После похорон человек ждёт тишины и памяти. Но иногда чужая жадность вторгается раньше, чем затихнет скорбь.
Глава 1. «Чёрный платок и наглая улыбка»
Запах хризантем и воска от церковных свечей ещё висел в воздухе, когда я услышала эти слова. Мама лежала в гробу всего три дня назад, а сегодня, когда последние соседи только что покинули нашу маленькую хрущёвку, племянник Павел вытер руки о брюки и произнёс с такой лёгкостью, словно заказывал кофе:
— Ну что, тётя Люда, теперь можно и о квартире поговорить. Бабушка же обещала мне её оставить.
Я стояла у окна, всё ещё в чёрном платке, который мама сама мне когда-то подарила. Руки дрожали — то ли от усталости после похорон, то ли от того, что творилось у меня внутри. Обернулась медленно. Павел сидел на маминой любимой табуретке, той самой, на которой она чистила картошку и резала салаты пятьдесят лет подряд. Сидел, развалившись, словно уже хозяин.
— Что ты сказал? — Голос мой прозвучал тише, чем хотелось.
— Да ладно тебе, тёть, чего прикидываешься, — Павел улыбнулся той самой наглой улыбкой, которая всегда меня бесила. — Мама говорила, что бабуля обещала квартиру мне передать. Я же внук, единственный в роду мужчина. Тебе она не так нужна — ты со своими съёмными углами как-нибудь проживёшь.
За столом сидела моя сестра Нина, мать этого… мальчика. Она кивала, словно китайский болванчик, и то и дело поправляла свою новую сумочку — видимо, специально к похоронам купленную.
— Людочка, — встряла она своим медовым голосом, который меня всегда настораживал, — мамочка действительно говорила, что Павлику оставит квартиру. Ну подумай сама: он молодой, ему семью создавать надо, а ты… ты уже устроенная.
Устроенная! Я, которая последние десять лет каждый день ездила к маме, носила ей продукты, лекарства, водила по врачам. Я, которая держала её за руку в больнице и дежурила у постели в последние дни. Устроенная — это значит снимающая комнату в коммуналке на окраине города за двадцать тысяч в месяц с пенсии в тринадцать.
На кухне тикали старые советские часы — подарок папы маме на серебряную свадьбу. Тик-так, тик-так. Время шло, а я стояла и смотрела на этих людей, которые называли себя моей семьёй. Павел уже достал телефон и что-то листал, Нина перекладывала содержимое сумочки.
— Так что, тёть, ключи давай, — Павел протянул руку с маникюром, которому позавидовала бы любая девушка. — Мне завтра на работу, а послезавтра хочу слесаря вызвать, замки поменять. А то мало ли, у кого ещё ключи остались.
Вот тогда что-то во мне щёлкнуло. Как пружина, которую сжимали-сжимали, а потом отпустили. Я медленно сняла чёрный платок, аккуратно сложила его и положила на мамин комод. Затем повернулась к племяннику и впервые за весь день улыбнулась.
— Знаешь что, Павел, — сказала я тихо, но очень отчётливо, — иди домой.
— Что? — Он даже телефон выронил.
— Домой иди. И ты, Нина, тоже. Поминки закончились, гости разошлись. Время мне одной побыть с мамиными вещами.
— Да ты что, совсем? — Нина вскочила со стула. — Мы же не чужие люди! И потом, нам ещё столько чего обсудить надо: документы, наследство…
— Обсудим, — кивнула я. — Но не сегодня.
Павел поднял телефон, отряхнул и посмотрел на меня с подозрением. Видимо, почувствовал подвох.
— А ключи? — спросил он.
— А ключи пока у меня, — ответила я и шагнула к двери, давая понять: пора уходить.
Они переглянулись, но спорить не стали. Может, всё-таки остались какие-то приличия. Нина на прощание шепнула:
— Ты только не натвори глупостей, Людка. Мамочка бы не хотела, чтобы мы ссорились из-за квартиры.
Когда за ними закрылась дверь, я прислонилась к ней спиной и закрыла глаза. Тишина. Наконец-то тишина. Пахло маминым кремом для рук, который она покупала в аптеке, её любимым чаем «Принцесса Нури» и ещё чем-то особенным — домом.
