— Я тебе сколько раз говорил, Нинка, без моего ведома ни копейки не трать! — голос из комнаты звенел, как натянутая проволока.
— Петя, ну чего ты сразу начинаешь? — Нина тихо стянула ботинки, поставила аккуратно под вешалку. — У меня дезодорант закончился, понимаешь? Завтра на работу. Хоть бы не позориться.
— Ой, беда невелика! — он даже не оторвался от телевизора, где какой-то комик гоготал над тупыми шутками. — День-два и без него проживёшь. Всё равно тебе там никто не нюхает.
Вот так он всегда: сказал, усмехнулся и сидит довольный, будто слово его закон. С пузиком, который давно вывалился из майки, с пультом в руке, с грязными носками на столе. Хозяин жизни, чтоб ему икалось.
Из кухни донёсся визгливый голос свекрови:
— Петь, я супчик сварила, но мяска не хватило! Надо было купить!
Нина закатила глаза. Ну конечно, сварила. Воды в кастрюлю плеснула, картошки три штуки кинула — и готово. Зато потом: «Нинка, а где мясо?»
— Ты мясо купила? — тут же повернулся к ней Пётр.
— Курицу взяла, — ответила она устало. — Дешевле было.
— Курицу, — протянула свекровь, появившись в дверях. — А что, свинина тебе не по карману? Экономит на семье, а потом жалуется, что все к ней плохо относятся!
У Нины перед глазами потемнело. Хотелось рявкнуть, что она одна тут пашет на всех, пока они сидят и языками чешут, но промолчала. От этого внутри только хуже — будто камень в груди.
Пётр, не моргая, уставился в экран и буркнул:
— Да ладно, мам, пусть сама разбирается. Всё равно скоро полегче станет. Я кредит почти выплатил, потом жить будем по-человечески.
— Какой ещё кредит? — насторожилась Нина.
— Да не тебе решать, — отмахнулся он. — Я мужик, я решаю.
И добавил, как бы между делом, но с тем самым выражением, от которого у неё кровь стыла:
— А вообще, ты бы не дулась. У тебя же квартира от бабки осталась. Вот и пустим её в оборот, раз уж вместе живём. Чего добру пропадать?
— Что? — Нина не сразу сообразила, что он говорит всерьёз. — Ты хочешь продать мою квартиру?
— Нашу, — он даже бровью не повёл. — Мы семья. Значит, всё общее.
Свекровь поддакнула:
— Правильно, Петенька. Женщина должна делиться. Нечего жадничать.
Слова эти, будто нож в сердце.
Бабушка всю жизнь на заводе вкалывала, копейку к копейке откладывала, чтобы эта квартира у Нины была. Не для того, чтобы Петя со своей мамашей её делили.
— Нет, — тихо, но твёрдо сказала она. — Это моё. Завещание на меня.
Он резко встал, лицо покраснело, глаза сузились:
— Ты что, против меня пошла? Совсем страх потеряла?
— Просто напомнила закон, Петя. — Она впервые за долгое время смотрела прямо в глаза. — Это личное наследство, оно не делится.
Он шагнул к ней, тяжело, как медведь на тонкий лёд.
— Ты у меня поумничай ещё раз — посмотрим, чьё будет последнее слово.
Свекровь метнулась к ним:
— Нина, ты что вытворяешь? Он же ради тебя горбатится!
— Ради меня? — горько усмехнулась Нина. — Он кредиты берёт на телевизоры и пиво. А я потом разгребаю.
Комната будто задрожала от напряжения. Пётр схватил её за руку:
— Не будешь так разговаривать со мной, поняла?
Она вырвалась.
— Отпусти, Петя.
— Да что ты себе возомнила, а? — крикнул он. — Думаешь, раз квартира на тебя, можешь нос задирать?
— Думаю, что надоело молчать.
Он вспыхнул, словно ему в лицо плюнули. Закричал. Мать завизжала. Слова летели, как камни. «Неблагодарная», «безмозглая», «нахлебница» — всё перемешалось в один шум.
