— Три тысячи за коммуналку. Две с половиной на продукты. Тысяча на твои лекарства. Пятнадцать тысяч на ремонт, потому что ты «случайно» залила соседей снизу, — голос Светланы Петровны был ровным, почти безэмоциональным, но каждая цифра падала на кухонный стол, как холодная монета. Она сидела напротив своей невестки, держа в руках потрёпанную тетрадь в клетку, заполненную мелким, убористым почерком.
Оксана замерла с чашкой чая на полпути к губам. Она не ожидала такого поворота. Приехала в гости к свекрови после работы, уставшая, с единственной мыслью выпить чаю и пойти домой. А тут… Она медленно поставила чашку обратно на блюдце, стараясь не загреметь, и посмотрела на женщину напротив. Светлана Петровна, седая, подтянутая, с идеальной осанкой и жёстким взглядом, смотрела на неё с каким-то холодным любопытством, словно наблюдала за подопытным существом.
— Что это? — наконец выдавила Оксана, кивая на тетрадь. Хотя она уже начинала догадываться, и от этого понимания внутри всё холодело.
— Бухгалтерия, милая моя, — свекровь перелистнула страницу. — Систематизация наших с тобой… как бы это назвать… финансовых взаимоотношений за последние четыре года. С того самого дня, как вы с Мишей стали жить отдельно. Помнишь, я тогда сказала: «Дети, живите, как хотите, мы всегда поможем». Вот я и помогала. А теперь считаю, сколько именно.
В голосе не было злости. Была деловитость бухгалтера, подводящего квартальные итоги. И это было страшнее любого крика. Оксана чувствовала, как у неё немеют пальцы, сжимающие край стола. Она пыталась собрать мысли, понять, что вообще происходит. Ещё пять минут назад она сидела в знакомой кухне, пила знакомый чай, слушала обычные жалобы свекрови на здоровье. А сейчас…
— Продолжим? — без паузы продолжила Светлана Петровна. — Двадцать пять тысяч, когда Мишу сократили, и вы два месяца не могли снимать квартиру. Тридцать тысяч на вашу свадьбу — я ведь оплатила половину банкета, ты помнишь? Десять тысяч, когда у тебя «сломался телефон», и тебе срочно нужен был новый, потому что по работе звонят. Восемь тысяч на врачей, когда Миша заболел. Семь с половиной…
— Хватит! — голос Оксаны сорвался на крик. Она резко встала, опрокинув стул. — Что вы делаете? Мы же семья! Вы мать Михаила! Вы… вы мне как мама…
Последние слова прозвучали жалко, почти слезливо. Она и правда когда-то так думала. Её родная мать умерла, когда Оксане было семнадцать, и появление в жизни Светланы Петровны казалось подарком судьбы. Внимательная, заботливая, всегда готовая помочь. Только сейчас, глядя в холодные, расчётливые глаза этой женщины, Оксана понимала, что каждая «помощь» была записана, оценена и теперь предъявлена к оплате.
Свекровь даже не дрогнула. Она аккуратно прикрыла тетрадь и сложила руки на ней, как на священной книге.
— Как мама? — переспросила она, и в её голосе появилось нечто новое. Не злость. Презрение. — Мамы не ведут учёт, верно? Мамы просто дают. Но, видишь ли, милая Оксаночка, я не твоя мама. Я мама Михаила. И я помогала не тебе. Я помогала ему. А он почему-то решил, что все эти деньги, вся эта забота — это подарок вам обоим. Бесплатный и бессрочный. Но бесплатный сыр только в мышеловке.
Она поднялась. Светлана Петровна была на голову ниже невестки, но сейчас казалось, что она возвышается над Оксаной, как айсберг над утлой лодкой.
— Четыреста восемьдесят две тысячи рублей. Это итоговая сумма за четыре года, — она постучала пальцем по тетради. — Я не требую вернуть всё и сразу. Я не изверг. Давайте по… скажем, по двадцать тысяч в месяц. Вы оба работаете. Это посильная нагрузка.
— Вы… вы шутите? — Оксана схватилась за спинку стула, ноги подкашивались. — Двадцать тысяч в месяц? Откуда? У нас ипотека, коммуналка, на еду с трудом хватает…
— На еду хватает, потому что я регулярно передаю с Мишей продуктовые пакеты, — холодно уточнила Светлана Петровна. — Которые тоже вошли в эту сумму, между прочим. Каждая баночка варенья, каждый пакет картошки с дачи. Бензин, который я тратила, привозя всё это. Я ничего не забыла. Я всё записывала.
