— Я хозяин в этой квартире, а ты никто! Поняла? Никто!
Слова Жени, резкие, как удар хлыста, разорвали тяжелую тишину их маленькой кухни. Они повисли в спертом воздухе, пахнущем вареной капустой и усталостью.
Света медленно подняла глаза от чашки с остывшим чаем. Она не вздрогнула. Не заплакала. Только посмотрела на мужа долгим, внимательным взглядом. Тем самым взглядом, которым она часами смотрела на мерцающие черно-белые экраны в своей каморке видеонаблюдения. Взглядом, который замечал всё: как дрожит у Жени правая щека, как он суетливо теребит пуговицу на засаленной рабочей куртке, как победно, почти незаметно, улыбается Вероника Михайловна, свекровь, примостившаяся на их единственной табуретке.
— Мама права, Свет! — Женя не выдерживал её молчания, ему нужно было кричать, двигаться, суетиться. — Я вкалываю на этой стройке, как проклятый, таскаю тяжести, прихожу домой — а что? Ты сидишь, отсидела свою «работу»! Что это за работа — в потолок плевать да на кнопки жать? Я домой прихожу, а ужин не готов!
— Женя, — голос Светы был тихим, но в вязкой тишине кухни он прозвучал оглушительно. — Я пришла пятнадцать минут назад. У меня смена была четырнадцать часов. Картошка варится.
— Опять картошка! — взвилась Вероника Михайловна, до этого молчавшая, как паук в углу. — Я своему Женечке всегда борщи наваривала, котлеты из трех сортов мяса! А ты? Ты же его не ценишь, не бережешь! Он у тебя вон какой худой стал, один нос остался! А всё почему? Потому что нет в доме хозяйки! Я же говорила, Женечка, говорила тебе, не ровня она тебе!
Вероника Михайловна была мастером таких визитов. Она жила в своей двухкомнатной квартире на другом конце города, но раз в неделю, стабильно, как смена караула, появлялась у них «в гостях». Всегда без звонка. Всегда с пакетом, в котором лежала буханка «Дарницкого» и пачка дешевых пельменей — мол, вот, принесла гостинцев, а то вы тут голодаете. И начиналось.
Она ходила по их крохотной однокомнатной квартирке, заглядывала в кастрюли, проводила пальцем по полке. Потом садилась на кухне и начинала «жалеть» Женю. Жалела громко, со всхлипами, чтобы слышали соседи. Рассказывала, как её подруга Клавдия Петровна женила сына на «золоте, а не девке» — и готовит, и шьет, и дома у нее стерильно, и работает она главным бухгалтером, а не «сидит за мониторами».
Женя, вспыльчивый, дерганый, как оголенный провод, сначала отмахивался. Он любил Свету. Любил её спокойствие, её тихую силу, то, как она умела одним прикосновением ладони к его лбу снять головную боль после тяжелой смены. Он знал, что вспылит, наговорит глупостей, а потом будет мучиться, извиняться, заискивающе заглядывать ей в глаза.
Но сегодня был тяжелый день. На стройке прорвало трубу, весь день таскали ведра с ледяной водой. Он промок, замерз, устал до дрожи в коленях. А дома — мама. И ужин не готов. И Света. Спокойная, как спящая река. Это спокойствие, которое он обычно так ценил, сегодня взбесило его до предела.
— Я прихожу домой, а она мне — «картошка»! — Женя ударил кулаком по столу. Ложки подпрыгнули. — Я мужик или нет? Почему я должен ждать?
— Женя, успокойся, — Света встала. Высокая, статная, она вдруг показалась в этой шестиметровой кухне огромной. — Не кричи.
— Не кричи? — подхватила Вероника Михайловна. — Он на тебя голос повысить не смей, да? Ты посмотри, как ты его прибрала! Он слова тебе сказать не может! А квартира-то чья? А? Женечкина! Ему от бабушки досталась! Он тут хозяин! А ты…
И тут Женя, подстрекаемый матерью, словно сорвавшись с цепи, выпалил те самые слова:
— Да! Мама права! Это моя квартира! Я хозяин в этой квартире, а ты никто! Поняла? Никто!
Света смотрела на него. Секунду. Две.
Её в каморке видеонаблюдения звали «Спокойный Властелин». Она могла часами сидеть неподвижно, наблюдая за десятками жизней. Она видела, как воруют, как целуются по углам, как плачут в одиночестве. Она научилась видеть не то, что показывают, а то, что есть.
И сейчас она видела не разъяренного мужа. Она видела маленького, уставшего мальчика, который отчаянно ищет маминого одобрения. И видела счастливое, торжествующее лицо Вероники Михайловны.
— Я поняла, — сказала она так же тихо. — Я всё поняла, Женя.
Она развернулась и вышла из кухни. Не в спальню. Она молча надела в прихожей старенькие ботинки, накинула куртку.
— Ты куда? — крикнул ей в спину Женя, в его голосе уже послышался испуг. Суетливость возвращалась.