И вдруг Нина, не разбирая дороги, схватила сумку и выскочила за дверь. Дверь хлопнула — так, что в прихожей дрогнуло зеркало, купленное на «Авито» за тысячу рублей.
У Лариски было тихо. Старенький диван, кошка на подоконнике и радио, которое всегда бубнило где-то на кухне.
— Ну и дура ты, — сказала Лариса, наливая чай. — Сколько лет терпела, а теперь, видать, дошло.
— Да не знаю я, — Нина уткнулась в кружку. — Страшно. Куда идти, как жить? Всё ж общее было.
— Общее! — хмыкнула Лариса. — Только тебе одной всё и было. Он сидел, мать его сидела, а ты пахала. Так что не жалей.
Нина промолчала. Хотелось верить, что подруга права. Но внутри всё дрожало, будто земля под ногами треснула.
Ночью спать не смогла. Телефон мигал на тумбочке. Пётр звонил, писал.
«Ты куда делась?»
«Вернись, не позорь семью»
«Без тебя мне плохо»
Потом тишина. А потом снова:
«Я к тебе приеду».
Она не ответила ни на одно.
— Не бери, — посоветовала утром Лариса. — Знаю я таких. Сначала орёт, потом ползёт с цветочком.
Через день действительно приполз. Правда, без цветочка — с чемоданом.
Стоял прямо в подъезде, у соседской двери, и орал на весь двор:
— Нина! Выходи! Я твои шмотки привёз!
Ларисины соседи уже выстроились за дверями, как на спектакле.
Нина вышла.
— Вот, — он поставил чемодан на коврик. — Раз уж ты такая умная — живи сама. Но квартиру мы продадим. Это общее.
— Нет, — сказала она, чувствуя, как голос дрожит, но внутри крепнет. — Квартира только моя.
— Твоя? — он шагнул ближе. — Ты забыла, кто муж в доме? Всё, что твоё — моё!
Сзади раздалось спокойное:
— Мужик, не ори.
Лариса стояла в халате, с сигаретой.
— Наследство — личное имущество. Закон почитай, если умеешь.
— Да пошла ты, — процедил он.
— Сам пошёл, — ответила она спокойно. — А ну марш из подъезда, пока полицию не вызвала.
Пётр злобно пыхтел, но ушёл.
Нина смотрела ему вслед и впервые поняла: он не злой — он трусливый. Боится, что без неё жить не сможет.
Позже, когда Лариса ушла в магазин, Нина открыла чемодан.
Там — три рубашки, пара джинсов и тапки. Документов нет.
— Вот подлец, — выдохнула она. — Всё у себя оставил.
Она не плакала. Просто взяла паспортную копию, пошла в МФЦ.
«Восстановить, перевыпустить, заблокировать» — слова, от которых будто лёгкость вернулась в плечи.
Вечером Лариса сказала:
— Молодец. Теперь ты не зависима. Но, учти, он ещё вернётся. Таких жизнь просто так не отпускает.
Нина кивнула.
Она знала.
Но впервые за много лет чувствовала не страх, а силу.
Когда документы были готовы, она поехала в Электросталь.
Бабушкина квартира встретила её тишиной и запахом старого дерева.
Солнце пробивалось сквозь кружевные занавески, на стене — фото бабушки в рамке.
— Ну здравствуй, — шепнула Нина.
Звонок в дверь раздался в воскресенье под вечер — резкий, настойчивый, будто кто-то требовал впустить не человека, а бурю.
Нина как раз варила себе кашу, включила радио, всё вроде бы спокойно. Но по звуку — она сразу поняла: Пётр. Сердце ухнуло в живот.
— Ну что, Нинка, доигралась? — голос с порога был тот самый, тяжёлый, с хрипотцой.
Стоит — лоб красный, глаза бешеные. А за ним, как всегда, мать. В шубе поверх халата, бигуди из-под капюшона торчат, как антенны.
