Лиза стояла у плиты и помешивала соус, когда Глеб произнёс это. Не крикнул, не выпалил сгоряча — просто сказал, глядя куда-то в сторону холодильника.
— Я тебя разлюбил.
Она даже не обернулась сразу. Ложка замерла над кастрюлей. Потом она аккуратно положила её на подставку, вытерла руки о полотенце и только тогда посмотрела на него. Глеб стоял в дверном проёме, руки по швам, как школьник перед директором. Он явно ждал чего-то: слёз, криков, может, битья посуды.
— Хорошо, — сказала Лиза.
Глеб моргнул. Его лицо медленно меняло выражение — от готовности к обороне до растерянности.
Лиза прошла мимо него в спальню, открыла шкаф и достала его дорожную сумку.
Ту самую, синюю, которую они купили перед первым совместным отпуском. Она начала складывать его вещи — рубашки, брюки, носки. Движения точные, механические. Глеб стоял в дверях и смотрел, как его жизнь укладывается в сумку.
— Ты чего делаешь?
— То, что нужно. Ты же разлюбил, незачем оставаться.
Он хотел что-то возразить, но она уже застёгивала молнию. Поставила сумку у двери, открыла её настежь. За окном моросил дождь. Лиза впервые за двенадцать лет не спросила, взял ли он зонт.
— Постой, я не думал, что ты так…
— А как ты думал? — она посмотрела на него в упор. — Что я буду упрашивать? Цепляться? Двенадцать лет, Глеб. Двенадцать лет я подстраивалась под твой график, твои вкусы, твоё настроение. Ты разлюбил — твоё право. Моё право — отпустить.
Он взял сумку молча и вышел. Дверь закрылась тихо, почти бесшумно.
Первые три дня Лиза ходила по квартире и не понимала, что делать с тишиной. Она открыла холодильник — там его любимый йогурт, колбаса, которую она ненавидела, сыр с плесенью. Запах этого сыра всегда вызывал у неё тошноту.
Лиза взяла пакет и выбросила всё. Потом достала из кладовки швейную машинку — подарок от матери на двадцатилетие. Глеб называл её шитьё «самодеятельностью», а платья — «тряпками для дачи».
Она включила машинку. Та затарахтела, как старый друг.
Соседка Инга попросила ушить платье — простое, синее, мешковатое. Лиза взялась, чтобы занять руки. Когда Инга примерила обновлённое, замерла перед зеркалом:
— Господи, я в нём не мешок. Я похожа на женщину.
Через неделю пришли ещё две соседки. Потом подруга Инги. Лиза шила по ночам и впервые за годы чувствовала себя не уставшей. Она чувствовала себя живой.
В ЗАГС они пришли в один день. Глеб увидел её в коридоре и замер. Он выглядел помятым — куртка мятая, щетина, под глазами синяки.
— Лиза, давай поговорим.
— О чём?
— Я ошибся. Понимаешь? Мне тяжело одному, квартира в беспорядке, я питаюсь полуфабрикатами. Давай вернёмся, попробуем заново.
Лиза подняла на него глаза. Раньше она видела в этом лице опору. Сейчас видела мужчину, который не может сварить себе суп.
— Я привыкла к свободе. Научись готовить сам, ты же вроде умный.
Он попытался взять её за руку. Она отстранилась.
— Лиза, ну ты же не серьёзно? Мы столько лет вместе, у нас общая квартира, общие…
— Общего ничего нет. Была твоя жизнь, в которой я играла роль прислуги. Теперь у меня своя.
Его вызвали в кабинет. Глеб ушёл, обернувшись раза три. Лиза не смотрела ему вслед.
Через месяц она нашла студию — крохотную, в старом доме. Окна огромные, свет льётся потоками. Она поставила там машинку, манекен и начала жить по-настоящему.
Инга притащила её на городскую выставку рукоделия почти силой.
— Тебе нужно показать людям, что ты умеешь. Живи уже, Лиза!
Выставка проходила в старом Доме культуры. Лиза поставила свой скромный стенд — три платья на вешалках, несколько фотографий. Первые два часа никто не подходил. Потом пожилая дама остановилась, потрогала ткань, повертела подол.
— Вы сами кроили?
— Сама.
— Покажите шов.
Лиза вывернула платье. Дама долго рассматривала строчку, кивнула:
— Правильные руки. Таких сейчас не найти.
К концу дня к стенду выстроилась очередь. Молодая мать заказала платье для дочери. Кто-то записывал телефон.
А потом подошёл мужчина лет сорока пяти, в твидовом пиджаке, с бородкой и внимательными глазами. Он взял платье, изучил швы, провёл пальцами по вытачкам, поднёс к свету.
