Вечерний свет мягко стелился по стенам гостиной, окрашивая комнату в уютные золотистые тона. Пахло готовящимся рагу — Алина старалась сегодня, хоть и пришла с работы выжатой как лимон. Шесть часов в душном офисе, пробка по дороге домой, а впереди еще ужин, стирка и эта тихая, необъяснимая напряженность, что висела в воздухе последние дни.
Сергей пришел позже обычного. Она услышала, как щелкнул замок, как он дольше обычного возился в прихожей, снимая обувь.
— Ужин почти готов, — крикнула она из кухни, помешивая еду в кастрюле.
В ответ донеслось невнятное мычание. Он прошел в гостиную, не заглянув к ней, не спросив, как день. Алина почувствовала легкий укол в сердце, но отмахнулась. Устал, бывает.
Они сели ужинать почти молча. Звучал только стук приборов. Сергей отрешенно ковырял вилкой в тарелке, его взгляд был прикован к одной точке на скатерти.
— Что-то случилось? — не выдержала Алина. — На работе проблемы?
— Нет, все нормально, — он отпил воды и отодвинул тарелку. — Просто устал.
Она кивнула, но тревога, маленький колючий комочек, зашевелилась внутри. Это была не обычная усталость. Это было что-то другое.
Помыв посуду, она заварила чай и принесла две чашки в гостиную. Сергей сидел на диване, сжав руки в кулаки. Он взял предложенную чашку, но не пил, лишь обжигал пальцы о горячий фарфор.
— Аля, нам нужно поговорить, — наконец произнес он, и его голос прозвучал неестественно громко в тишине комнаты.
— Я вся во внимании, — она попыталась шуткой снять напряжение, но улыбка не получилась.
— Я сегодня разговаривал с мамой.
Алина внутренне сжалась. Разговоры с Лидией Петровной редко сулили что-то хорошее.
— И? Что на этот раз? Опять наш диван ей не нравится? Или цвет стен слишком жизнерадостный?
— Не надо ерничать, — отрезал Сергей. Он посмотрел на нее прямо, и в его глазах она увидела незнакомую, жесткую решимость. — Мы с мамой обсудили… наше будущее. Нашу финансовую стабильность.
— Какую еще стабильность? — Алина недоуменно покачала головой. — У нас все нормально. Я работаю, ты работаешь. Ипотеки нет, слава богу.
— Но могут возникнуть проблемы! — его голос сорвался. — У меня там проекты шаткие, вдруг что… А мама считает… нет, мы считаем, что самое правильное решение для нашей семьи…
Он замолчал, сделав паузу, чтобы вдохнуть воздух, словно перед решающим прыжком.
— Мы переоформим твою квартиру на мою мать. Она считает, что это самое правильное решение для нашей семьи.
Слова повисли в воздухе, тяжелые и нереальные, как свинцовые шары. Алина несколько секунд просто смотрела на него, пытаясь осознать услышанное. Мозг отказывался складывать эти знакомые слова в столь чудовищное предложение.
— Что? — это был не вопрос, а скорее хриплый выдох.
— Ты слышала меня. Квартиру, которую ты унаследовала от бабушки, мы переоформим на маму. Временно. Это защитит наше жилье от потенциальных рисков с моим бизнесом. Да и маме спокойнее, она будет знать, что ее старость обеспечена. Она же нас не кинет.
Алина медленно поставила чашку на стол. Рука дрожала.
— Сергей, ты сейчас серьезно? Ты предлагаешь мне… подарить мою квартиру, единственное, что у меня есть от моей семьи, твоей матери?
— Я не предлагаю, Алина. Я говорю о решении, которое приняли мы с мамой. Для общего блага. Ты же не хочешь, чтобы мама думала, что ты ее не любишь и не доверяешь семье?
Его голос снова стал давящим, виноватым. Таким, каким он бывал, когда уговаривал ее на что-то, что ей было не по душе. Но масштаб был несопоставим.
Алина откинулась на спинку дивана. Комната поплыла перед глазами. Золотой вечерний свет внезапно показался ей враждебным. Она смотрела на лицо мужа, на его сжатые губы и упрямый подбородок, и понимала — это не шутка. Это ультиматум.
Слова Сергея повисли в воздухе тяжелым, ядовитым облаком. Алина сидела неподвижно, ощущая, как комната медленно плывет вокруг. Золотистый вечерний свет, который минуту назад казался уютным, теперь резал глаза. Она смотрела на лицо мужа, но видела незнакомца — с жестким подбородком и пустым, решительным взглядом.
— Я… я не понимаю, — наконец выдавила она, и собственный голос показался ей чужим, доносящимся из-под воды. — Ты предлагаешь мне просто… отдать мою квартиру? Ту самую, в которой мы делали ремонт, в которой родилась Лиза? Бабушкину квартиру?