— Мы пришли, — объявила она, — домой.
— Куда? — Нина опёрлась на косяк.
— В твою квартиру, — спокойно сказал Пётр, будто речь шла о дачном участке. — В нашей тесно, а тут простор. Ты сама не справишься, вот мы и решили переехать.
Нина не сразу поверила, что это не шутка.
— Переехать? Серьёзно?
— Конечно! — влезла свекровь. — Мы семья. Чего ты выделываешься? Комнаты две — всем место хватит.
Нина засмеялась. Смех получился короткий, резкий, почти нервный.
— Так вот как, значит. Я — паши, корми, обеспечивай, а теперь ещё и приюти. Красота.
Пётр шагнул внутрь, не спрашивая.
— Не строй из себя святую. Ты без нас никто. Думаешь, поработала месяц — и уже независимая?
— Ага, — усмехнулась она. — А ты кто без меня? Даже трусы себе не купишь, если я не дам.
Он вспыхнул, как спичка.
— Ты что, совсем страх потеряла?
— Потеряла, — тихо сказала Нина. — И слава богу.
Свекровь подняла руки к небу:
— Вот что значит, женская гордыня! Бес попутал! Неблагодарная! Мы тебя как дочку приняли, а ты нас на улицу!
— На улицу? — Нина кивнула. — А вы и не жили тут никогда. Это не ваша квартира. Не придумывайте.
Пётр швырнул пакет на пол, в нём что-то звякнуло.
— Значит, так? Значит, ты против семьи? Тогда я по-другому буду разговаривать.
— Как? — спокойно спросила она, доставая телефон. — Через полицию?
Он застыл.
— Ты быдло, да? На мужа стучать собралась?
— Не на мужа, — ответила Нина. — На человека, который в чужой дом ломится.
Пауза была такая, что даже часы на стене тикали громче.
Мать Пети зашипела, как змея:
— Ах ты, ведьма! Мы тебя растили, а ты нас позором покрываешь!
— Растили? — Нина вздохнула. — Да вы меня грызли каждый день.
Телефон она подняла на глазах у них.
— Всё, ребята. Шаг вперёд — и звоню.
Пётр шумно выдохнул, сжал кулаки. Потом повернулся, выругался и вышел, хлопнув дверью. Мать следом, причитая:
— Мы ещё посмотрим, кто кого выживет!
Когда за ними щёлкнул замок, Нина долго стояла, прислонившись к двери. Руки дрожали, колени слабели, но внутри — ни капли страха. Только усталость и странное облегчение, как будто сбросила мешок с плеч.
Через неделю ей позвонил участковый.
— К вам обращались гражданин и гражданка Ивановы, — сказал он сухо. — Жалоба на то, что вы их не пускаете в квартиру.
— Конечно, жаловались, — усмехнулась Нина. — Только квартира оформлена на меня, документы есть.
— Тогда не волнуйтесь, — ответил он уже мягче. — Мы проверим и закроем дело.
Нина повесила трубку и улыбнулась. Не потому что всё решилось, а потому что впервые в жизни за неё говорит не крик, не слёзы, а бумага. Закон.
Работа у неё была обычная — бухгалтер в небольшой фирме по продаже сантехники. Зарплата — не бог весть что, но хватало. Коллеги нормальные, начальница строгая, но справедливая.
— Ты теперь как будто другим человеком стала, — сказала как-то бухгалтерша Светка, глядя на неё. — Раньше ходила серая, будто побитая. А теперь глаза горят.
— Да просто жить спокойно стала, — ответила Нина.
Но спокойствие оказалось хрупким.
В один из вечеров позвонила свекровь. Голос — сладкий, как перекипячённый компот.
— Ниночка, поговорить бы надо. Мы же семья, чего сердиться.
— Говорите, — Нина сразу насторожилась.
— Мы тут подумали… Петеньке тяжело, ты ж его знаешь, он горячий. Может, по-хорошему договоримся? Квартиру перепишешь, а он тебе машину купит.
