— Ты слышала, Валь? Васильевна-то… начудила! — шипела в трубку Раиса, бывшая коллега Анны Васильевны по Рижскому рынку. — Мне Зинка из нотариальной конторы шепнула, они там все в шоке.
— Да что такое, не томи! — откликнулась Валентина. — Померла, царствие ей небесное. Что уж теперь…
— А то! Отписала всё! Вот всё, что нажила, — квартиру свою «сталинку» у Рижского, дачу в Переделкино, счета… — Раиса сделала драматическую паузу. — Бывшей невестке! Вике этой!
— Да ты что! — ахнула Валентина. — А Владику? Сыну? Родная кровь? Ему-то что?
— А Владику — шиш с маслом! Говорят, там в завещании такое написано, такое… Нотариус, старый сухарь, и тот чуть не прослезился. Ну, теперь начнется! Теперь Владик эту Вику со свету сживет…
Прошло два года с того дня, как Вика закрыла дверь перед носом Влада. Два года, которые переплавили ее, как металл в горниле. Она больше не была той испуганной женщиной в кроссовках. Теперь она была Виктория Евгеньевна, создательница популярного исторического лектория «Душа Москвы». Ее экскурсии и лекции пользовались бешеной популярностью. Она наняла еще двух гидов, открыла небольшое, но уютное бюро в старом особняке на Сретенке.
Дети подросли. Миша, которому исполнилось десять, серьезно увлекся историей, помогая маме с архивами. Катюша, семилетняя, оказалась артистичной натурой и занималась в театральной студии.
Влад почти исчез из их жизни. Он исправно (потому что банк делал это автоматически) платил алименты, но детьми не интересовался, прикрываясь то «поиском себя», то «новой перспективной работой», которая неизменно оказывалась очередной аферой. Он скатился. Из «ведущего специалиста» он превратился в озлобленного, помятого мужчину, живущего на случайные заработки и подачки бывших «друзей».
Единственной неизменной опорой, каменной стеной, оставалась Анна Васильевна. Она была не просто свекровью — она стала матерью, советчиком и лучшей подругой. Они проводили вместе все праздники. Именно Анна Васильевна, со своим рыночным, железным чутьем, посоветовала Вике, как правильно оформить ИП, как вести бухгалтерию и как «ставить на место» чиновников.
— Ты, Вика, не бойся, — говорила она, помешивая варенье на их даче в Переделкино. — Чиновник — он как покупатель на рынке. Он чует, когда ты боишься. А ты иди прямо, смотри в глаза и говори четко. И бумажку, бумажку всегда имей при себе. Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек. Это еще при Брежневе работало, и сейчас работает.
Беда пришла, как всегда, внезапно. У Анны Васильевны случился обширный инсульт.
Вика примчалась в больницу, бросив лекцию на полуслове.
Анна Васильевна лежала бледная, маленькая, опутанная проводами. Но глаза ее, глаза старой рыночной «генеральши», были ясными.
— Вика… — ее голос был еле слышен.
— Я здесь, мама. Я здесь, — Вика схватила ее сухую, прохладную руку. Слезы текли по ее щекам, но она не замечала их.
— Влад… звонил?
Вика покачала головой. Она звонила ему сама. Десять раз. Он не взял трубку.
— Так я и… знала, — выдохнула Анна Васильевна. — Гнилой… весь в отца. Ну, да бог с ним. Ты… ты, Вика… не бойся ничего. Ты… — она попыталась улыбнуться, — Шуховская башня. Помнишь? Ажурная… а стоит.
— Я помню, мама. Я все помню.
— Внуков… береги. И… и себя. В столе… в ящике… папка синяя. Зое Ивановне…
— Мама, не надо! Вы поправитесь! Мы еще… мы еще на даче флоксы посадим!
— Посадишь… — прошептала Анна Васильевна. — Ты… хорошая. Ты… не предала.
Ее рука в ладони Вики обмякла. Вечером, не приходя в сознание, Анна Васильевна умерла.
Вика позвонила Владу со стационарного телефона в ординаторской. Он снял трубку после первого же гудка.
— Мать умерла, — глухо сказала Вика.
