечтали о море.
— Игорь, мы это уже проходили, — устало ответила Оля, присаживаясь напротив. — Вспомни прошлый Новый год. «Олечка, посиди с ними часик, мы только в гости сходим». И где вы были? Вернулись в четыре утра. А я всю ночь разнимала дерущихся Пашку и Ленку, отмывала с ковра сок и выслушивала их капризы. А майские праздники? «Олечка, возьми их на дачу, пусть воздухом подышат». И чем это кончилось? Сломанной яблоней, которую сажал еще твой отец, и жалобами от соседей, что они им все тюльпаны вытоптали.
Игорь виновато молчал. Все это было правдой. Его племянники были энергичными детьми, которых их родители, Марина и Виктор, совершенно не умели или не хотели воспитывать, перекладывая эту обязанность на любого, кто оказывался рядом. И чаще всего этим «любым» оказывалась безотказная тетя Оля.
— Но это же отпуск… — промямлил он. — Две недели. Может, они на море поспокойнее будут?
— Игорь, я год копила на этот отпуск. Год! Я хочу лежать на пляже и слушать море, а не крики. Я хочу спать до обеда, а не подрываться в семь утра, чтобы вести кого-то на завтрак. Я хочу поехать на экскурсию в горы, а не в дельфинарий в десятый раз. Это мой отпуск. Мой. Не наш с твоими племянниками. Почему этого никто не может понять?
— Мама говорит, что ты отрываешься от семьи, — вздохнул Игорь. — Что раз у нас… ну… — он запнулся, — то ты должна помогать тем, у кого они есть.
Оля почувствовала, как внутри снова закипает глухая ярость. Опять этот упрек, завернутый в фальшивую заботу.
— А твоя мама не говорит, почему Марина, у которой двое детей, ни разу не предложила мне помощь? Когда я болела воспалением легких, кто мне принес бульон? Моя коллега, пенсионерка Анна Львовна. А где была твоя сердобольная сестра? Она позвонила и спросила, не могу ли я проверить у Пашки домашнее задание по скайпу, потому что ей «некогда». Когда у нас сломалась машина и нужны были деньги на ремонт, кто нам одолжил? Мой отец. А твой зять Виктор сказал, что у них «ипотека и вообще сейчас сложно». Они вспоминают, что мы семья, только когда им что-то нужно от меня. И я от этого устала, Игорь. Смертельно устала.
Она говорила тихо, почти безэмоционально, но каждое слово было наполнено горечью, копившейся годами. Игорь поднял на нее глаза. В них была не злость, а растерянность. Он любил Олю, но он также был продуктом своей семьи, где «уступить», «войти в положение», «не создавать проблем» были главными добродетелями.
— Я понимаю, — сказал он наконец. — Ты права. Просто… это будет скандал.
— Пусть будет, — отрезала Оля. — Я больше не хочу жить так, чтобы всем вокруг было удобно, кроме меня.
Телефон на тумбочке в коридоре зазвонил снова. Судя по настойчивости, это была свекровь, Светлана Ивановна, перешедшая в основное наступление. Игорь вздрогнул. Оля встала, подошла к аппарату и просто выдернула шнур из розетки.
— Сегодня мы отдыхаем от родственников, — сказала она и вернулась за стол. — Ешь, пока не остыло.
Игорь посмотрел на жену, на ее осунувшееся, решительное лицо, и впервые за долгое время увидел в ней не тихую, покладистую Олю, а незнакомую, сильную женщину. И эта женщина ему, как ни странно, нравилась гораздо больше.
Следующие дни превратились в позиционную войну. Марина перестала звонить, но начала рассылать в семейный чат фотографии своих «несчастных бледных детей», которые «лишены летнего оздоровления». Светлана Ивановна, поняв, что прямые звонки игнорируются, перешла к тактике визитов.
Она появилась на пороге в субботу утром, без предупреждения. В руках у нее была авоська с банкой варенья — неизменный атрибут ее «визитов вежливости», которые всегда заканчивались моральной поркой.
— Оленька, я проходила мимо, думаю, дай загляну, — проворковала она, проходя в квартиру. — Игорек на работе? Ну и хорошо, нам с тобой надо по-женски поговорить.
Оля молча провела ее на кухню. Она знала, что разговора не избежать.
— Я вот варенья вам принесла, малинового, от простуды хорошо, — начала свекровь, ставя банку на стол. — А то море-то вам не светит, так хоть витаминами запасетесь.