Я прошла в комнату и села на мамину кровать. На тумбочке лежала её записная книжка, та самая потрёпанная, в которой она записывала рецепты, телефоны врачей и важные даты. Взяла в руки, полистала. На последней странице мамин неровный почерк: «Люде — квартира. В шкафу конверт.»
Сердце забилось быстрее. Какой конверт? Я встала и открыла старый платяной шкаф. За стопкой постельного белья, которое мама аккуратно гладила и складывала всю жизнь, нащупала что-то твёрдое. Конверт. Плотный, жёлтый, с печатью нотариальной конторы.
Руки тряслись, когда я его вскрывала. «Завещание…» — прочитала первые слова и почувствовала, как по спине пробежала дрожь.
А за окном уже начинало смеркаться, и во дворе включился фонарь — тот самый, под которым мама всегда ждала меня с работы.
Глава 2. «Пепел прошлого»
Три дня прошли как в тумане — похороны, поминки, бесконечные разговоры с соседями. Павел держался рядом, помогал нести гроб, принимал соболезнования, но Людмила чувствовала его взгляд — изучающий, подсчитывающий.
Теперь они сидели за маминым столом втроём. Нина нервно курила у окна, Павел листал какие-то бумаги.
— Вот, нашёл, — он протянул Людмиле пожелтевшую справку. — Приватизация. Мама указала нас обоих собственниками.
— Это было двадцать лет назад, — Людмила не взяла бумагу. — До завещания.
— А где оно, это завещание? — Нина стряхнула пепел в блюдце. — Мы тут всё перерыли.
Людмила открыла мамину шкатулку — ту самую, деревянную, с танцующей балериной внутри. Достала конверт.
— Здесь.
Павел выхватил конверт, вскрыл. Читал молча, губы шевелились. Лицо темнело.
— Это подделка, — сказал он наконец.
— Что?
— Дата. Мама не могла этого написать в прошлом году. У неё тремор был, помнишь? А здесь почерк ровный.
Людмила взяла завещание. Мамин почерк, знакомый до боли — такими же буквами она писала записки: «Люда, борщ в холодильнике», «Не забудь таблетки купить».
— Мама писала это два года назад, — сказала она тихо. — После твоего последнего скандала. Помнишь? Когда ты требовал денег на машину.
Павел молчал. За окном каркнула ворона — резко, как удар.
— Ах вот как! — Нина раздавила окурок в блюдце. — Значит, ты знала заранее и молчала, да?
— Мама попросила не говорить, — Людмила аккуратно сложила завещание обратно в конверт. — Сказала: пусть думает, что всё честно разделится.
Павел встал резко, стул скрипнул по линолеуму.
— Два года! Два года ты знала и играла в любящую семью!
— Я не играла. Я была здесь. — Людмила посмотрела на него спокойно. — Каждый день. Когда ей плохо было, когда в больницу ложилась, когда по ночам не спала от боли.
— А мы что, не родные? — голос Нины сорвался на фальцет.
— Родные, — кивнула Людмила. — Только почему-то вспомнили об этом только сейчас.
В комнате повисла тишина. На стене тикали часы, на подоконнике вяли последние хризантемы с кладбища. Пахло остывшим чаем и чем-то ещё — горьким, как недосказанность.
— Завтра идём к нотариусу, — сказал наконец Павел. — Пусть эксперты проверят подпись.
Он направился к двери, Нина семенила следом.
— И квартиру пока не трогай, — бросила она через плечо. — Ничего не выноси. Мало ли что.
Дверь хлопнула. Людмила осталась одна с завещанием в руках и запахом чужого табака в воздухе.
Глава 3. «Бумажная война»
Офис нотариуса пах кожаными креслами и формальностью. Елена Викторовна, женщина строгая как канцелярский устав, изучала документы через очки.
— Завещание оформлено правильно, — сказала она наконец. — Дата, подпись, свидетели — всё в порядке.
— Но почерк! — Павел ткнул пальцем в бумагу. — У матери руки тряслись!
— Я лично принимала это завещание, — нотариус сняла очки, протерла. — Ваша мать была в здравом уме, твёрдой памяти. Объяснила своё решение.
— И что она сказала? — спросила Нина.
Елена Викторовна помолчала, листая дело.
— Цитирую: «Павел уже получил от меня всё, что мог. Я давала ему деньги на учёбу, на свадьбу, на первоначальный взнос за его квартиру. Людмила осталась со мной, ухаживает, не просит ничего. Квартира достанется ей».