— Что? — в его голосе не было горя, только удивление и какая-то деловая суета. — Уже? Черт. А когда… то есть… где она?
— Влад, она умерла час назад, — повторила Вика.
— Понятно. Похороны… ну, ты займись, ладно? У меня сейчас проект важный, — быстро проговорил он. — Я потом… подъеду. Деньги… ну, ты там пока своими заплати, я потом с наследства… то есть… потом разберемся.
И он повесил трубку.
Вика стояла, держа холодную трубку, и в ней не было злости. Только ледяное, всепоглощающее презрение.
Похороны она организовала сама. Было много людей: ее друзья, ее сотрудницы, женщины с ее экскурсий, которые знали Анну Васильевну. Пришли и седые старики, и бойкие старушки с Рижского рынка. Они несли цветы, плакали, вспоминали, какой «справедливой» и «железной» была Васильевна.
Влад появился в самом конце, на кладбище. В черном костюме, который был ему явно великоват, — он сильно похудел. Он пытался изображать горе, прижимал к глазам платок. Но его глаза бегали, оценивая толпу, оценивая стоимость венков.
Когда гроб опустили, он подошел к Вике.
— Ну что. Отмучилась, — сказал он. — Ты, это, ключи от ее квартиры мне отдай. Я там… прибраться должен. И от дачи тоже.
Вика посмотрела на него так, будто увидела что-то мерзкое, прилипшее к подошве.
— Похороны организовала я, Влад. Поминки будут в кафе на Сретенке. Если хочешь проститься с матерью — приезжай. А ключи… — она покачала головой, — ключи я тебе не отдам.
— Что?! — зашипел он, оглядываясь. — Ты кто такая?! Ты ей чужой человек! Я — сын!
— Я — тот человек, кто держал ее за руку, когда она умирала, Влад, — отрезала Вика. — А ты — тот, кто не взял трубку. Отойди, ты мне мешаешь.
Она повернулась к нему спиной и пошла к автобусам, уводя за руки плачущих детей.
Через неделю, после поминок, им позвонила Зоя Ивановна, которая за эти годы стала почти членом семьи.
— Вика, Владислав. Вас ждет нотариус, Семен Маркович, для оглашения завещания Анны Васильевны.
Они сидели в душном, заставленном старинной мебелью кабинете. Пахло сургучом, пылью и дорогим табаком. Влад ерзал на стуле, нетерпеливо поглядывая на часы. Он уже прикинул, сколько стоит «сталинка» на Проспекте Мира и земля в Переделкино. Жизнь, казалось, снова налаживалась.
Вика сидела прямо, в простом черном платье. С ней была Зоя Ивановна, которую она попросила присутствовать.
Нотариус, сухой, пожилой мужчина в очках, прокашлялся и начал читать. Он монотонно перечислял банковские реквизиты, адреса, кадастровые номера.
—…все принадлежащее мне на момент смерти движимое и недвижимое имущество, а также денежные средства, находящиеся на счетах в банках… — нотариус сделал паузу, поднял глаза на присутствующих и продолжил, —…я завещаю в равных долях: невестке моей, Поляковой Виктории Евгеньевне, 1982 года рождения, внуку моему, Полякову Михаилу Владиславовичу, 2012 года рождения, и внучке моей, Поляковой Екатерине Владиславовне, 2015 года рождения.
Несколько секунд в кабинете стояла абсолютная тишина. Было слышно, как тикают старинные часы на стене.
Влад медленно, как в замедленной съемке, повернул голову к нотариусу. Его лицо стало мертвенно-бледным, потом мгновенно налилось багровой краской.
— Что? — просипел он. — Что… вы… сказали?
— Я огласил завещание, — невозмутимо ответил Семен Маркович.
— Это… это подделка! — взвизгнул Влад, вскакивая. — Я — ее сын! Я — наследник первой очереди! Она не могла! Эта… эта тварь! — он ткнул пальцем в Вику. — Она ее опоила! Запудрила мозги старой женщине! Она не в себе была, моя мать! Не в себе!