— Вы делаете это не для денег, — сказал он. — Для души.
Лиза не знала, что ответить.
— Арсений. Держу магазин винтажной одежды «Вчерашний день». Мне нужен мастер — не швея на потоке, а человек, который понимает ткань. У меня есть мастерская, пустует полгода. Клиентки хотят индивидуальный пошив. Попробуем вместе?
Он протянул визитку. Плотная бумага, на обороте от руки: «Каждая вещь рассказывает историю».
— Я подумаю.
— Думайте. Но недолго.
Вечером пришло сообщение от Глеба:
«Я всё переосмыслил. Хочу вернуться. Давай попробуем ещё раз. Ты же понимаешь, мы столько лет вместе».
Лиза сидела в своей студии, от машинки пахло маслом и нагретым металлом. Она достала визитку Арсения, покрутила в руках. Вспомнила, как год назад Глеб посмеялся над её работой:
«Ну что ты возишься с этими тряпками, как будто у тебя ателье. Самодеятельность одна».
Она посмотрела на сообщение ещё раз, потом удалила. Без раздумий. Набрала номер с визитки.
— Арсений? Это Лиза. Я согласна.
На том конце молчали секунды три, потом послышался смех — тёплый, искренний.
— Знал, что позвоните. Приходите завтра, посмотрите мастерскую.
Она положила трубку и выглянула в окно. Город светился огнями, где-то внизу кто-то смеялся, хлопали двери машин. Лиза вдруг поняла, что первый раз за двенадцать лет не боится завтрашнего дня.
Полгода спустя мастерская на втором этаже «Вчерашнего дня» стала местом, куда записывались за месяц вперёд. Лиза шила платья, которые потом носили годами, передавали дочерям. Арсений не вмешивался в её работу, только иногда заходил с двумя чашками кофе, ставил одну на стол и молча уходил.
Однажды вечером, когда последняя клиентка ушла, он задержался в дверях.
— Лиза, у меня странная просьба. Давайте сходим поужинаем. Не по работе. Просто так.
Она подняла голову от выкройки. Арсений стоял у двери, руки в карманах, и впервые за полгода выглядел неуверенно.
— Хорошо, — сказала она. — Только не в ресторан. Я приготовлю. Приходите ко мне.
Он кивнул, и в его глазах мелькнуло что-то тёплое.
В тот же вечер, когда Лиза шла домой, на углу своей улицы она увидела Глеба. Он стоял у киоска с цветами, в мятой рубашке, и растерянно разглядывал букеты. Увидел её, шагнул навстречу.
— Лиза, подожди. Я хотел зайти к тебе, поговорить нормально.
— Не надо.
— Но я изменился! Я научился готовить, убираюсь сам, я понял, что ты мне нужна. Давай начнём всё сначала, я исправлюсь, обещаю.
Лиза смотрела на него и видела то, что не замечала двенадцать лет. Он не изменился. Он просто остался без прислуги и теперь хотел вернуть удобство. Не её — удобство.
— Глеб, ты не понял главного. Ты не разлюбил меня тогда. Ты вообще никогда не любил. Ты любил то, что я для тебя делала. А я себя разлюбила, живя с тобой. И только сейчас начала возвращаться.
Она обошла его и пошла дальше. Он окликнул её, но она не обернулась.
На следующий вечер Арсений пришёл с бутылкой красного сухого и букетом полевых цветов — простых, без пафоса. Лиза накрыла на стол, приготовила то, что любила сама: запечённую рыбу с травами, овощи на гриле, домашний хлеб.
Они ели молча, изредка перебрасываясь фразами о работе, о клиентках, о новых тканях. Потом Арсений отложил вилку и посмотрел на неё внимательно.
— Знаете, что мне в вас нравится?
— Что?
— Вы не пытаетесь никому ничего доказать. Вы просто живёте. И это чувствуется в каждом шве, в каждой вещи, которую вы создаёте.
Лиза молчала, не зная, что ответить.
— Я долго искал человека, который шьёт не ради денег. А ради того, чтобы вещь жила. Вы такая.
— Я просто делаю то, что умею.
— Нет. Вы делаете то, что чувствуете. Это редкость.
Он налил ей вина, чуть коснулся её руки. Не давя, не требуя ответа. Просто показывая, что он здесь. Что она не одна.
Лиза подняла бокал и вдруг поняла: она больше не боится. Не боится быть собой, не боится начинать заново, не боится открыться тому, кто видит в ней не функцию, а человека. Впервые за годы она чувствовала, что живёт не чужую жизнь, а свою. И этого достаточно.