Оксана молчала. В горле стоял ком. Она чувствовала себя загнанной в угол. Все эти годы она думала, что у них нормальная семья. Они приезжали в гости, помогали свекрови по дому, Миша вечно что-то чинил у матери. Светлана Петровна казалась заботливой, пусть и немного придирчивой. И вот теперь выясняется, что каждое её «доброе дело» было инвестицией, которую она планирует вернуть с процентами.
— Я позвоню Мише, — наконец выдавила Оксана. — Пусть он сам с вами разбирается. Я… я не понимаю, что происходит.
— Звони, — равнодушно кивнула свекровь. — Он уже в курсе.
Оксана замерла. Эти слова подействовали как ледяной душ.
— Что… что значит «в курсе»?
Светлана Петровна вернулась на своё место, налила себе чай из заварника и сделала неторопливый глоток. Она явно наслаждалась моментом.
— Я вчера показала ему эту тетрадь. Мы провели с ним два часа за этим столом, обсуждая каждую строчку. Он согласился, что сумма правильная. Он согласился, что четыреста восемьдесят две — это справедливая цифра. И он согласился на график выплат. Так что, милая моя, можешь не пытаться натравить на меня сына. Он на моей стороне.
Мир Оксаны рухнул окончательно. Не деньги были главным. Хотя сумма пугала. Но предательство мужа… Он знал. Знал весь вчерашний день и промолчал. Пришёл домой, поужинал, лёг спать рядом с ней. И ни слова. Он выбрал мать. Он оставил жену одну разбираться с этим кошмаром.
— Почему? — прошептала она. — Зачем вы это делаете?
Свекровь отставила чашку. Её лицо смягчилось, но эта мягкость была хуже прежней холодности. Это была маска жалости, под которой скрывалось торжество.
— Потому что так правильно. Потому что я хочу, чтобы вы научились ценить то, что имеете. Я не вечная. Скоро мне будет семьдесят. У меня есть квартира, дача, небольшие накопления. Всё это когда-нибудь достанется Мише. Но вот вопрос: достанется ли это вам? Или только ему?
Вот оно. Настоящая причина. Оксана почувствовала, как внутри всё похолодело и одновременно вспыхнуло злостью. Наследство. Всегда всё сводилось к наследству. Свекровь боялась, что после её смерти квартира и дача станут совместно нажитым имуществом молодых. И она решила действовать на опережение.
— Если вы вернёте мне долг, — продолжала Светлана Петровна, — я буду знать, что вы достойные люди. Ответственные. И тогда, может быть, я внесу изменения в завещание. Но пока… пока я вижу только нахлебников, которые привыкли жить за чужой счёт.
Слово «нахлебники» прозвучало как пощёчина. Оксана почувствовала, как щёки заливает краска. Обида, злость, бессилие — всё смешалось в ядовитый коктейль, который клокотал внутри. Она хотела закричать, хотела опрокинуть этот стол, швырнуть эту проклятую тетрадь в лицо этой женщине. Но она знала: это только обрадует свекровь. Это даст ей новый козырь. «Видишь, Миша, какая у тебя жена? Истеричка. Неблагодарная».
— Я… мне нужно идти, — Оксана развернулась к выходу. Ноги дрожали, перед глазами плыло. Она чувствовала себя так, словно её обокрали. Украли не деньги, а что-то куда более важное — иллюзию семьи, иллюзию любви, иллюзию того, что она не одна.
Дома Михаил сидел на диване и смотрел футбол. Обычный вечер. Обычный муж. Только теперь Оксана видела его другими глазами. Когда она вошла, он даже не обернулся. Просто сказал:
— Мама позвонила. Сказала, что ты была у неё. Как прошло?
Спокойный тон. Как будто речь шла о визите к зубному. Оксана подошла и встала между ним и телевизором. Он был вынужден поднять на неё глаза. И то, что она увидела в этих глазах, окончательно всё расставило по местам. Вина. Страх. И покорность.
— Ты знал, — произнесла она. Не вопрос. Утверждение.
— Я… да. Она показала мне тетрадь вчера, — он отвёл взгляд. — Слушай, Окс, ну она же не требует всё сразу. Двадцать тысяч в месяц — это не так много. Мы справимся.
— Двадцать тысяч, — повторила Оксана, и в её голосе появилось нечто новое. Сталь. — За что, Миша? За то, что твоя мать помогала своему сыну? За то, что она передавала тебе продукты? За то, что она давала нам деньги, когда тебя сократили? Это была её обязанность как матери или коммерческая услуга?