Света не обернулась.
— Я «никто», — её голос донесся из-за захлопнувшейся двери. — А «никто» не может находиться в квартире «хозяина».
Она вышла в промозглый ноябрьский вечер. Не потому, что уходила навсегда. Нет. Уходить из их дома, в который она вложила всю свою зарплату за последние пять лет, поменяв гнилые окна и переклеив бабушкины обои, она не собиралась.
Она пошла к своей напарнице, Нине, которая жила в соседнем доме. Ей нужно было подумать.
А в квартире остался Женя. И победившая Вероника Михайловна.
— Ну и скатертью дорога! — выкрикнула свекровь, но как-то неуверенно. — Посмотри, Женечка, какая гордая! Ничего, померзнет — вернется! Иди, сынок, я тебе пельменей сварю, тех, что принесла…
Женя сел на табуретку, где только что сидела Света. Он смотрел на её недопитую чашку. Он уже жалел. Жалел так сильно, что свело желудок. Он не хотел этого говорить. Оно само вырвалось. Он знал, что Света — не «никто». Она была всем. Она была его тихой гаванью, его здравым смыслом.
— Мам… — пробормотал он. — Зачем ты это?
— Я? — искренне возмутилась Вероника Михайловна. — Я тебе только добра желаю! Она же тебе не пара, Женечка, не пара!
Женя молча встал и пошел в комнату. Он лег на их общую кровать и уставился в потолок. Квартира, только что казавшаяся ему его крепостью, вдруг стала пустой, холодной и чужой. Пельменей ему не хотелось.
Света сидела на кухне у Нины. Нина, разбитная женщина пятидесяти лет, курила в форточку и ругала Веронику Михайловну последними словами.
—…тварь она у тебя, Светик, тварь! Прости, Господи. Моя такая же была. Царство ей небесное… пока не померла, всю кровь выпила. А мужики — они ж телята, телята бессловесные! Куда мама потянет, туда и мычат. Что делать-то думаешь?
— Я не знаю, Нина. Я так устала, — Света действительно выглядела измотанной. Её работа вытягивала все соки. Часами смотреть на экраны, где люди живут своей жизнью, а потом приходить в свою, где тебя ждет свекровь… — Он же не со зла. Он вспыльчивый.
— Не со зла? — Нина затушила сигарету. — «Ты никто»? Это не со зла? Это, Светочка, она ему в уши вливает. Каждый день. Кап-кап-кап. Как вода камень точит. А он и поверил. Он же у тебя, прости, не академик.
— Он хороший, — упрямо сказала Света. — Он просто… ведомый.
— Вот! Ведомый! А ты — ведущая. Только ты ведешь тихо, по-умному, а она — громко, с истериками. И её истерики сейчас победили. Тебе нужно что-то делать. Что-то, что заставит его опомниться. Не тебя вернуть, он за тобой уже через час прибежит, вот увидишь. А что-то, что заставит его понять, кто есть кто.
Света смотрела на узор на старой клеенке. «Я нашла способ, который заставил его повернуть всё вспять…» — эта мысль билась у нее в голове. Какой способ?
Она видела на своих мониторах сотни конфликтов. Она знала, что крик порождает крик. Агрессия — агрессию. Но она также видела, что ломает людей. Не крик.
Тишина.
Игнорирование.
Она вдруг поняла. Её сила — не в том, чтобы уйти. Её сила — в её спокойствии. Она «Спокойный Властелин».
— Я вернусь, — сказала она Нине. — Я вернусь прямо сейчас.
— С ума сошла? Пусть побегает!
— Нет. Я вернусь. Но всё будет по-другому.
Когда Света вставила ключ в замок, Женя подскочил с кровати. Он выбежал в прихожую. Вероника Михайловна высунулась из кухни с половником в руке.
Света молча сняла куртку. Молча разулась.
— Свет… Светочка… — забормотал Женя. — Ты прости меня, дурака… Я…
Света посмотрела на него. И не сказала ничего. Она просто прошла мимо него в комнату. Достала из шкафа чистое постельное белье. Взяла подушку.
— Ты что делаешь? — испугался Женя.
Света пошла на кухню. Вероника Михайловна всё еще стояла там.
— Подвиньтесь, пожалуйста, Вероника Михайловна, — всё тем же тихим голосом сказала Света.
Свекровь отступила. Света открыла шкафчик, достала раскладушку, которую они держали для редких гостей. Разложила её прямо здесь, на шестиметровой кухне, между столом и холодильником. Молча постелила.
— Ты что, здесь спать будешь? — ахнула Вероника Михайловна.
— А где же еще? — Света впервые за вечер посмотрела прямо на свекровь. — Я же «никто». А «никто» не может спать в постели «хозяина». Я тут, в уголке. Мешать не буду.
Женя стоял в дверях кухни, белый как стена.
— Света, прекрати! — взмолился он. — Иди в комнату!