— Не отдать! — Сергей вспыхнул, его раздражение было неподдельным, будто она намеренно искажала его слова. — Я же объясняю! Переоформить временно. Для безопасности. Мама никогда не предаст, она просто подстрахует нас. А ты смотришь на меня, как будто я тебя ножом зарезать собрался.
Он отпил из своей чашки, но чай, видимо, уже остыл, потому что он поморщился и с силой поставил ее на стол.
— Ты вообще думаешь о семье? О нашей общей стабильности? Или только о своем?
Эта фраза ударила больнее всего. Словно все эти годы работы, быта, заботы о ребенке и о нем самом не считались. Словно ее квартира была не их общим домом, а ее личной крепостью, которую она не желала делить.
Алина встала. Ноги были ватными.
— Мне нужно… мне нужно подышать, — пробормотала она и, не глядя на него, вышла на балкон.
Прохладный ночной воздух обжег легкие. Она схватилась за холодные перила, пытаясь унять дрожь в коленях. Внизу неспешно текли огни машин, гудели голоса прохожих — обычная жизнь, которая всего пятнадцать минут назад была и ее жизнью тоже. А теперь почва уходила из-под ног.
В голове беспорядочно проносились обрывки воспоминаний. Лидия Петровна, критикующая расставленную на полках посуду. «У тебя, Алиночка, вкус, конечно, своеобразный. Надо было спросить у меня, я бы подсказала, как по-семейному, солиднее». Лидия Петровна, с упреком разглядывающая их с Сергеем спальню. «Молодым, конечно, хочется яркого, но это же ваше главное гнездышко! Здесь все должно быть основательно, на века». И ее же слова, брошенные как-то вскользь, но четко отпечатавшиеся в памяти: «Хорошо, когда в семье есть такая вот твердая опора. Недвижимость. И хорошо, когда она в надежных руках».
Теперь эти фразы складывались в ужасающую мозаику. Это не было спонтанной идеей. Это был план.
Дверь за ней скрипнула. Сергей вышел на балкон и встал рядом. Он уже не был раздражен, его лицо выражало усталую покорность.
— Аля, давай без истерик. Я знаю, это звучит неожиданно.
— Неожиданно? — она повернулась к нему, и голос снова сорвался. — Это звучит как безумие! Ты вообще слышишь себя? Ты требуешь, чтобы я добровольно лишила себя и свою дочь крыши над головой! Юридически! На твою мать!
— Я не требую! — он снова повысил голос. — Мы принимаем взвешенное решение! Взрослое решение! Ты хочешь, чтобы у Лизы было надежное будущее? Вот мама и предлагает гарантии. Она же не чужая человек, она — бабушка.
— Гарантии? — Алина горько рассмеялась. — Какие гарантии? Твои слова? Ее слово? А что будет, если она вдруг передумает? Или если… если с ней что-то случится? Ты думал об этом?
— Хватит! — он рявкнул так, что она невольно отшатнулась. — Хватит нести этот бред! Я не позволю тебе говорить о моей матери в таком ключе! Она предлагает нам помощь, а ты строишь из себя жертву!
Он развернулся и ушел внутрь, громко хлопнув балконной дверью.
Алина осталась одна в прохладной темноте. Дрожь уже не могла остановиться. Она достала из кармана телефон. Пальцы сами нашли нужный номер в списке контактов. Подруга Катя. Та самая, которая всегда говорила прямо и без прикрас.
Трубка взялась почти сразу.
— Аля, привет! Что вечером сидишь?
Услышав знакомый голос, Алина сжала телефон так, что кости побелели.
— Кать… — ее голос сломался, и хлынули слезы, которых она до этого сдерживала. — Он… Сергей… Он сказал…
Она, задыхаясь, сбивчиво, почти неразборчиво выложила подруге суть их разговора.
В трубке на несколько секунд воцарилась мертвая тишина.
— Что? — прозвучал наконец голос Кати, но это был не ее обычный веселый тембр. Это был низкий, холодный и очень четкий звук. — Повтори. Медленно. Он что, конкретно предложил переписать твою квартиру на свою мамашу?
— Да, — выдохнула Алина, вытирая лицо. — Говорит, для безопасности. Чтобы защитить от его возможных долгов.
Последовал новый взрыв молчания, на этот раз громоподобный.
— Слушай меня внимательно, Алина, — заговорила Катя, и каждое слово было отточенным, как лезвие. — Они тебя разведут как котенка. Ты слышишь меня? Как последнего котенка. Никакой безопасности там нет! Это ловушка. Самая обычная, подлая и наглая ловушка.
— Но он говорит…
— Забудь, что он говорит! — резко оборвала ее Катя. — Он уже не твой муж, он — сынок своей мамочки, который выполняет ее поручение. Ты сейчас в опасности. В самой настоящей. Проснись! Они хотят оставить тебя и Лизу на улице. Юридически чисто. И он, твой любимый муж, помогает им в этом.