Он нервно сглотнул.
— Ты не понимаешь. Она старая. Ей нужна уверенность, что мы… что мы её не забудем. Что мы не бросим её.
— Шантаж, — тихо сказала Оксана. — Это называется шантаж, Миша. Она шантажирует нас наследством. «Вернёте долг — может быть, внесу вас в завещание». Ты слышишь себя? Мы должны заплатить за право получить то, что по закону и так частично наше?
— Не наше! — вдруг вскинулся он. — Её! Это её квартира, её дача! Она заработала всё сама! И если она хочет…
Он осёкся, поняв, что сказал лишнее. Но было поздно. Оксана медленно кивнула. Теперь всё встало на свои места. Муж был не жертвой манипуляций матери. Он был её соучастником. Возможно, даже инициатором. Они действовали вместе. Мать и сын против жены.
— Понятно, — сказала она и повернулась к выходу из комнаты.
— Куда ты? — встревожился Михаил.
— На кухню. Мне нужно подумать.
Она села за кухонный стол и достала свой телефон. Пальцы дрожали, но она заставила себя сосредоточиться. Открыла калькулятор. Четыреста восемьдесят две тысячи. Двадцать тысяч в месяц. Два года выплат. Два года жизни в долговой яме перед свекровью. Два года унижения. И что потом? Может быть, ещё одна тетрадка? С новыми «долгами»? Бесконечная кабала?
Нет. Она не согласна. Но прямой отказ приведёт к скандалу, к разрыву с мужем, к разводу. К потере всего. А ведь Светлана Петровна именно на это и рассчитывает. Она ставит ловушку: либо плати, либо уходи. Третьего не дано.
«Но дано», — подумала Оксана. И начала набирать номер.
Через два дня Оксана снова сидела на кухне у свекрови. Только на этот раз она не пришла с пустыми руками. Перед ней на столе лежала папка с документами. Светлана Петровна смотрела на неё с настороженным любопытством.
— Ты хотела поговорить? — холодно спросила она.
— Хотела, — спокойно кивнула Оксана. — Про деньги. Про твою тетрадь. И про справедливость.
Она открыла папку и выложила на стол несколько листов. Свекровь придвинула их к себе и начала читать. Её лицо медленно менялось. Непонимание сменялось удивлением, потом гневом.
— Что это? — процедила она сквозь зубы.
— Встречная бухгалтерия, — объяснила Оксана, и в её голосе не было торжества. Была усталость и решимость. — Ты считала свои вложения. Я посчитала наши. Сорок два раза Миша чинил в этой квартире сантехнику, электрику, мебель. Средняя стоимость вызова мастера — полторы тысячи. Итого шестьдесят три тысячи. Двадцать восемь выездов на дачу за четыре года — копать, строить, ремонтировать. Стоимость работы дачника — две с половиной тысячи в день. Семьдесят тысяч. Я провела с тобой в больнице три недели, когда ты лежала с переломом. Отпросилась с работы без содержания. Потеряла семьдесят пять тысяч зарплаты. Ещё десятки мелочей — уборки, готовка, помощь. Я всё посчитала. По рыночным расценкам, как ты любишь. Итого: пятьсот пятнадцать тысяч.
Свекровь побледнела. Она смотрела на цифры, на чеки мастеров, на распечатки прайсов клининговых компаний. Оксана приготовилась. Она знала, что сейчас начнётся. Крики, обвинения, слёзы. Но Светлана Петровна молчала. Она медленно перебирала листы, и на её лице застыло выражение, которое Оксана не могла определить.
— Минус твои четыреста восемьдесят две, — продолжила Оксана, — остаётся тридцать три тысячи в твою пользу. Я готова их вернуть. Прямо сейчас. Вот, — она выложила на стол конверт. — Наличными. И мы квиты. Навсегда.
Тишина затянулась. Свекровь не трогала конверт. Она просто сидела и смотрела на документы. Потом медленно подняла глаза на Оксану.
— Ты посчитала, — тихо произнесла она, и в голосе было нечто странное. — Ты всё посчитала. Как я.
— Да, — кивнула Оксана. — Ты научила меня. Ты показала, что в этой семье всё имеет цену. Что любовь измеряется деньгами. Что помощь — это инвестиция. Я поняла урок. И применила его.
Она встала.