Укол был слишком очевиден, чтобы на него реагировать. Оля просто поставила чайник.
— Оль, я не понимаю твоего упрямства, — без дальнейших предисловий начала Светлана Ивановна, меняя тон с елейного на строгий. — Что за гордыню ты показываешь? Марина — сестра твоего мужа. Ее дети — твоя кровь, можно сказать. Как можно отказать им в такой малости?
— Светлана Ивановна, для меня это не малость, — спокойно ответила Оля, доставая чашки. — Для меня это единственный отпуск за несколько лет, который я хочу провести в тишине.
— В тишине! — фыркнула свекровь. — Нашла тоже ценность. Тишины у тебя и так навалом. Вон, вся квартира звенит от тишины. Детей нет, забот нет. Живи да радуйся. Другие в твоем возрасте уже внуков нянчат, а ты от родных племянников нос воротишь. Нехорошо это, Оля. Эгоистично. Бог все видит. Он таким, как ты, и не дает детей, потому что сердца в вас нет.
Оля замерла с чайником в руке. Воздух на кухне стал плотным, вязким. Последняя фраза ударила наотмашь, выбивая почву из-под ног. Это была запредельная, чудовищная жестокость, высказанная с видом проповедника, наставляющего заблудшую душу на путь истинный.
Она медленно поставила чайник. Повернулась к свекрови. Ее лицо было бледным, но глаза смотрели прямо и холодно.
— Пожалуйста, уходите, — сказала она очень тихо.
— Что? — опешила Светлана Ивановна, не ожидавшая такой реакции. Она привыкла, что Оля после ее нравоучений обычно плачет или замыкается в себе.
— Уходите. Из моего дома. Прямо сейчас.
— Да как ты смеешь! — вскинулась свекровь, ее щеки залил багровый румянец. — Ты меня, мать своего мужа, из дома выгоняешь?! Да я…
— Вы пришли в мой дом и оскорбили меня самым низким образом, каким только могли, — голос Оли начал крепнуть. — Вы годами делаете мне больно, прикрываясь заботой о семье. Я терпела. Но всему есть предел. Мой предел наступил. Забирайте свое варенье и уходите. И больше не приходите без приглашения.
Светлана Ивановна застыла с открытым ртом. Она смотрела на Олю как на привидение. Такой она ее никогда не видела. В ее картине мира тихая, виноватая невестка не могла так разговаривать.
— Я Игорю все расскажу! — наконец нашлась она, хватая со стола свою авоську. — Он узнает, как ты с его матерью обращаешься! Посмотрим, что он тебе скажет!
— Обязательно расскажите, — кивнула Оля, открывая перед ней входную дверь. — Не забудьте только упомянуть, за что именно я вас попросила уйти. Всего доброго, Светлана Ивановна.
Когда за свекровью захлопнулась дверь, Олю затрясло. Она сползла по стене в коридоре и беззвучно заплакала. Это были не слезы обиды. Это были слезы освобождения. Она сломала плотину, которая много лет сдерживала ее чувства. И пусть теперь будет потоп. Ей было уже все равно.
Игорь пришел домой мрачнее тучи. Разговор с матерью, очевидно, состоялся, и был он бурным. Оля ждала его на кухне, готовая к худшему. Она перебирала в голове варианты: он потребует извинений, он станет на сторону матери, он скажет, что она разрушает семью.
Он вошел, бросил ключи на тумбочку и прошел на кухню. Сел напротив нее и долго молчал, глядя в одну точку.
— Мать сказала, ты ее выгнала, — наконец произнес он глухо.
— Я попросила ее уйти, — поправила Оля. — После того, как она сказала, что Бог не дает мне детей, потому что у меня нет сердца.
Игорь вздрогнул и поднял на нее глаза. В них плескалась боль.
— Она… так и сказала?
— Слово в слово, — подтвердила Оля. — И это было сказано не в пылу ссоры. Это было сказано хладнокровно, как диагноз. Как приговор. И знаешь, что самое страшное, Игорь? Я думаю, она действительно так считает. И Марина так считает. Они все считают, что я какая-то неполноценная, бракованная. И раз уж я не выполнила свою «главную женскую функцию», то теперь обязана обслуживать их интересы. Быть бесплатной нянькой, банкоматом, жилеткой для слез. А своего мнения, своих желаний у меня быть не может.
Она говорила, и слова, которые она боялась произнести даже для себя, лились легко и свободно. Она видела, как меняется лицо мужа. Растерянность сменялась стыдом, а потом — гневом. Но гнев этот был направлен не на нее.