Эти слова, произнесенные вслух, прозвучали как приговор. И как прозрение. Туман шока и неверия начал рассеиваться, обнажая уродливую, пугающую правду.
Алина медленно сползла по стене и присела на корточки, прижимая телефон к уху.
— Что мне делать, Кать? — прошептала она. — Я не знаю, что мне делать…
— Держаться, — так же тихо, но твердо ответила подруга. — И ни в коем случае, слышишь, НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ не подписывать никаких бумаг. Ни одной. Завтра же ищешь нормального юриста. А сейчас иди и скажи ему «нет». Твердо и четко. Это твоя квартира. Твое. И они на нее покушаются. Запомни это.
Ночь стала для Алины долгим и беспросветным кошмаром. Она ворочалась на краю кровати, спиной чувствуя напряженную спину Сергея. Он лежал не двигаясь, но по его неестественной позе было ясно — он не спит. Между ними зияла пустота, холодная и безмолвная, как пропасть. Слова Кати звенели в ушах непрерывным набатом: «Они тебя разведут как котенка… Ловушка…»
Утром, когда Сергей, не завтракая и не глядя на нее, ушел на работу, Алина почувствовала странное опустошение. Она механически собрала и отвела в садик дочку Лизу, целуя ее в макушку с особой, щемящей нежностью. «Чтобы защитить Лизу», — говорил он. Ложь была такой чудовищной, что от нее перехватывало дыхание.
Вернувшись в пустую квартиру, она попыталась заняться уборкой, но руки не слушались. В голове крутился один вопрос: что делать? Мысль о юристе пугала. Это означало бы признать, что война началась по-настоящему, что ее семья — это поле боя.
Ее размышления прервал резкий звонок в дверь. Сердце упало. Алина подошла к глазку и увидела на площадке Лидию Петровну. Свекровь стояла с тем же выражением спокойной уверенности, что и всегда, держа в руках сверток, вероятно, с пирогом.
Открывать не хотелось, но это означало бы признать свой страх. Алина глубоко вздохнула и повернула ключ.
— Лидия Петровна, здравствуйте. Что так рано?
— Здравствуй, золотце, — свекровь легко прошла в прихожую, окинув ее быстрым оценивающим взглядом. — Вижу, не ждала. А я мимо, по делам, думаю — зайду к детям. Проведаю. Ты ведь на меня не в обиде?
Она повесила пальто на вешалку с таким видом, будто делала это каждый день, и проследовала на кухню. Алина, чувствуя себя не хозяйкой, а гостьей, покорно поплелась за ней.
— Какие обиды, — пробормотала она.
— Вот и славно. А где же Сереженька? На работе, поди? Трудится, кормилец семьи, — Лидия Петровна расселась на стул, положив руки на стол сложенными ладонями. Ее улыбка была сладкой и неподвижной. — Ну, как у вас тут? Все благополучно?
Алина молча поставила чайник. Она понимала, что это лишь прелюдия.
— У нас все как всегда, — сухо ответила она.
— Как всегда… — свекровь задумчиво протянула слова. — Иногда «как всегда» — это не самый лучший вариант, Алиночка. Вот я вчера с Сергеем разговаривала, он такой озабоченный, бедный. Переживает за вас, за будущее Лизоньки.
Чайник зашумел, наполняя комнату гулом. Алина чувствовала, как по спине бегут мурашки.
— Переживает? — она повернулась к свекрови. — Настолько, что решил лишить нас жилья?
Улыбка на лице Лидии Петровны не дрогнула, лишь в уголках глаз залегли лучики-морщинки, похожие на трещинки на глазури.
— Ах, вот ты о чем, — она сделала легкий, разочарованный взмах рукой. — Я же знала, что ты не так поймешь. Эмоции, молодость… Не лишить, милочка, а защитить! Сохранить! Я же мать, я желаю вам только добра. Я одна подняла Сережу, отдала ему все силы, а теперь, на старости лет, что мне остается? Только знать, что мой сын и моя внучка в безопасности. Разве это слишком большая просьба для матери?
Ее голос дрогнул, и Алина с ужасом увидела, что на глазах у свекрови выступили настоящие слезы. Эта театральная, но мастерская игра сработала — в груди кольнула привычная жалость и чувство вины.
— Лидия Петровна, я понимаю, но… квартира это единственное, что осталось от моей бабушки. Мой дом.
— Дом! — Лидия Петровна оживилась, как будто ждала этого слова. — Вот именно! Дом должен быть крепостью. А крепость должна быть в надежных руках. В руках старшей, мудрой женщины, которая знает цену вещам. Ты думаешь, я не вижу, как ты тут все по-своему перекроила? Эти яркие подушки, эта легкомысленная картина в гостиной… Все это мило, по-молодому. Но нет основательности. Нет семейного духа.
Алина онемела. Она смотрела на эту женщину, которая сидела на ее кухне, пила из ее чашки и с такой легкостью перечеркивала все, что она считала своим домом.