Павел побледнел.
— Она не говорила про деньги. Это займы были, я собирался отдавать!
— За пятнадцать лет так и не собрались, — тихо сказала Людмила. — Мама считала каждую копейку после папиной смерти. Помнишь, как экономила на лекарствах?
— Заткнись! — рявкнул Павел. — Ты специально её настраивала против нас!
— Господа, — вмешалась нотариус. — Завещание законно. Если есть возражения — обращайтесь в суд.
Нина вдруг выпрямилась, достала из сумочки смятую бумажку.
— А вот что это? — она положила на стол другой документ. — Тоже завещание! Нашла вчера в маминых книгах. Более позднее!
Елена Викторовна взяла бумагу, нахмурилась. Людмила подалась вперёд — сердце ухнуло куда-то в живот.
— Где вы это нашли? — спросил нотариус.
— В старом молитвослове, между страниц, — Нина торжествующе улыбнулась. — Дата — полгода назад. Там мама всё поровну делит.
Людмила взглянула на документ. Почерк действительно мамин, но какой-то странный — буквы крупнее обычного, строчки неровные.
— Можно посмотреть? — она взяла бумагу. Читала и чувствовала, как земля уплывает из-под ног. — «Завещаю квартиру в равных долях сыну Павлу и дочери Людмиле…»
— Ну что, сестрёнка? — Павел откинулся на спинку стула. — Не так всё просто, да?
Елена Викторовна внимательно изучала документ под настольной лампой.
— Это подделка, — сказала она спокойно.
— Что?!
— Бумага не та. Это современная офисная, с водяными знаками 2023 года. Полгода назад таких ещё не выпускали. — Нотариус отложила документ. — Плюс чернила не соответствуют возрасту записи. И главное — я веду реестр всех завещаний. Никаких изменений ваша мать не делала.
Нина сжалась на стуле, побледнела.
— Я… я думала… может, мама сама где-то написала…
— Подделка завещания — уголовное преступление, — холодно заметила Елена Викторовна.
В кабинете повисла мёртвая тишина.
Глава 4. «На краю пропасти»
Домой ехали молча. Павел вёл машину, сжав руль побелевшими костяшками. Нина смотрела в окно, иногда всхлипывая. Людмила сидела сзади, чувствуя себя чужой.
— Ты же понимаешь, что я не хотела… — начала Нина, когда остановились у подъезда.
— Заткнись, — оборвал её Павел.
Поднялись на четвёртый этаж пешком — лифт опять сломался. У маминой двери Павел развернулся к сестре.
— Ладно, проехали. Но квартиру я тебе просто так не отдам.
— Она уже не твоя, — устало сказала Людмила, доставая ключи.
— Ещё как моя! — он схватил её за руку. — Половина по закону моя. Обязательная доля называется. У меня дети, между прочим!
Людмила высвободилась, потёрла запястье.
— Какие дети? Света живёт с бывшей женой в другом городе, ты её год не видел. А Серёжа уже взрослый, у него своя семья.
— Не твоё дело!
Они зашли в квартиру. Пахло ещё маминым кремом и чем-то застарелым — прожитой жизнью. Нина прошла на кухню, загремела чайником.
— Знаешь что, — Павел сел на диван, где раньше спала мать. — Продавай квартиру. Пополам разделим деньги — и разбежимся.
— Не продам.
— Почему?
Людмила посмотрела на фотографию родителей на стене — молодые, счастливые, ещё не знающие, что их ждёт.
— Здесь мой дом. Здесь я прожила сорок лет.
— А мне что, на улице жить? — голос Павла сорвался. — У меня кредиты, у Нинки работы нет! Нам деньги нужны позарез!
— Работай.
— Да пошла ты! — он вскочил, опрокинув кружку с недопитым чаем. Тёмное пятно расплылось по скатерти.
— Ты думаешь, я не знаю? — продолжал кричать Павел, размахивая руками. — Ты специально к матери переехала! Рассчитывала на квартиру с самого начала!
— Я переехала, когда папа умер, — Людмила встала, начала собирать осколки разбившейся кружки. — Маме было страшно одной.
— Как же! Из жалости! — фыркнула Нина из кухни. — А что у тебя с личной жизнью не сложилось — так это не наша проблема!