— Нет, Женя. Ты сказал. Ты хозяин. А я… гость. Даже не гость. «Никто». «Никто» будет спать здесь. Спокойной ночи, Вероника Михайловна. Спокойной ночи, Женя.
Она легла на раскладушку и отвернулась к стене.
Ночь была адом.
Женя не мог уснуть. Он ворочался в их постели, которая вдруг стала огромной и холодной. Он прислушивался к каждому шороху из кухни. Он слышал, как тяжело вздыхает Света. Он вставал, шел на кухню.
— Свет… ну Светочка…
Она молчала. Она притворялась спящей.
Вероника Михайловна тоже не спала. Она поняла, что перегнула палку. Эта тихая невестка оказалась с таким характером! Она шипела на Женю из кухни:
— Женечка, ну что ты! Иди спать! Она специально! Это манипуляция! Она хочет тебя виноватым сделать!
— Мама, молчи! — впервые в жизни рявкнул на нее Женя. — Просто молчи!
Утром Света встала раньше всех. Молча умылась. Молча собрала раскладушку. Молча сварила себе кофе. Только себе.
Женя вышел на кухню, помятый, с красными глазами.
— Свет… давай поговорим.
— Нам не о чем говорить, Женя. Хозяин всё сказал.
Она оделась и ушла на работу.
Днем Женя не находил себе места на стройке. Он всё ронял из рук. Бригадир на него орал. Он думал только о Свете. О том, как она лежала на этой жуткой раскладушке.
А Вероника Михайловна тем временем не сидела сложа руки. Она выскочила во двор, к своей главной союзнице — Клавдии Петровне, сидевшей на лавочке у подъезда.
— Ой, Клавдия, что деется, что деется! — запричитала она, едва отдышавшись. — Эта змея, Светка-то! Мой Женечка ей слово сказал, а она, представляешь, на кухне спать легла! На раскладушке! Демонстративно! Хочет его извести!
— Да ты что? — ахнула Клавдия, её глаза загорелись любопытством. — На раскладушке? В его квартире? Вот же… артистка! А Женечка что?
— А Женечка мой страдает! Всю ночь не спал! Он же у меня какой — добрый, отходчивый! А она этим пользуется! Кровь из него пьет!
— Ох, Вероника, тяжелый у тебя крест… — покачала головой Клавдия. — Тут, знаешь, надо бабку одну. У меня есть знакомая, она от таких «приворотов тихих» отчитывает. А то ведь уведет она у тебя сына, ох, уведет!
Вероника Михайловна задумалась. Бабка — это, конечно, хорошо. Но сначала надо было действовать самой.
Вечером, когда Света вернулась с работы, её ждал сюрприз. Раскладушки на кухне не было.
— Я её на балкон вынес! — гордо заявил Женя, встречая её в прихожей. — Ты будешь спать в кровати!
— Это еще почему? — спокойно спросила Света, снимая ботинки.
— Потому что я так сказал! — снова начиная заводиться, ответил Женя.
— А, — кивнула Света. — Хозяин приказал. Понятно.
Она прошла в комнату. Раскладушки не было. Женя сиял.
Света открыла шкаф. Достала старый ватный матрас, который они держали для дачи. Взяла подушку. И молча пошла… нет, не на кухню. Она пошла в прихожую и расстелила матрас на коврике у входной двери.
— Ты… ты что?! — у Жени отвисла челюсть.
Вероника Михайловна, выглянувшая из комнаты (она уже перебралась туда и смотрела сериал), потеряла дар речи.
— Здесь, — сказала Света, устраиваясь на матрасе. — Здесь самое место для «никто». У порога. Как собаке. Ты же так считаешь, Женя?
— Света! — Женя упал перед ней на колени. Его лицо было мокрым от слез. Вспыльчивый, суетливый, он не мог выдержать этого тихого, жуткого спектакля. — Светочка, родная… Прости меня! Прости, умоляю! Я — дурак! Я — последняя скотина! Я не хотел! Это мама… это я… я устал…
Он уткнулся лбом в её колени и зарыдал. Навзрыд. Как плакал в детстве, разбив коленку.
Вероника Михайловна застыла в дверях комнаты. Она смотрела, как её сорокалетний сын рыдает у ног невестки, лежащей на матрасе у входной двери. Она поняла, что это — проигрыш. Полный. Сокрушительный.
Света не шевелилась. Она положила руку на его голову. Гладила его по жестким, пахнущим стройкой волосам. Она смотрела поверх его головы на свекровь.
И во взгляде «Спокойного Властелина» не было ни злости, ни торжества. Только холодная, как ноябрьский ветер, усталость. И еще что-то новое. Что-то, что заставило Веронику Михайловну поежиться.
— Женя, — сказала Света очень тихо. — Встань.
Он поднял на нее заплаканное лицо.
— Встань. И скажи своей маме, чтобы она ехала домой.
Женя замер. Он медленно повернул голову. Вероника Михайловна окаменела.
— Что? — прошептала она. — Женечка… ты слышал, что она сказала? Она меня… меня… выгоняет!