— То есть вы считаете, что ваши руки — самые надежные? — тихо спросила Алина, чувствуя, как внутри закипает долгожданный гнев.
Сладкая улыбка наконец сползла с лица Лидии Петровны. Ее взгляд стал холодным и тяжелым, как глыба льда.
— Я считаю, что я, как старшая в этом роду, предлагаю единственно разумный план, — ее голос утратил всякие притворные нотки. — Я думала, ты вошла в нашу семью по-настоящему. Что ты стала своей. Дочерью. А ты оказывается, расчетливая. Думаешь только о своей выгоде, о своей «собственности». А о семье, о муже, который надрывается, ни капельки не беспокоишься.
Эти слова прозвучали как пощечина. Алина отшатнулась.
— Это не расчет, это здравый смысл! Я не могу просто так отдать все, что у меня есть!
— Значит, ты нам не доверяешь? — Лидия Петровна медленно поднялась, ее осанка выражала оскорбленное достоинство. — Значит, все эти годы были пустой формальностью? Мы — чужие люди для тебя?
В этот момент на кухню вошел Сергей. Он вернулся с работы раньше обычного. Его взгляд сразу перешел с заплаканного лица матери на бледное, растерянное лицо жены.
— Мама, что случилось? Алина, ты что, опять ее расстроила?
Его тон был полон немедленного обвинения. Лидия Петровна тут же поднесла платок к глазам.
— Ничего, сыночек, ничего… Я просто хотела как лучше. Хотела, чтобы в нашей семье был мир и порядок. Но видимо, я лишняя здесь. Мое мнение никого не интересует.
Она потянулась за своим пальто.
— Мама, подожди! — Сергей резко повернулся к Алине. Его лицо исказила ярость, какой она никогда раньше не видела. — Что ты наговорила моей матери?! Я тебя просил об одном — проявить понимание! А ты что делаешь? Травмируешь ее!
— Я ничего не говорила! — попыталась возразить Алина, но голос ее предательски дрогнул.
— Молчи! — закричал он, и этот крик был таким громким и чужим, что Алина инстинктивно прикрыла лицо руками. — Я не позволю тебе так относиться к моей матери! Ты слышишь? Никто не имеет права ее оскорблять! Никто!
Он стоял перед ней, сжав кулаки, дыша тяжело и прерывисто. Алина смотрела на него сквозь пальцы, и в этот момент последняя ниточка, связывающая их, тихо и безвозвратно порвалась. Она увидела не мужа, а врага. Врага, который защищал не их семью, а ту, что была до нее. Ту, что сейчас, надевая пальто, бросала на нее взгляд, полный ледяного торжества.
После того как за Лидией Петровной захлопнулась дверь, в квартире повисла гробовая тишина. Она была гуще и тяжелее, чем ночное молчание. Сергей, не говоря ни слова, прошел в спальню, и через мгновение Алина услышала, как он грубо передвигает стул. Звук был полным ярости и неприкрытой ненависти.
Алина стояла на кухне, опершись о столешницу. Колени подкашивались, а в ушах звенело от крика. Его крика. Того, что прозвучал не как вспышка гнева, а как холодный, осознанный приговор. «Я не позволю тебе так относиться к моей матери!» Эти слова резали слух снова и снова, острее любого ножа.
Она медленно, как лунатик, вышла в гостиную. Взгляд упал на фотографию в рамке на полке: они с Сергеем на море, обнимаются, смеются. Это было всего два года назад. Как будто целая жизнь прошла. Как будто на том снимке был другой человек, не этот чужой, с глазами, полными злобы.
Раньше она бы попыталась поговорить, объяснить, найти виноватого в себе. Сейчас же внутри что-то щелкнуло и застыло. Страх и отчаяние начали кристаллизоваться во что-то твердое и холодное. В решимость.
Она взяла свой телефон, нашла в интернете номер ближайшей юридической консультации и набрала его. Голос у нее был тихим, но ровным, когда она договорилась о встрече на ближайшее время.
На следующее утро Сергей ушел, не заглянув на кухню. Алина отвела Лизу в сад, целуя ее с таким напором, что девочка нахмурилась.
— Мама, ты меня сильно жмешь.
— Прости, солнышко, просто я тебя очень люблю.
Она вышла из сада и направилась к указанному адресу. Контора юриста оказалась в невзрачном бизнес-центре, в маленьком кабинете с запахом старой бумаги и кофе. Юрист, представившийся Андреем Петровичем, был мужчиной лет пятидесяти с спокойным, внимательным взглядом. Он молча выслушал ее сбивчивый, полный эмоций рассказ о предложении мужа, о визите свекрови, о крике.
— Я понимаю, — сказал он, когда она закончила. Его голос был ровным и обволакивающим, как успокоительное. — Давайте теперь по сути, без эмоций. Вы являетесь единоличным собственником квартиры на основании свидетельства о праве на наследство?
— Да. Я получила ее от моей бабушки.