Людмила замерла с осколком в руках. Острый край впился в ладонь.
— Моя личная жизнь…
— Да какая у тебя личная жизнь? — Павел злорадно ухмыльнулся. — Сорок пять лет, не замужем, детей нет. Решила на мамину квартиру старость обеспечить?
— Заткнись.
— А что? Правда глаза колет? Я, между прочим, семью содержу, работаю! А ты при маме на шее висела!
Людмила медленно поднялась, осколок кружки всё ещё в руке. На ладони выступила кровь.
— Я работала в больнице медсестрой, — сказала она тихо, но отчётливо. — Двенадцать часов смен, ночные дежурства. А когда приходила домой — стирала маме, готовила, таблетки давала. Последние три года она вставать не могла без помощи.
— Ну и что? За это квартиру получить хочешь?
— Я получила квартиру, — Людмила швырнула осколок в мусорное ведро. — Потому что заслужила.
Повисла тишина. Из кухни доносилось шипение чайника — Нина забыла его выключить.
— Значит, война? — спросил Павел.
— Ты её начал.
Глава 5. «В осаде»
Неделя прошла в напряжённом ожидании. Павел приходил каждый день — то с юристом, то с оценщиком, то просто сидел в прихожей и курил, пепел стряхивал на пол.
— Я тоже имею право здесь находиться, — говорил он, когда Людмила просила его уйти. — По закону я наследник.
Юрист — дядечка в мятом костюме с запахом перегара — долго изучал завещание, что-то записывал в блокнот.
— Можно попробовать признать недостойным наследником, — бормотал он. — Или доказать, что завещание составлено под принуждением…
— Под каким принуждением? — устало спросила Людмила.
— Ну, вы же ухаживали за матерью. Могли давить психологически, угрожать оставить без присмотра…
— Вы бредите.
— Это вариант, — пожал плечами юрист. — В суде всякое бывает.
На третий день Павел привёл слесаря, велел поменять замок.
— Имею право, — сказал он на возмущение Людмилы. — Пока суд не решил, я такой же собственник.
Людмила вызвала участкового. Капитан Смирнов — мужик грузный, уставший — долго разбирался в документах.
— Юридически он прав, — сказал он наконец. — Пока завещание не вступило в силу, действует общий порядок наследования.
— То есть он может выгнать меня из дома?
— Не может. Но замок поменять — может.
Теперь у Людмилы был свой ключ, а у Павла — свой. Они встречались в коридоре, на кухне, в комнатах. Делили холодильник, спорили за ванную. Как коммуналка, только хуже.
— Долго это будет продолжаться? — спросила Людмила у соседки, тёти Веры.
— Да уж видели мы таких семеек, — покачала головой старушка. — Из-за наследства родные братья в волки превращаются.
Ночью Людмила лежала в маминой кровати и слушала, как за стенкой храпит Павел. Он устроился в гостиной на диване, Нина спала на раскладушке. Квартира казалась чужой, враждебной.
Утром на кухне их ожидал сюрприз — замок на холодильнике.
— Это ещё что? — Людмила дёрнула дверцу.
— Продукты пополам, — невозмутимо сказал Павел, размешивая растворимый кофе. — У каждого своя полка.
— Ты совсем озверел?
— Я защищаю свои права.
Нина хихикнула, намазывая масло на хлеб.
— А то она тут одна жрёт, а мы смотрим.
Людмила развернулась и ушла. На работу добиралась пешком — денег на автобус экономила. В больнице коллеги косились с сочувствием.
— Может, уступи ему? — посоветовала старшая медсестра Галина Петровна. — Купишь себе однушку в спальном районе, заживёшь спокойно.
— Это мой дом, — повторила Людмила как заклинание. — Мой.
Но каждый вечер возвращаться домой становилось всё тяжелее. Павел включал телевизор на полную громкость, Нина громко болтала по телефону, на кухне воняло перегаром и недовольством.
А через неделю пришла повестка в суд.
— Иск о признании завещания недействительным, — прочитала Людмила. — На основании… что? Неспособности завещателя понимать значение своих действий?
Павел читал газету, делая вид, что не слышит.
— Мама была больна последние годы, — сказал он, не поднимая глаз. — Склероз, провалы в памяти. Свидетели найдутся.