Нина чуть не рассмеялась в трубку.
— Машину? А бензин кто платить будет — ты?
— Не груби старшим! — тут же зашипела та. — У нас добром можно всё решить. Ты же девка умная.
— Я теперь умная, да. Поэтому переписывать ничего не буду.
— Тогда не обижайся, если потом хуже будет! — рявкнула свекровь и бросила трубку.
Нина сидела, глядя на телефон, и чувствовала, как внутри вместо страха появляется злость — спокойная, холодная.
— Пусть пробуют, — сказала себе. — Только теперь я не та, что была.
Весна подкралась незаметно. В Электростали снег сошёл быстро, на асфальте появились лужи, вороны орали под окнами.
Нина по вечерам открывала окно, ставила чайник и думала, что жизнь — как ремонт: грязно, тяжело, но если доделать, будет красиво.
И вдруг — снова звонок.
На этот раз не в дверь, а в домофон.
— Это я, — послышался знакомый голос.
Она не ответила.
— Нинка, ну хватит дурить. Я по-хорошему. Хочу поговорить.
— Говори.
— Не через решётку, — вздохнул он. — Впустить можешь?
— Нет.
— Ну тогда хоть выслушай. Я всё понял, правда. Без тебя жизнь — не жизнь. Давай заново, а? Я кредит закрою, работу нормальную найду. Съездим куда-нибудь.
Нина молчала.
— Я изменился, — продолжал он. — Мать тоже остыла. Мы все были неправы.
— Петя, — сказала она тихо, — поздно.
— Почему поздно? Я ж для нас хочу! Я мужик, мне тяжело признать, но я виноват.
— Потому что я теперь не та, которой можно морочить голову. Ты не извиняешься — ты снова хочешь рулить.
Он замолчал.
— Значит, всё?
— Всё.
Секунда, другая. Потом — резкий писк домофона и тишина.
Через пару дней в почтовом ящике она нашла конверт.
Письмо. От Пети.
«Нина, я понимаю, ты обиделась, но ты же добрый человек. Дай мне шанс. Я без тебя никто. Вернись, пожалуйста.»
Она перечитала и, не раздумывая, порвала на мелкие куски.
Кусочки медленно падали в мусорное ведро, как сухие листья.
Летом, когда жара стояла такая, что асфальт плавился, Нина сидела у окна, пила кефир и смотрела, как соседские дети гоняют мяч. Слышен был смех, лай собаки, запах жареного из соседнего подъезда.
И вдруг ей стало легко. По-настоящему.
— Ну вот, — сказала она вслух, — наконец-то живу как человек.
Телефон на столе молчал. Ни звонков, ни угроз, ни истерик.
Работа шла, жильё своё, подруга Лариса приезжала по выходным с пирожками — мирными, домашними, без скандалов.
Иногда Нина ловила себя на том, что идёт вечером по улице и улыбается просто так. Не потому что всё идеально, а потому что — своё. Без чужого крика за спиной.
Однажды, проходя мимо зеркала в прихожей — того самого, дрогнувшего когда-то от хлопка двери, — она остановилась.
Посмотрела на своё отражение: волосы подстрижены, глаза спокойные, губы чуть подрагивают, будто не верят, что всё это правда.
— Видишь, бабуль, — шепнула она, — я справилась.
И вдруг из окна донёсся шум — дворники спорили с кем-то, лаяла собака, где-то играла музыка.
Обычная жизнь. Та самая, о которой она когда-то мечтала.
Она включила чайник, достала кружку, поставила её на подоконник и смотрела, как пар поднимается в лучах вечернего солнца.
Всё просто. Всё честно. Всё своё.
И пусть он где-то там кричит, что без неё пропадёт — это уже не её забота.
Нина знала: не пропадёт.
Просто впервые останется один.
Как и положено тем, кто всю жизнь считал, что все вокруг обязаны.