— И ваш муж предлагает вам переоформить это жилье на его мать. Каким именно способом? Дарение? Или, может, купля-продажа с символической стоимостью?
— Я… Я не знаю. Он просто сказал — «переоформить». Для безопасности.
Андрей Петрович медленно кивнул, сложив пальцы рук на столе.
— Гражданка, я должен донести до вас одну простую, но очень жесткую истину. Все эти «переоформления для безопасности» в вашей ситуации — это дорога с односторонним движением. Обратного билета не существует.
Он сделал паузу, давая ей осознать вес этих слов.
— Предположим, вы оформляете договор дарения. В тот момент, когда он будет зарегистрирован, ваша свекровь станет полноправной и единственной хозяйкой вашей квартиры. Вы и ваша дочь утратите всякие права на это жилье. Юридически. Безвозвратно.
Алина сглотнула, чувствуя, как по спине пробегает холодок.
— Но они же говорят, что это временно… что это просто формальность для спокойствия.
— Слово «временно» не имеет никакой юридической силы, — спокойно, но твердо парировал юрист. — В законе есть право собственности. И оно будет принадлежать ей. И если завтра она решит, что не хочет вас больше видеть в этих стенах, она имеет полное право потребовать вас выселить. И закон будет на ее стороне. Если она захочет продать квартиру или подарить ее еще кому-то — ей не потребуется ваше согласие. Вы для этого жилья станете просто посторонними людьми.
Каждое его слово било точно в цель, как молоток, забивающий гвоздь в крышку гроба ее наивным надеждам.
— А если… если мы с мужем разведемся? — тихо спросила она.
— Это ничего не изменит. Квартира была вашей личной собственностью, полученной до брака по наследству. Она не является совместно нажитым имуществом. После развода она так и останется за вами. Если, конечно, вы ее не подарите, — он посмотрел на нее прямо. — Ваш муж и его мать, судя по всему, прекрасно это понимают. Именно поэтому они и настаивают на смене собственника. Пока квартира ваша, он при разводе не получит на нее ничего. А после дарения… он будет жить там с матерью, а вы останетесь ни с чем.
В кабинете стало душно. Алина смотрела на ровную стопку бумаг на столе юриста, и до нее наконец-то дошла вся чудовищная, отточенная подлость этого плана. Это не была глупость или чрезмерная опека. Это был хорошо продуманный захват. С согласия ее собственного мужа.
— Что же мне делать? — прошептала она, и в голосе снова задрожали слезы, но на этот раз — от ясности, от страшной, окончательной ясности.
Андрей Петрович отодвинул блокнот.
— Первое и единственное, что вы должны сделать — ни при каких обстоятельствах не подписывать никаких документов, связанных с недвижимостью. Ни дарения, ни купли-продажи, ни даже залога. Ничего. Ваша позиция должна быть твердой и однозначной: нет.
— А как же семья? Он говорит, что я разрушаю семью…
— Вы защищаете себя и своего ребенка от незаконного посягательства, — юрист сказал это без тени сомнения. — Тот, кто действительно разрушает семью, это люди, пытающиеся лишить мать и ее дочь крова под благовидным предлогом. Запомните это.
Он дал ей несколько распечатанных памяток о правах собственника и проводил до выхода.
Алина вышла на улицу. Солнце светило так же ярко, но мир вокруг изменился. Он больше не был зыбким и опасным. Он стал четким и черно-белым. Были враги, посягающие на ее дом. И была она, знающая теперь свои права.
Страх отступил, уступив место холодной, стальной решимости. Война была объявлена. И теперь она была готова к ней.
Возвращение из юридической консультации было похоже на выход из тихой гавани в бушующее море. За дверью квартиры Алину ждала не привычная домашняя атмосфера, а тяжелое, гнетущее молчание. Воздух был густым и колючим, словно насыщенным невысказанными упреками.
Сергей сидел на кухне, уткнувшись в телефон. Он не поднял головы, когда она вошла. На столе стояла его чашка, рядом — пустая тарелка. Он поел, не дожидаясь ее, не предложив ей. Эта мелкая бытовая деталь ранила сильнее громких слов. Их совместный уклад, выстроенный за годы, рассыпался за считанные дни.
Алина молча прошла в комнату, переоделась и вернулась на кухню, чтобы приготовить ужин для себя и Лизы. Движения ее были механическими. Она резала овощи, глядя в окно на темнеющее небо, и чувствовала на себе его взгляд. Он не говорил ничего, но его молчание было оглушительным.
Так прошли сутки. Затем еще одни. Дом превратился в поле битвы, где вместо выстрелов звучало хлопанье дверей, а вместо атак — ледяные взгляды. Сергей перестал спать с ней в одной постели. Он теперь ночевал на диване в гостиной. Утром Алина находила там скомканное одеяло и подушку на полу. Каждый раз, видя это, она ощущала новый удар где-то глубоко внутри. Это был не просто бытовой разлад. Это был ритуал изгнания.