— Какие свидетели?
— А вот увидишь.
Глава 6. «Свидетели»
Судебное заседание назначили на четверг. Людмила взяла отгул, надела единственный чёрный костюм — тот же, в котором хоронила маму.
Зал оказался полон народу. Павел сидел с адвокатом — уже не тот пьяница из мятого костюма, а молодая женщина в дорогом пиджаке. Нина устроилась рядом, нервно теребила сумочку.
— Встать, суд идёт! — объявил секретарь.
Судья Карпова — женщина средних лет с усталым лицом — быстро ознакомилась с материалами дела.
— Истец требует признать завещание недействительным, — проговорила она. — Основание — неспособность завещателя Людмилы Васильевны Кротовой понимать значение своих действий на момент составления документа.
Адвокат Павла встала.
— Ваша честь, у нас есть свидетели, которые подтвердят прогрессирующее ухудшение психического состояния покойной.
— Вызываем первого свидетеля — Антонину Семёновну Жукову.
В зал вошла соседка с третьего этажа — дородная баба в платке. Людмила знала её в лицо, но близко не общались.
— Расскажите, что вы знаете о состоянии Людмилы Васильевны в последние годы, — попросила адвокат.
— Ой, батюшки! — всплеснула руками Антонина Семёновна. — Совсем плохая стала, царство ей небесное. То газ забудет выключить, то ключи потеряет. Раз даже в одной рубашке на лестницу выбежала — думала, пожар.
— А это когда было?
— Да в прошлом году как раз. Я тогда подумала — совсем разум потеряла, бедняжка.
Людмила вскочила:
— Это неправда! У мамы никогда не было склероза!
— Ответчик, соблюдайте порядок, — строго сказала судья.
— Вызываем второго свидетеля — врача Игоря Владимировича Песоцкого.
Людмила похолодела. Песоцкий работал в их поликлинике терапевтом, она его хорошо знала.
Песоцкий прошёл к свидетельскому месту, избегая смотреть в сторону Людмилы. Худощавый, с нервным тиком — дёргал уголком рта, когда волновался.
— Игорь Владимирович, вы наблюдали покойную? — спросила адвокат.
— Да, в течение последних трёх лет. — Он достал очки, нервно протер. — У пациентки наблюдались признаки деменции. Забывчивость, спутанность сознания…
— Вы лжёте! — не выдержала Людмила. — Мама была в ясном уме!
— Ответчик! — стукнула молотком судья. — Ещё одно нарушение — удалю из зала.
Адвокат продолжала:
— Доктор, могла ли пациентка в таком состоянии адекватно оценивать свои действия при составлении завещания?
Песоцкий помолчал, избегая взгляда Людмилы.
— Сомневаюсь. Прогрессирующая деменция существенно влияет на способность принимать осознанные решения.
— Спасибо. Вопросов больше нет.
Судья повернулась к Людмиле:
— Ответчик, будете задавать вопросы свидетелю?
Людмила встала на дрожащих ногах.
— Игорь Владимирович, а помните нашу последнюю встречу? В прошлом месяце в коридоре больницы?
Песоцкий дёрнул уголком рта.
— Не помню…
— А я помню! Вы спрашивали, как мама себя чувствует. И я ответила, что хорошо, только ноги болят. А вы сказали: «Молодец твоя мама, такая ясная в свои годы».
— Я… это было из вежливости…
— Игорь Владимирович, — Людмила шагнула вперёд. — Сколько вам заплатил мой брат?
В зале поднялся шум. Адвокат вскочила:
— Протест! Это провокация!
— Протест принимается, — сказала судья. — Ответчик, придерживайтесь фактов.
Но Людмила видела — Песоцкий весь покрылся красными пятнами, руки у него тряслись.
Глава 7. «Правда всплывает»
После перерыва настала очередь свидетелей защиты. Людмила вызвала нотариуса Елену Викторовну.
— Расскажите о том дне, когда составлялось завещание, — попросила Людмила.
— Людмила Васильевна пришла одна, — чётко проговорила нотариус. — Была абсолютно адекватна. Мы беседовали минут сорок. Она рассказывала о детях, объясняла своё решение. Память ясная, речь связная.
— А что конкретно она говорила?
— Что сын получил от неё при жизни значительную материальную помощь, а дочь всё эти годы за ней ухаживала. Это справедливо — оставить квартиру Людмиле.
