— Да чтоб тебя, Танюха! Это что за балаган тут устроен?!
— Тётя Валя, вы чего орёте-то? — растерялась Татьяна, стоя босиком на линолеуме, с полотенцем на плече. — Мы тут порядок наводим. А вы чего так взвились?
— Какой порядок, милочка? Это я в своей квартире порядок навожу, понимаешь? С вещами своими убирайтесь отсюда! Сейчас же!
Женщина говорила негромко, но с таким напором, что даже люстра чуть задребезжала.
Валентина Петровна, вдова лет шестидесяти, только утром вернулась из своего дачного дома под Рыбинском. Осень стояла хмурая, промозглая — октябрь на исходе. В электричке дуло со всех щелей, в пакете — три банки солёных огурцов, связка сушёных грибов, и старенький телефон, на котором села батарейка.
Она думала, приедет — помоет пол, включит чайник, усядется в любимое кресло, а вместо этого застала в квартире совершенно чужую жизнь.
В прихожей пахло чужими духами, на стене висело новое зеркало с блёстками по краю, а в комнате — телевизор, не её, и громко орёт какая-то передача, где кто-то кричит: «Ты не мужчина!»
На кухне — кружки с надписями «Муж и жена — одна сатана» и сковорода, в которой шкворчали котлеты.
— Тётя Валя, вы же сами разрешили! — растерянно произнесла Татьяна, закидывая полотенце на плечо. — Ну вы в тот раз сказали: «Мне одной там делать нечего, живите пока». Мы с Серёжей подумали, что вы и имели в виду — поживите, мол.
— Разрешила?! Когда это я тебе такое говорила, а? У тебя фантазия, девка, богатая! — Валентина Петровна сняла платок, откинула седеющие волосы и посмотрела так, что Татьяна поняла — шутки кончились.
Из комнаты вышел Сергей — крепкий, небритый, в спортивных штанах, с отвёрткой в руках.
— Добрый день, Валентина Петровна. Только давайте без нервов, ладно? Мы тут ненадолго. Просто Танин брат сдаёт свою комнату, а нам деваться некуда. Вы ж всё равно в деревне живёте.
— Ах, ненадолго! Так вот что, — голос её сорвался, но глаза оставались холодными, — я в деревню езжу, а живу я тут. И ключи я вам не давала. Откуда они у вас, объясните!
Татьяна молчала, кусая губу.
— Мама дала, — тихо сказала она. — Она же сестра твоего покойного. У неё дубликаты ключей были.
— Вот оно как… — Валентина опёрлась о спинку стула. — Значит, Клавдия дала, да? Значит, опять без спросу.
Она знала эту Клавдию сорок лет. Та всегда лезла, куда не звали — «по-семейному», «из лучших побуждений». А теперь, выходит, ещё и квартирами распоряжается.
— Ну всё, — сказала Валентина, — собирайте своё барахло. Сегодня же, сейчас. Пока я полицию не вызвала.
— Да вы чего, тётя Валя! — Сергей засмеялся, но смех вышел нервный. — Вы сами подумайте, ну куда нам сейчас идти? Осень на дворе, съёмные цены какие, вы хоть в интернете гляньте. Мы вам за коммуналку заплатим, честно.
— Мне ваши копейки не нужны! Мне нужно, чтобы вы вон отсюда убрались. Живо!
И тут Татьяна вдруг вспыхнула:
— Да вы неблагодарная! Да если бы не мама, вы бы с ума там в своей деревне со скуки сошли! Мы, между прочим, тут ремонт сделали! Всё обновили, чтобы вам приятно было возвращаться! А вы — полиция, полиция! Да вам спасибо сказать надо!
— Спасибо?! — Валентина даже рассмеялась. — Да вы обои мои выбросили! А тюль куда дели? Он ведь ещё от мужа остался.
— Да старьё это было, тётя Валя! — взвилась Татьяна. — Пыль, духота! Мы хотели, как лучше. Мы думали, вам понравится!
Сергей молча стоял у окна, нервно стуча отвёрткой по подоконнику.
— А может, вы просто боитесь, что теперь квартиру придётся делить? — сказал он тихо, но с нажимом. — Алексей, царство ему небесное, обещал Татьяне долю. Все знали. А вы, как только он умер, сразу всё себе прибрали. Не по-человечески это.
— Послушай, умник, — Валентина резко выпрямилась. — Квартира была оформлена на меня. И если кто-то кому-то что-то «обещал» на кухне под рюмку — это не документ. Всё. Конец разговору.
Татьяна покраснела. Ей стало неловко, но гордость не позволила отступить.