— Я поговорю с ними, — сказал он твердо, сжимая кулаки. — Я завтра же поеду к ним. И к матери, и к Марине.
— Не надо, Игорь. Это ничего не изменит. Они не поймут. Они только решат, что это я тебя настроила.
— Пусть решают, что хотят! — он ударил ладонью по столу. — Но они не имеют права так с тобой разговаривать! Никто не имеет права! Я… я должен был сделать это раньше. Давно. Я все пытался быть хорошим для всех. Хорошим сыном, хорошим братом. А в итоге оказывался плохим мужем. Прости меня, Оль.
Он встал, подошел к ней и обнял. Крепко, словно боясь, что она рассыплется на части. И Оля поняла, что этот скандал, эта буря, которую она устроила, была нужна не только ей. Она была нужна и ему. Чтобы наконец-то проснуться и увидеть, что происходит с их жизнью, с их семьей.
На следующий день Игорь действительно поехал к родным. Оля не знала, о чем он там говорил. Когда он вернулся, он был уставшим, но спокойным.
— Я сказал им, что если они не прекратят, то перестанут быть частью нашей семьи, — коротко отчитался он. — И что на море ты едешь одна. И это не обсуждается.
Телефон молчал. Семейный чат тоже затих. Воцарилась оглушительная, напряженная тишина.
За неделю до отпуска случилось то, чего Оля не ожидала. Позвонил Виктор, муж Марины. Голос у него был смущенный и какой-то затравленный.
— Оля, здравствуй. Извини, что беспокою, — начал он. — Тут такое дело… Нам с Мариной поговорить надо. С вами обоими. Это важно.
Они встретились в кафе. Марина сидела с каменным лицом, глядя в чашку с остывшим кофе. Виктор выглядел ужасно. Он был бледен, под глазами залегли тени.
— В общем, — начал он, не поднимая глаз. — Дело не только в отпуске. Точнее, совсем не в нем. У меня проблемы. Большие.
И он рассказал. Рассказал про то, как несколько месяцев назад связался с какими-то сомнительными людьми, вложил крупную сумму денег в «сверхприбыльный проект», который оказался обычной финансовой пирамидой. Он не только потерял все их сбережения, но и влез в огромные долги под большие проценты. И теперь эти люди требовали деньги назад. С угрозами.
— Марина хотела отправить детей к тебе не просто так, — глухо продолжал он. — Мы боялись. Боимся за них. Думали, хоть они в безопасности будут. А деньги на их путевки… мы хотели взять из того, что осталось, просто чтобы создать видимость, что у нас все хорошо.
Марина сидела не шелохнувшись. На ее лице не было привычной надменности. Только страх и отчаяние.
— Почему вы сразу не сказали? — спросил Игорь.
— Стыдно, — выдавил Виктор. — Думал, сам выкручусь. Не выкрутился. Они дали мне срок — две недели. Если не отдам, обещали… ну, вы понимаете.
Оля смотрела на них и не чувствовала злорадства. Она чувствовала странную, холодную пустоту. Вся эта история с морем, все эти манипуляции и оскорбления были лишь дымовой завесой, прикрывающей чужую глупость и ложь.
— И сколько вам нужно? — спросила она.
Виктор назвал сумму. Оля мысленно обомлела. Это было в три раза больше, чем стоил ее отпуск. Это были все деньги, которые у них с Игорем были отложены на «черный день» за несколько лет.
— Мы продаем машину, — сказала Марина тихо, впервые подав голос. — Но этого не хватит. И квартиру так быстро не продашь… Оля, Игорь… я знаю, я вела себя ужасно. Простите. Но я в панике. Я не знаю, что делать.
Они сидели вчетвером за столиком в полупустом кафе, четыре человека, связанных родством и общей бедой. Но Оля чувствовала себя чужой на этом празднике отчаяния. Ее обида никуда не делась. Ее просто заслонила чужая, более масштабная катастрофа.
Вечером они с Игорем долго сидели на кухне.
— Мы должны им помочь, — сказал Игорь. — Это же моя сестра. И дети… они не виноваты.
— У нас нет таких денег, — ответила Оля. — Точнее, есть. Но это все, что у нас есть. И если мы их отдадим, мы останемся с нулем.
— Я знаю. Но как иначе?