Адвокат Павла встала:
— А откуда вы знаете про материальную помощь? Проверяли документы?
— Людмила Васильевна показывала расписки, — невозмутимо ответила нотариус. — Суммы внушительные.
Павел побледнел, что-то зашептал адвокату на ухо.
Следующей свидетельницей была соседка тётя Вера.
— Людочку я знала сорок лет, — говорила старушка. — До самого конца она была в своём уме. Кроссворды разгадывала, книжки читала. А вот Павлик… — она покачала головой. — Годами не появлялся. Только когда мать деньги давала — тут он как тут.
— Что вы можете сказать о свидетеле Жуковой? — спросила Людмила.
— Антоха? — фыркнула тётя Вера. — Да она завистливая, язык у неё как помело. Могла и наврать.
— По какой причине?
— А кто её квартиру затопил прошлой зимой? Людочка. Случайно, конечно, кран протёк. Так Антоха до сих пор злится, компенсацию требует.
В зале опять поднялся гул. Судья постучала молотком.
Последним свидетелем Людмила вызвала заведующую отделением Галину Петровну.
— Людмила — ответственный сотрудник, — говорила заведующая. — Никогда не опаздывала, не прогуливала. А ведь за больной матерью ухаживать непросто. Если бы у той была деменция — Людмила не справилась бы с работой.
— Спасибо, — сказала Людмила и вдруг добавила: — Галина Петровна, а вы помните, доктор Песоцкий не обращался к вам с просьбами? Финансовыми?
Заведующая замялась.
— Ну… была ситуация. Месяца два назад просил в долг. Говорил, срочно нужны деньги.
— Сколько?
— Пятьдесят тысяч.
Людмила повернулась к Песоцкому — тот сидел бледный как полотно.
Глава 8. «Разоблачение»
— Ваша честь, — Людмила обратилась к судье, — я прошу допросить доктора Песоцкого ещё раз. У меня появились новые вопросы.
Судья нахмурилась:
— Свидетель уже дал показания…
— Но обстоятельства изменились, — настаивала Людмила.
— Хорошо. Игорь Владимирович, пройдите к месту свидетеля.
Песоцкий поднялся, еле держась на ногах. Тик участился — уголок рта дёргался каждую секунду.
— Доктор, вы говорили, что у моей матери была деменция. А есть ли у вас медицинские документы, подтверждающие этот диагноз?
Молчание.
— Направляли ли вы её на обследование к неврологу?
— Я… она отказывалась…
— А в медицинской карте есть записи о симптомах деменции?
Песоцкий вытер вспотевший лоб.
— Записи… это было очевидно при осмотре…
— Игорь Владимирович, — голос Людмилы стал тверже, — два месяца назад вы просили у заведующей в долг пятьдесят тысяч рублей. На что вам понадобились деньги?
— Это… личное дело…
— В зале суда нет личных дел. Отвечайте.
— Кредиты… были долги…
— А месяц назад, когда мой брат предложил вам дать ложные показания, вы согласились за эти же пятьдесят тысяч?
— Протест! — вскочила адвокат. — Это голословные обвинения!
Но Песоцкий вдруг сломался. Опустил голову, заговорил тихо:
— Я не хотел… У меня игровая зависимость… Долги огромные, угрожали… Павел Васильевич предложил помощь…
В зале взорвался шум. Павел вскочил с места:
— Это он врёт! Я ничего ему не предлагал!
— А деньги откуда взялись? — спросила судья у Песоцкого.
— Он дал… пятьдесят тысяч… сказал, просто скажи, что у матери был склероз…
— Врёт! — орал Павел. — Сука, врёт!
— Истец, соблюдайте порядок! — стукнула молотком судья. — Секретарь, зафиксируйте показания свидетеля.
Людмила почувствовала, как у неё подкашиваются ноги. Но она держалась.
— У меня есть ещё один вопрос к Антонине Семёновне Жуковой.
— Вызвать свидетеля Жукову!
Антонина Семёновна вошла уже не так бодро, как в первый раз. Видно было — наслушалась, что творится в зале.
— Антонина Семёновна, — Людмила смотрела ей прямо в глаза, — вы говорили, что моя мама выбегала на лестницу в одной рубашке. В каком месяце это было?