Он начал вести отдельное хозяйство. В холодильнике стояли его продукты, помеченные какой-то невидимой меткой, которую она понимала интуитивно. Он не ел то, что готовила она. Они существовали в одном пространстве, как два враждебных атома, стараясь не сталкиваться.
Но давление продолжалось. Однажды вечером, когда Алина укладывала Лизу спать, раздался телефонный звонок. На экране горел номер Лидии Петровны. Алина глубоко вздохнула и ответила.
— Алло?
— Алиночка, здравствуй, родная! — Голос свекрови звучал слащаво и неестественно бодро. — Как дела? Как моя внучка?
— У нас все хорошо, Лидия Петровна. Лиза ложится спать.
— Ах, деточка… Целуй ее от бабушки. Слушай, я тут подумала… Ты не обижайся на старуху. Я ведь от чистого сердца, желаю вам только добра. Может, ты просто не до конца поняла наш с Сереженькой план? Давай я еще раз тебе все спокойно разъясню…
Это был не звонок. Это была психологическая атака. Лидия Петровна, не встречая прямого сопротивления, решила взять ее измором, настойчивостью и показным добродушием.
— Лидия Петровна, я все прекрасно поняла, — холодно ответила Алина. — И мое решение не изменилось. Квартиру я ни на кого переоформлять не буду. Точка.
На другом конце провода повисло короткое, оскорбленное молчание.
— Ну что ж, — голос свекрови мгновенно лишился всякой теплоты. — Я тогда не буду тебе мешать. Передавай Сереже, чтобы позвонил матери.
Вечером того же дня, когда Лиза уже спала, Сергей вошел в комнату. Он стоял на пороге, его лицо было мрачным.
— Мама звонила.
— Я знаю. Я с ней разговаривала.
— Она очень расстроена, — его голос был ровным, но в нем слышалась затаенная угроза. — Она плакала. Говорит, ты с ней грубо общаешься.
Алина отложила книгу, которую пыталась читать, и посмотрела на него.
— Я сказала ей «нет». Это не грубость. Это факт.
— Факт… — он усмехнулся, коротко и уродливо. — Факт в том, что ты ведешь себя как последняя эгоистка. Ты вообще о ком-нибудь думаешь, кроме себя? Обо мне? О дочери? Или тебя волнует только твоя драгоценная жилплощадь?
Он делал то же самое, что и его мать. Он перевирал ее слова, выставляя ее сумасшедшей скрягой, которая готова разрушить семью ради метража.
— Я думаю о том, чтобы у нашей дочери был дом, — тихо, но четко сказала Алина. — Чтобы ее не выгнали на улицу по желанию твоей матери.
— Опять ты за свое! — его голос сорвался на крик, но на этот раз тихий, ядовитый. — Какая улица? Какое выгнали? Тебе всюду мерещатся заговоры! Ты сама разрушаешь нашу семью своим недоверием и жадностью!
Он подошел ближе, и Алина невольно отпрянула. В его глазах плясали злые огоньки.
— Мама права насчет тебя. Ты не семья. Ты чужой человек в нашем доме. И ты доказываешь это каждый день.
Он развернулся и вышел, громко хлопнув дверью.
Алина сидела, обняв подушку, и слушала, как он яростно передвигает мебель в гостиной, собирая свои вещи. Теперь он даже не скрывал, что считает ее чужой. Его слова «ты разрушаешь нашу семью» звенели в ушах, но уже не причиняли той острой боли. Они стали констатацией факта. Семья, в том виде, в каком она была, уже умерла. А она просто отказывалась отдать могильщикам ключи от своего дома.
Война перешла в позиционную фазу. Дни текли, однообразные и напряженные, как тиканье часов в пустой комнате. Алина научилась существовать в новой реальности, где ее муж был молчаливым смотрителем ее же дома, наблюдающим за каждым ее шагом с холодным осуждением.
Мысль о том, чтобы сдаться, порой подкрадывалась к ней по ночам, когда особенно гнетуще давила тишина. Может, он прав? Может, это она разрушает семью своим упрямством? Но затем она вспоминала слова юриста, твердые и ясные, как гранит. «Дорога с односторонним движением». И снова внутри все сжималось в тугой, стальной комок.
В одну из суббот она решила навести порядок на застекленном балконе. Там годами копился хлам: старые журналы, коробки с елочными игрушками, вещи, которые было жалко выбросить. Лиза была у подруги, Сергей ушел — не сказав куда, но Алина была почти уверена, что к матери.
Разбирая стопку коробок, она наткнулась на куртку Сергея, ту самую, в которой он ходил прошлой зимой. Она собиралась отнести ее в стирку, прежде чем убрать до следующего сезона. Проверяя карманы, ее пальцы наткнулись на смятый бумажный листок. Она автоматически вытащила его. Это был чек из ювелирного магазина. Довольно дорогого. Датированный двумя неделями назад.