— Деньги на столе. Больше мы тебе ничего не должны. И ты нам — тоже. Я не хочу твоего наследства. Я не хочу твоей квартиры. Я хочу только одного: чтобы ты не совала нос в нашу жизнь. Чтобы не считала каждую копейку. Чтобы перестала манипулировать Мишей. Если не можешь — тогда просто не звони. Мы справимся сами.
Она развернулась к выходу. На пороге обернулась.
— Знаешь, что самое грустное? Я правда любила тебя. Как мать. Но ты превратила семью в бухгалтерию. И теперь я просто твоя деловая партнёрша, которая закрывает сделку. Жаль, что так вышло.
Дверь закрылась тихо. Светлана Петровна осталась одна на кухне. Перед ней лежали два документа. Её тетрадь и папка Оксаны. Два манифеста холодного расчёта. Она медленно протянула руку к конверту, открыла его. Деньги были на месте. Ровно тридцать три тысячи.
Она вдруг почувствовала, как что-то сжимается в груди. Это была не боль. Это была пустота. Она выиграла финансовый спор, но проиграла что-то куда более важное. Она потеряла невестку. Не как должницу. Как человека, который её любил.
Дома Оксана застала Михаила в растерянности. Он метался по квартире с телефоном в руках.
— Мама звонила, — начал он. — Сказала, что ты принесла деньги и…
— И закрыла все счеты, — закончила Оксана. — Да. Мы больше ничего не должны. Ни ей, ни друг другу в этом смысле.
Она прошла мимо него в спальню и начала складывать вещи в сумку.
— Ты… что ты делаешь? — испуганно спросил Михаил.
— Собираюсь. Поживу неделю у подруги. Мне нужно подумать. О нас. О том, хочу ли я дальше быть в браке с человеком, который молча смотрит, как его мать унижает жену. Который выбирает сторону матери против жены. Который не способен защитить свою семью.
— Окс, я…
— Нет, Миша. Не сейчас. Я устала. Я потратила два дня на то, чтобы собрать все доказательства, все чеки, все расчёты. Чтобы доказать твоей матери, что мы не нахлебники. Чтобы отстоять наше достоинство. А ты что сделал? Ты просто согласился с ней. Ты предал меня.
Она застегнула сумку и посмотрела на него. В её глазах не было ненависти. Была лишь бесконечная усталость и разочарование.
— У тебя есть неделя. Реши, кто важнее. Мама, которая считает каждую копейку. Или жена, которая готова бороться за эту семью. Но знай: если ты выберешь первое, то второго больше не будет. Я не намерена всю жизнь доказывать своё право быть частью этой семьи.
Через неделю Оксана вернулась. Михаил встретил её молча. Но на кухонном столе лежал документ. Она развернула его и прочитала. Это было заявление в загс о разводе. И оно было подписано только с одной стороны. Его стороны.
— Я не смог, — тихо сказал он. — Не смог выбрать. Мама… она моя мама. А ты права. Я слабак. Маменькин сынок. Ты заслуживаешь лучшего. Человека, который будет на твоей стороне. Всегда. А я не он.
Оксана посмотрела на документ, потом на мужа. И вдруг почувствовала странное облегчение. Конец. Наконец-то конец этой затянувшейся агонии.
— Спасибо, — сказала она. — За честность. Лучше поздно, чем никогда.
Она взяла ручку и поставила свою подпись. Рядом с его. Два автографа на смертном приговоре их браку.
Через год Оксана случайно встретила Светлану Петровну на улице. Бывшая свекровь постарела, осунулась. Они остановились, глядя друг на друга.
— Как жизнь? — наконец спросила Светлана Петровна.
— Хорошо, — искренне ответила Оксана. — Я переехала в другой город. Новая работа, новая жизнь. Свободная от… долгов. А у вас?
Старая женщина молчала. Потом тихо сказала:
— Миша женился. На девушке, которая никогда не просит помощи. Которая очень самостоятельная. Они даже в гости редко приезжают. Я им не нужна.
Оксана кивнула. Справедливость. Та самая, которую так любила просчитывать Светлана Петровна.
— Знаете, — сказала Оксана, — есть вещи, которые нельзя измерить деньгами. Любовь. Доверие. Семья. Когда я поняла это, стало легче. Надеюсь, вы тоже когда-нибудь поймёте.
Она улыбнулась грустно и пошла дальше. Не оборачиваясь. Она была свободна. И счастлива. А Светлана Петровна осталась стоять на улице, сжимая в руках сумку. В той сумке наверняка лежала та самая тетрадь. Но теперь в ней уже некому было предъявлять счета.