Оля смотрела в окно, на ночной город. Ее отпуск, ее выстраданное море, ее две недели тишины… Все это теперь казалось таким далеким и неважным на фоне реальной угрозы, нависшей над семьей мужа. Но что-то внутри нее сопротивлялось. То новое, твердое, что родилось в ней в день скандала со свекровью.
— Игорь, — сказала она медленно, подбирая слова. — Я понимаю твое желание помочь. Но давай посмотрим на это трезво. Виктор влез в это по своей глупости и жадности. Марина покрывала его и пыталась решить проблему за мой счет, манипулируя и оскорбляя меня. Если мы сейчас отдадим им все наши деньги, что будет дальше? Они решат, что так можно делать всегда. Что мы — их спасательный круг, который всегда под рукой.
— Но что ты предлагаешь? Бросить их?
— Нет. Не бросить. Но и не решать все их проблемы за них. Они продают машину. Хорошо. Пусть продают. У Виктора есть гараж, который достался ему от отца. Пусть продает и его. У Марины есть золотые украшения, которые ей дарили на все праздники. Пусть несет их в ломбард. Да, они лишатся комфорта. Да, им придется затянуть пояса. Но это будет их урок. Суровый, но справедливый.
Она говорила, и Игорь слушал ее, нахмурившись. Он видел логику в ее словах, но ему было трудно ее принять.
— А если им не хватит? — спросил он.
— Тогда, — Оля сделала паузу. — Тогда мы одолжим им недостающую сумму. Не подарим, а одолжим. Под расписку. С четким графиком возврата. Пусть понемногу, по тысяче в месяц. Но они должны будут вернуть каждый рубль. Чтобы понять цену денег. И цену своих ошибок.
Игорь долго молчал. Он ходил по кухне из угла в угол. Потом остановился и посмотрел на жену.
— А твой отпуск? — спросил он.
— А мой отпуск состоится, — твердо сказала Оля. — Мои деньги на него я не трону. Это не обсуждается. Это мое. И я это заслужила.
Виктор и Марина приняли их условия. Они были подавлены и унижены, но выбора у них не было. В течение недели они распродали все, что могли. Машину, гараж, Маринины драгоценности. Сумма получилась внушительной, но ее все равно не хватало. Оля и Игорь одолжили им остаток, оформив все у нотариуса. Марина при подписании расписки не поднимала глаз.
За день до отъезда Оля собирала чемодан. В квартире стояла тишина. Телефон молчал уже две недели. Свекровь, узнав про долги сына зятя, слегла с давлением и прекратила всякое общение. Марина была поглощена своими проблемами.
Когда чемодан был почти собран, в дверь позвонили. На пороге стояла Марина. Одна. Она выглядела похудевшей и уставшей.
— Я… я на минутку, — сказала она, не решаясь войти. — Я пришла сказать… спасибо. И… прости. За все. Я дура была.
Оля смотрела на нее и не знала, что ответить. Слово «прости» прозвучало, но что-то мешало его принять. Слишком много было сказано и сделано. Рана была слишком глубокой.
— Я надеюсь, у вас все наладится, — сказала Оля вместо этого. Это была вежливая, но отстраненная фраза. Фраза для чужого человека.
Марина кивнула.
— Хорошего тебе отдыха, — сказала она и, развернувшись, быстро пошла вниз по лестнице.
Оля закрыла дверь. Ни радости, ни облегчения она не почувствовала. Только горечь и усталость. Она поняла, что как раньше уже никогда не будет. Между ними легла трещина, которую не заделать никакими извинениями. Семья ее мужа, которая всегда казалась ей единым, монолитным кланом, на самом деле была клубком противоречий, обид и эгоизма. И она, Оля, больше не хотела быть частью этого.
На следующий день она сидела в вагоне поезда, который уносил ее на юг. За окном проплывали поля, леса, маленькие станции. Она достала книгу, но читать не стала. Она смотрела в окно и думала. Думала о том, что иногда, чтобы спасти себя, нужно разрушить мир вокруг. Или хотя бы тот мир, который тебя душит.
Через два дня она прислала Игорю фотографию. Пустой пляж на рассвете, бирюзовое море и ее босые ноги на мокром песке. Подпись была короткой: «Здесь тихо».
Игорь посмотрел на фотографию и улыбнулся. Он понял, что его жена не просто уехала в отпуск. Она уехала за собой. И он был уверен, что она себя найдет. А со всем остальным они справятся. Вместе. Но уже по новым правилам. По ее правилам. И это было справедливо.