— Прошу вас сесть, Владислав Игоревич, — голос нотариуса стал стальным. — Ваша мать была в полном здравии и ясном уме, что засвидетельствовано мной лично и подтверждено медицинской справкой в день подписания завещания.
— Я буду в суде! Я это оспорю! Вы все… вы все в сговоре! — он бил кулаком по полированному столу.
— Влад, успокойся, — тихо сказала Вика.
— Не смей со мной разговаривать! — орал он. — Ты — воровка! Ты украла у меня мать, детей, а теперь — наследство!
— Кроме того, — вмешалась Зоя Ивановна, спокойно раскрыв свою папку, — Анна Васильевна оставила особое распоряжение. Не юридическое, но… пояснительное. Семен Маркович, не будете ли вы так любезны?
Нотариус снова надел очки и взял другой лист бумаги.
— «Личное распоряжение. Я, Полякова Анна Васильевна, находясь в здравом уме, хочу пояснить свою волю. Мой сын, Поляков Владислав Игоревич, за последние годы не раз доказывал свою моральную несостоятельность. Он предал свою семью. Он не интересовался моим здоровьем. Он не достоин носить память о нашем роде. Все, что я нажила, я оставляю людям, которые были со мной до последнего дня. Тем, кто доказал свою порядочность. Я оставляю свое имущество Виктории и моим внукам в благодарность…» — нотариус снова поднял глаза, и Вике показалось, что в них блеснула слеза. — «…в благодарность за человеческую стойкость и за то, что не предала».
Влад схватился за сердце. Он смотрел на Вику безумными, полными ненависти глазами.
— Ты… ты… — он не мог подобрать слов. — Я тебя уничтожу. Поняла? Уничтожу!
Он вылетел из кабинета, хлопнув дверью так, что зазвенел хрусталь в шкафу.
Вика сидела неподвижно. Слезы катились по ее щекам. Это были не слезы радости. Это были слезы чудовищной усталости и благодарности. Анна Васильевна защитила их. Даже оттуда.
— Ну что ж, Виктория, — вздохнула Зоя Ивановна, убирая бумаги. — Судя по всему, нас ждет суд. Но не волнуйтесь. Мы к нему готовы.
Влад подал иск немедленно. Как и предполагала Зоя Ивановна, он требовал признать завещание недействительным по двум статьям: 177 Гражданского Кодекса (неспособность понимать значение своих действий) и 179 (сделка, совершенная под влиянием обмана или заблуждения).
Он бегал по инстанциям, нанял какого-то скользкого адвоката, который специализировался на «отъеме» наследства. Они нашли двух «свидетелей». Одной оказалась соседка по лестничной клетке, которую Анна Васильевна когда-то поймала на воровстве лампочек в подъезде.
— Да она не в себе была последний год! — вещала соседка в суде. — Все про рынок свой говорила, про миногу какую-то. А эту, Вику-то, «дочкой» звала! Явно путала. Точно, не в себе!
Вторым свидетелем был дальний родственник, которому Анна Васильевна много лет назад отказала в деньгах.
Но Зоя Ивановна была готова. Она действовала методично, как хирург.
— Уважаемый суд, — ее тихий голос идеально разносился по залу. — Мы представляем выписку из медицинской карты покойной. Осмотр невролога и психиатра за месяц до составления завещания. Заключение: «Память ясная, мышление последовательное, критика к своему состоянию сохранена».
Она положила документ на стол судье.
— Также мы представляем показания нотариуса, который лично удостоверился в дееспособности Анны Васильевны. И, наконец, — она сделала паузу, — мы представляем свидетелей со стороны ответчика.
В зал вошли три женщины из лектория Вики и тот самый седой старик с Рижского рынка.
Они по очереди рассказывали, как пили чай с Анной Васильевной на даче, как обсуждали с ней политику, новые книги и даже… особенности ведения бизнеса Викой.
— Она была умнее нас всех, вместе взятых! — горячо воскликнул старик. — Она Владику своему говорила: «Ты, сынок, не лоск цени, а хребет. У тебя его нет, а у Викуси — стальной». Она все понимала!
Адвокат Влада попытался зайти с другой стороны.