Сердце на мгновение екнуло. Подарок? Может, он все же одумался? Может, это кольцо, попытка примирения, о которой он пока не решался сказать?
Но почему тогда он был так холоден? Почему чек был просто смят и забыт в кармане старой куртки? Логика, выстраданная за эти недели борьбы, тут же нашерашила трезвое, горькое объяснение. Подарок. Но не ей.
Она медленно опустилась на корточки среди разбросанных вещей, сжимая в пальцах злосчастный чек. Это было ниточкой. Маленькой, но прочной. И потянув за нее, она чувствовала, что за ней тянется что-то большое и темное.
Войдя в квартиру, ее взгляд упал на ноутбук Сергея. Он стоял на журнальном столике в гостиной. Он всегда брал его с собой, а сегодня забыл. Или был слишком уверен в своем праве на эту территорию, чтобы беспокоиться.
Алина подошла к столику. Рука сама потянулась к крышке. Она знала, что это переходит некую последнюю черту. Но разве они сами не стерли все черты, когда начали эту войну?
Она открыла ноутбук. Экран вспыхнул, потребовав пароль. Она в отчаянии опустила руки. Но тут ее взгляд упал на листок, прилепленный к монитору. Сергей всегда забывал пароли и везде их писал. На листке был нарисован значок — и его пароль.
Пальцы слегка дрожали, когда она вводила символы. Рабочий стол открылся. Она сразу увидела значок мессенджера. Он был активен. Сергей не вышел из своей учетной записи.
Алина почти не дыша щелкнула по иконке. Открылось окно с последними диалогами. Первым же шел чат с Лидией Петровной.
Она пролистала вверх. Сообщения были старые, обыденные. А потом ее взгляд упал на дату — тот самый день, когда он огорошил ее своим «предложением».
Лидия Петровна: Сынок, ты поговорил с ней?
Сергей:Да. Не понимает. Уперлась.
Лидия Петровна:Надо давить. Сначала уговорим на дарение. Скажи, что это для дочки. Она на это купится.
Сергей:Не знаю, мам… Она вроде не дура.
Лидия Петровна:Все вы не дуры, пока не включится жадность. А у нее ее нет. Значит, включим страх. Если не согласится, будем давить на нее через твои долги. Скажешь, что придут бандиты, отнимут все. Надо вынудить ее взять кредит под залог квартиры. А потом мы ее… выжим. Она слабая, не выдержит.
Алина замерла. Слова на экране плясали перед глазами, сливаясь в кровавые пятна. «Выжим». Короткое, удушающее слово. Оно не оставляло сомнений.
Она листала дальше, уже не видя отдельных букв, а только общий, чудовищный смысл. План был детальным. Обсуждение, как играть на ее чувстве вины перед Лизой. Как изолировать ее от подруг. Фраза Сергея: «Катя ей мозги точно пудрит, надо ограничить их общение».
И снова сообщение Лидии Петровны, уже вчерашнее:
Лидия Петровна:Кредит — наш главный козырь. Если не получится с дарением, будем к этому идти. Она не справится с выплатами. Мы ее в долги вгоним, а потом заберем квартиру за долги. Законно. И она еще будет должна.
Алина отшатнулась от ноутбука, словно от раскаленного железа. Она сжала рот рукой, чтобы не закричать. Весь ужас, все догадки, все предчувствия — все это оказалось правдой. Хуже того. Это был не просто захват. Это было планомерное уничтожение. Ее хотели раздавить, загнать в финансовую кабалу, отобрать все и вышвырнуть на улицу. И ее собственный муж был не пешкой, а активным соучастником.
Она поднялась с пола, ее тело стало чужим, тяжелым. Она зашла в ванную, включила ледяную воду и уткнулась в нее лицом. Вода смешалась со слезами. Но когда она подняла голову и встретила в зеркале свой взгляд, в нем не было ни страха, ни растерянности. Там было холодное, безжалостное понимание.
Война была объявлена. Но только сейчас она увидела истинное лицо врага. И поняла, что пощады не будет. И что ее ответ должен быть таким же беспощадным.
Тишина в квартире стала иной. Теперь она была не гнетущей, а звенящей, наполненной скрытой силой. Отчаяние и растерянность, терзавшие Алину все эти недели, испарились. Их место заняла холодная, отточенная ярость. Та, что не кричит, а вычисляет. Та, что не плачет, а действует.
Она провела всю ночь, составляя план. Ее мысли были четкими и последовательными, как движения хищника перед решающим броском. Первым делом, еще затемно, она переслала скриншоты переписки с ноутбука Сергея на свою защищенную электронную почту. Затем стерла историю действий на его устройстве. Доказательства были теперь в безопасности.
Утром, проводив Лизу в сад, она не пошла на работу, сославшись на болезнь. Вместо этого она отправилась к юристу, Андрею Петровичу. На этот раз ее рассказ был лишен эмоций, только факты. Она показала ему распечатанные скриншоты.