— Ну… в прошлом году… зимой…
— А точнее?
— Да я не помню… в январе, кажется…
— Странно. А управляющая компания помнит. — Людмила достала справку. — В январе прошлого года у нас в подъезде не было ни одного вызова пожарной службы. Ни одного.
Жукова замялась:
— Ну может, не январь… февраль…
— В феврале тоже не было. И в марте. И вообще за весь прошлый год. — Людмила шагнула к ней. — А вот что было — это ваши постоянные жалобы в управляющую компанию на протечку с нашего этажа. И требования компенсации.
— Ну и что? Она мне потолок испортила!
— И когда моя мать отказалась платить за случайную протечку, вы решили отомстить?
— Я… это… — Жукова растерянно оглядывалась по сторонам.
— Антонина Семёновна, — вмешалась судья, — сколько вам заплатили за ложные показания?
— Ничего не платили! — заверещала та. — Я правду говорю!
— Тогда почему вы сначала говорили про январь, потом про февраль? И почему не можете назвать точную дату такого необычного происшествия?
Жукова молчала, тяжело дыша.
— А вот управляющая компания может назвать точные даты, — продолжила Людмила. — Семнадцатого декабря — ваша жалоба на протечку. Двадцать третьего декабря — повторная жалоба с требованием компенсации. Пятого января — заявление о том, что соседка «совсем умом тронулась».
— Я… — Жукова всхлипнула. — Он сказал, всего лишь подтвердить… что старушка больная была… Десять тысяч дал…
Павел схватился за голову.
— Заседание объявляется закрытым, — сказала судья. — Через час огласим решение.
Глава 9. «Решение»
Час тянулся бесконечно. Людмила сидела в коридоре суда, пила воду из автомата дрожащими руками. Тётя Вера гладила её по плечу:
— Всё будет хорошо, деточка. Правда восторжествует.
Павел с адвокатом о чём-то яростно шептались в углу. Нина плакала, размазывая тушь.
Песоцкий исчез сразу после допроса. Жукова тоже смылась — видимо, поняла, что влипла.
— Участники процесса, проходите в зал! — объявил секретарь.
Людмила встала на ватных ногах. Сердце колотилось так, что, казалось, его слышно всем.
— Встать, суд идёт!
Судья Карпова вошла с папкой в руках, лицо непроницаемое.
— Рассмотрев материалы дела, заслушав показания свидетелей, суд пришёл к следующему выводу. — Она открыла папку, но читала, не глядя в неё — видимо, всё решение помнила наизусть.
— Доказательства неспособности завещателя Людмилы Васильевны Кротовой понимать значение своих действий суду не представлены. Показания свидетелей Песоцкого и Жуковой признаются недостоверными в связи с установлением факта подкупа.
Людмила закрыла глаза, чувствуя, как по щекам текут слёзы.
— Завещание от пятнадцатого ноября прошлого года составлено дееспособным лицом в полном сознании, заверено в установленном порядке. Основания для признания его недействительным отсутствуют.
— В удовлетворении иска отказать. Квартира по адресу… — судья назвала адрес — переходит в собственность Людмилы Михайловны Кротовой согласно завещанию.
— Кроме того, материалы дела направляются в прокуратуру для решения вопроса о возбуждении уголовного дела по факту лжесвидетельства и подкупа свидетелей.
Павел сидел белый как мел. Нина рыдала в голос.
— Решение может быть обжаловано в течение месяца. Заседание объявляется закрытым.
Людмила не помнила, как вышла из зала. Помнила только, что тётя Вера крепко её обнимала, а в ушах звенело: «Квартира ваша, деточка. Ваша».
Глава 10. «После бури»
Домой Людмила вернулась поздним вечером. Квартира была пуста — Павел с Ниной съехали, даже не попрощавшись. Оставили только бардак: окурки в пепельницах, грязную посуду, замок на холодильнике.
Людмила прошла в мамину комнату, села на кровать. Тишина. Впервые за месяцы — настоящая, домашняя тишина.
— Мам, — прошептала она, — мы выиграли. Дом остался дом.
На тумбочке стояла мамина фотография — молодая, красивая, с лукавыми глазами. Казалось, она подмигивает: «Молодец, дочка. Знала, что не сдашься.»