— Хорошо! Допустим, она была в уме. Но мой клиент — сын! Наследник первой очереди! Он имеет право на обязательную долю! Он остался без средств к существованию!
Зал загудел. Влад сидел, опустив голову, изображая жертву.
Зоя Ивановна усмехнулась.
— Уважаемый суд, — снова начала она, — я вынуждена напомнить стороне истца основы наследственного права Российской Федерации. Конкретно — Статью 1149 Гражданского Кодекса.
Она обратилась к адвокату Влада.
— Коллега, вы же знаете, что право на обязательную долю в наследстве имеют нетрудоспособные наследники первой очереди. То есть: несовершеннолетние дети, нетрудоспособные супруг или родители, либо иждивенцы.
Она повернулась к Владу.
— Истец, Поляков Владислав Игоревич, является сорокалетним, трудоспособным мужчиной. Он не пенсионер. Он не инвалид. Да, он в данный момент не имеет официальной работы, но это — его личный выбор, а не медицинский диагноз. На иждивении у матери он не состоял. Следовательно, никакого права на обязательную долю он не имеет.
Это был разгром.
Влад вскочил.
— Но я — сын! Я ее кровь! А она — никто! Чужая баба! Вы не можете… Вы не имеете права! Мама! Мама, она… она бы так не поступила!
— Сядьте, истец! — стукнула молотком судья, пожилая, уставшая женщина. — Суд выслушал стороны.
Она долго перебирала бумаги. В зале стояла звенящая тишина.
— Суд, — наконец произнесла судья, глядя поверх очков на Влада, — рассмотрев материалы дела, показания свидетелей и представленные документы, не находит оснований для признания завещания Поляковой Анны Васильевны недействительным. Свобода воли — один из главных принципов наследственного права. Анна Васильевна имела полное право распорядиться своим имуществом так, как сочла нужным.
Она сделала паузу и добавила, уже не как судья, а как женщина:
— А ее формулировка, истец… «За человеческую стойкость и за то, что не предала»… суду абсолютно понятна. И не вызывает сомнений в ее здравом уме. В иске отказать. Полностью.
Молоток ударил.
Влад издал какой-то странный, булькающий звук и осел на скамейку.
Вечером Вика сидела в квартире Анны Васильевны. «Сталинка» с высокими потолками. Она еще не решила, будут ли они сюда переезжать. Здесь все дышало воспоминаниями.
Она разбирала ящики в столе. И нашла то, что искала. Синюю папку.
В ней, среди старых договоров с рынка, лежало письмо. Написанное знакомым, твердым почерком.
«Викуля, дочка. Если ты это читаешь, значит, меня уже нет, а Владик, дурак, полез в бутылку. Ну, предсказуемо.
Ты не вини его. Он… он просто слабый. Я сама виновата, избаловала. Думала, мужиком вырастет, а вырос… ‘специалист’.
Я хочу, чтобы ты знала. Это не подачка. Это не жалость. То, что я вам оставила, — это ваш фундамент. Я видела, как ты бьешься. Как ты из загнанного котенка превратилась в львицу. Я тобой горжусь, девочка. Так, как этим оболтусом никогда не гордилась.
Живи. Поднимай детей. Не бойся ничего. Не оглядывайся. Бороться можно и нужно всегда — ты это доказала. Только ты, в отличие от него, борешься за жизнь, а не за мишуру.
И посади флоксы на даче. Я их очень люблю. Они пахнут детством.
Твоя мама Аня».
Вика прижала письмо к груди, и слезы, которые она сдерживала все эти дни, хлынули потоком. Она плакала — о своей потере, о своей благодарности, о страшной несправедливости жизни, которая сначала бьет наотмашь, а потом… потом посылает тебе таких людей, как Анна Васильевна.
В дверь позвонили. На пороге стояли Миша и Катя, пришедшие с занятий.
— Мам, ты чего? — испугался Миша. — Папа опять?
Вика быстро вытерла слезы и улыбнулась.
— Нет, родной. Все хорошо. Все кончилось. — Она обняла детей. — Знаете что? Поехали завтра на дачу. Будем сажать флоксы.