Он внимательно изучил их, изредка кивая.
— Это меняет дело, — произнес он наконец. — Теперь мы имеем дело не с простым семейным спором, а с доказанным умыслом совершить противоправные действия — ввести в заблуждение, принудить к невыгодной сделке, возможно, даже мошенничество. Это очень серьезно.
Он помог ей составить заявление о расторжении брака, особо указав в ходатайстве о необходимости обеспечения сохранности ее личного имущества — квартиры.
— Будьте готовы к тому, что он не примет это спокойно, — предупредил юрист. — Люди, уличенные в подобных планах, часто ведут себя агрессивно.
— Я готова, — тихо ответила Алина.
Вечером того дня она встретила его у двери. Лиза уже была дома, она играла в своей комнате. Алина накормила ее заранее, чтобы девочка не стала свидетелем того, что должно было произойти.
Сергей вошел с привычным мрачным видом, бросив на вешалку куртку.
— Ужин на плите, — сказала она ровным голосом.
Он промычал что-то невнятное и направился на кухню. Алина последовала за ним. Она стояла у стола, глядя, как он ест, не присаживаясь. Он чувствовал ее взгляд и начал нервничать.
— Чего уставилась? — буркнул он, не поднимая глаз от тарелки.
— Нам нужно поговорить, — произнесла она. — Закончить тот разговор, который начался две недели назад.
Он тяжело вздохнул, отодвигая тарелку.
— Опять за свое? Надоело, Алина. У меня сил нет с тобой бодаться.
— И не надо, — ее голос был тихим, но каждое слово падало, как камень. — Все уже решено. Я подала на развод.
Он замер на мгновение, потом медленно поднял на нее взгляд. В его глазах читалось не столько потрясение, сколько раздражение.
— Что? В своем уме? Из-за чего этот цирк? Из-за дурацкой квартиры?
— Нет, — Алина покачала головой. — Не из-за квартиры. Из-за того, что мой муж и его мать планировали загнать меня в долговую яму, вынудить взять кредит и выжить из моего же дома.
Лицо Сергея стало каменным.
— Что за бред ты несешь? Опять свои фантазии…
— Это не фантазии, — перебила она его. И начала цитировать, глядя ему прямо в глаза, слово в слово. — «Сначала уговорим на дарение. Если не согласится, будем давить на нее через твои долги… Надо вынудить ее взять кредит под залог квартиры. А потом мы ее… выжим».
Он побледнел. На его лбу выступили капельки пота. Он пытался сохранить маску равнодушия, но паника уже накрывала его с головой.
— Ты… Ты сумасшедшая! Ты все придумала!
— Нет, — так же спокойно продолжила Алина. — Я все видела. В вашем чате с мамой. Ты оставил ноутбук открытым. И забыл выйти. Очень неосмотрительно. Особенно для человека, который собирается кого-то «выжимать».
Она сделала паузу, давая ему осознать масштаб провала.
— Ты хотел знать, куплюсь ли я на сказки про бандитов и долги? Нет, Сергей, не купилась. Я просто увидела, кем ты являешься на самом деле. И кем является твоя мать. И я не хочу иметь с вами ничего общего.
Он вскочил, стукнув кулаком по столу. Тарелка подпрыгнула и со звоном упала на пол.
— Ты смеешь читать мои переписки! Ты… шпионила за мной!
— А ты смеешь строить планы, как разорить и выгнать на улицу свою жену и дочь! — впервые за весь разговор ее голос сорвался, в нем прорвалась вся накопленная боль. — Ты думал, я так и буду сидеть и ждать, когда вы со своей мамашей меня окончательно уничтожите? Нет. Игра окончена.
Он тяжело дышал, сжимая и разжимая кулаки. Ярость и страх боролись в нем.
— Отдай мне ноутбук! Немедленно! — он шагнул к ней.
— Не подходи, — холодно остановила его Алина. — Все доказательства уже у моего адвоката. И в полиции. При попытке что-либо забрать или уничтожить, я тут же пишу заявление. Теперь у меня есть на вас управа.
Он замер, поняв, что полностью потерял контроль над ситуацией. Его плечи опустились.
— Алина… подожди… — в его голосе послышались нотки панической мольбы. — Это все мама… Она накрутила… Я не хотел… Мы же можем все обсудить!
— Обсуждать нечего, — она посмотрела на него с таким ледяным презрением, что он отшатнулся. — Ты сделал свой выбор. И я сделала свой. Выезжайте из моей квартиры. Ты и твоя мать. Сегодня. Сейчас. Я не хочу видеть вас здесь ни минуты больше.
Она развернулась и вышла из кухни, оставив его одного среди осколков разбитой тарелки и рухнувших планов. В ее спине чувствовалась незнакомая ему прежде сила — сила человека, у которого больше нечего терять и который готов защищаться до конца.