— Ну и ладно, — сказала она. — Мы всё равно уйдём. Но вы потом не жалейте, когда одна тут останетесь. Никому вы не нужны. Ни мне, ни маме, никому!
Эти слова больно ударили Валентину. Не потому что она боялась одиночества — она давно с ним жила. А потому, что сказала это девчонка, которую она с детства знала, которой когда-то шапку вязала, яблоки носила, когда та болела.
Она повернулась, пошла в комнату и тихо сказала:
— Убирайтесь. Пока я добрая.
К вечеру приехали участковый и соседи — Вера с мужем Фёдором.
Вера — баба бойкая, слова не стеснялась:
— Ну и дела! Валюша, да ты что, опять эти родственнички тебе нервы мотают? Я ж тебе говорила, не давай никому ключи, даже Клавдии! Она ж только улыбается, а сама вон чего удумала.
— А что я могла, Вера? Тогда муж только умер… Я как в тумане ходила. Она сама всё взяла — «пусть будут у меня, вдруг потеряешь».
— Ага, потеряешь! — фыркнула Вера. — Потеряла теперь покой.
Сергей и Татьяна сидели на диване, как школьники у директора. Сергей пробовал шутить, но шутки не шли.
— Мы ж не враги вам, Валентина Петровна. Мы свои, родня. Неужели нельзя по-хорошему договориться?
— Родня не ломится в дом без спросу, — сухо ответила она. — И не клеит обои на чужих стенах.
Участковый записывал что-то в блокнот, хмурился:
— Ну что я могу сказать. Право собственности за Валентиной Петровной. Так что, ребята, собирайте вещи и идите по-хорошему.
Татьяна заплакала.
— А куда? Куда идти? Мы всё потратили! Мы тут мебель купили, кровать новую!
— Так вы её и забирайте, — устало произнесла Валентина. — Вынесите, хоть ночью.
Фёдор, сосед, помог им спустить комод и коробки. Валентина стояла у окна, смотрела, как они таскают вещи. Было ощущение, будто из дома выносили не мебель, а саму ложь, накопившуюся за годы родства.
На следующее утро она поехала к нотариусу. Села в очереди между двумя бабками с сумками и подумала:
«А ведь правду Вера говорила. Молчала я всю жизнь. Думала — миром можно всё решить. А выходит, нельзя. Не со всеми».
Когда зашла к нотариусу, голос её был твёрдый:
— Я хочу составить завещание. Квартиру отписать.
— Кому именно, Валентина Петровна? — спросила женщина за столом.
— Племяннице моей двоюродной, Кате. Она вдовушка, троих сама тянет. Скромная, не лезет никуда. Вот пусть ей достанется.
— Понимаю, — сказала нотариус. — Часто такое бывает, когда ближние предают, а дальние помогают.
В тот же вечер она позвонила Клавдии.
— Алло, Клава? Это Валя.
— Ну? Что опять? Ты чего вчера полицию на детей вызвала? — заорала Клавдия с первых слов.
— Потому что они вломились ко мне, Клава. Без спросу.
— Да не вломились, а переехали временно! Квартиру же Алексей обещал!
— Алексей умер, Клава. И обещания его умерли вместе с ним. А я жива. И квартира моя.
— Эгоистка! — завизжала та. — Всё себе, всё себе! Думаешь, вечная?
Валентина спокойно ответила:
— Не вечная. Поэтому и решила заранее. Завещание оформила. Не вашим детям.
— Что?! — на том конце послышался хрип. — Да ты что, старая дура?!
— Всё правильно, Клава. Чтобы потом никто не говорил, что я что-то кому-то обещала.
— Ты… ты пожалеешь!
— Может быть. Но хоть спать спокойно буду.
Она положила трубку, пошла на кухню, включила чайник.
Пар поднимался ленивыми клубами, за окном моросил дождь, редкие машины шипели по лужам.
Валентина налила себе чай, села у окна и улыбнулась впервые за долгое время.
«Вот и всё, — подумала она. — Покой вернулся домой».
Через неделю приехала Катя — та самая племянница, которой теперь принадлежала квартира.
Приехала с детьми, с пирожками в бумажном пакете (сама пекла).
— Тёть Валь, — сказала она, ставя чайник, — вы бы не одна тут сидели. Я ж недалеко, в посёлке. Приезжайте, хоть на выходные. У нас шумно, весело. Дети вас обожают.
— Приеду, — улыбнулась Валентина. — Только теперь пусть и квартира немного поживёт спокойно.
И вдруг, откуда-то из глубины души, стало так легко, будто кто-то тихо закрыл дверь — ту самую, через которую однажды вошла чужая наглость.
И в доме наконец-то запахло своим — чистым, простым, настоящим воздухом.