Утром позвонила Галина Петровна:
— Людочка, Песоцкого уволили. И завели уголовное дело. Жуковой тоже светит срок за лжесвидетельство.
— А Павел?
— За подкуп свидетелей можешь заявление написать. Тут уже серьёзная статья.
Но Людмила не стала. Хватит. Пусть живёт со своей совестью.
Через неделю пришёл нотариус — оформлять право собственности.
— Поздравляю, — сказала Елена Викторовна. — Редко такие дела хорошо заканчиваются. Обычно родственники друг друга до крови рвут.
— Может, мы уже не родственники, — задумчиво сказала Людмила.
Вечером она убиралась в квартире, выбрасывала следы чужого присутствия. Нашла под диваном мамину расписку Павла — на семьдесят тысяч. «Получил в долг на покупку машины. Обязуюсь вернуть через полгода.» Три года прошло.
Порвала и выбросила. Какой смысл?
Стали звонить дальние родственники — те, что годами не появлялись.
— Людочка, мы так за тебя переживали! Хорошо, что справедливость восторжествовала!
— А где вы были, когда мама болела? — спрашивала Людмила.
— Ну, мы же думали, Павел помогает…
— Павел помогал только себе.
Соседи здоровались теперь особенно приветливо. Даже те, кто раньше отворачивался. Тётя Вера принесла пирог:
— Празднуем победу!
— Какая победа, тётя Вера? Семья распалась.
— Так она уже давно распалась, деточка. Просто ты этого не хотела видеть.
Эпилог
Прошёл год. Людмила сидела на кухне, пила утренний кофе и читала письмо от адвоката. Павел подал апелляцию — проиграл и во второй инстанции. Теперь требовал компенсацию за «моральный ущерб».
— Неужели не успокоится, — вздохнула она, складывая бумаги.
На холодильнике висела новая фотография — Людмила с коллегами на корпоративе. Улыбается, постригшись и помолодев. Замок Павла давно выбросили, на его месте висел магнит из Крыма — ездила отдыхать первый раз за десять лет.
Зазвонил телефон. Незнакомый номер.
— Алло, тётя Люда? Это Серёжа… Павлов сын.
Людмила замерла. Племянник. Восемнадцать лет, должно быть — когда видела его последний раз, был школьником.
— Серёжа… — растерянно проговорила она.
— Я знаю, что между вами и папой плохо. Но… можно я приеду? Поговорить?
— А папа знает?
— Нет. И знать не будет. Это моё решение.
Через час на пороге стоял высокий парень — вылитый Павел в молодости, только глаза другие. Не хитрые, честные.
— Проходи, — сказала Людмила. — Чай будешь?
Они сидели на кухне, и Серёжа рассказывал:
— Я в университет поступил. Папа денег не даёт — говорит, сам зарабатывай. А у бабушки денег не брал — видел, как она последние копейки ему отдавала.
— А сейчас где живёшь?
— Снимаю с друзьями. Работаю вечерами в кафе. — Он помолчал. — Папа сказал, что вы квартиру украли. А я про суд узнал… Стыдно, тётя Люда. Очень стыдно.
Людмила смотрела на него и видела себя в восемнадцать — такую же растерянную, пытающуюся понять, где правда, а где ложь.
— Серёжа, ты же не виноват в том, что делал отец.
— Но я же его сын. И бабушку почти не навещал… Думал, раз папа там бывает…
— А он не бывал. Годами.
Серёжа опустил голову.
— Можно… можно я буду иногда приходить? К бабушке на могилку сходим вместе? Расскажете, какая она была?
Людмила почувствовала, как сжимается горло.
— Конечно, приходи. Ты всегда будешь желанным гостем.
Когда племянник ушёл, она долго сидела в мамином кресле, смотрела в окно на двор, где играли дети.
Семья… Она думала, что потеряла её навсегда. Но, может быть, семья — это не только кровь? Может быть, это те, кто приходит, когда трудно? Кто помнит и любит? Кто готов начать сначала, несмотря ни на что?
На тумбочке мамина фотография улыбалась, и Людмила улыбнулась в ответ.
— Мам, кажется, не всё потеряно. Серёжа хороший мальчик. Настоящий. А остальное… пусть будет как будет.
За окном садилось солнце, и квартира наполнялась тёплым золотистым светом. Дом. Её дом. Где всегда найдётся место для тех, кто этого заслуживает.
