– Какие два миллиона, Лен? – Кирилл замер на пороге кухни, всё ещё держа в руках пакет с продуктами. Его голос прозвучал глухо, будто он вдруг забыл, как дышать.
Елена стояла у окна, прижимая к груди телефон. На экране всё ещё светилась страница интернет-банка – красная строка с остатком, от которой у неё до сих пор кружилась голова. Она медленно повернулась к мужу. Глаза её были широко раскрыты, но в них не было ни злости, ни слёз – только растерянность, почти детская.
– Те, что мы откладывали на дом, Кир. Те, что лежали на нашем общем накопительном счету. Я хотела сегодня перевести часть на ипотечный взнос – помнишь, мы договорились, что в декабре подаём заявку? А там… там осталось чуть больше ста тысяч.
Кирилл поставил пакет на стол, не глядя, что из него выкатилось яблоко и покатилось по полу. Он провёл ладонью по лицу – знакомый жест, когда пытался выиграть время. Елена знала этот жест с университета: тогда он так же тянул паузы перед трудными сессиями.
– Лен, я… я могу всё объяснить, – начал он и осёкся. Потому что объяснить было нечего – или слишком много.
Она подошла ближе. Запах его одеколона – тот самый, который она дарила ему каждый Новый год – сейчас казался чужим.
– Говори, – тихо попросила она. – Просто говори правду. Я не буду кричать. Пока.
Кирилл опустился на табуретку, будто ноги перестали держать. Руки его лежали на коленях ладонями вверх – беззащитно, как у мальчишки, которого застукали за мелким воровством.
– Это мама, – выдохнул он наконец. – И Серёжа. Они… у них проблемы. Большие.
Елена почувствовала, как внутри всё холодеет. Она знала эту интонацию. Знала, что сейчас последует история, от которой ей захочется закрыть уши и убежать.
– Какие проблемы, Кирилл? – спросила она, хотя уже понимала, что ответ ей не понравится.
Он поднял глаза – в них было столько вины, что Елене стало больно смотреть.
– У Серёжи бизнес прогорел. Долги перед поставщиками, перед банком… Его чуть не посадили. Мама заложила свою квартиру, чтобы его вытащить, но этого не хватило. Они пришли ко мне три месяца назад. Плакали. Мама сказала… сказала, что если я не помогу, Серёжа сядет, а она останется на улице.
Елена медленно опустилась на стул напротив. В голове крутилась одна мысль: три месяца. Три месяца он врал ей каждый день.
– И ты отдал им всё? – голос её был ровным, почти спокойным. – Всё, что мы копили семь лет? Без единого слова мне?
– Не всё, – Кирилл покачал головой. – Сначала я дал пятьсот тысяч. Потом ещё триста. Потом… потом мама сказала, что если не отдать ещё миллион двести, то квартиру заберут, и Серёжа всё равно сядет. Я… я не знал, что делать, Лен. Это же моя семья.
– А я кто? – тихо спросила Елена. – Я кто для тебя, Кирилл?
Он открыл рот и закрыл. Сказать было нечего.
В кухне повисла тишина. Только тикали настенные часы – те самые, что они купили вместе на блошином рынке в Праге, в медовый месяц. Елена смотрела на стрелки и думала: как странно – семь лет назад эти часы казались символом их будущего, а сейчас отсчитывают минуты до конца всего.
– Ты хоть понимаешь, что сделал? – наконец произнесла она. – Это были не просто деньги. Это был наш дом. Тот, о котором мы мечтали. В котором должны были бегать наши дети. Ты отдал его… за долги твоего брата, который уже третий раз «начинает бизнес».
Кирилл вздрогнул.
– Я думал, я успею вернуть, – прошептал он. – Серёжа обещал, что через полгода всё отдаст. С процентами. У него новый проект…
– Новый проект, – повторила Елена и вдруг рассмеялась. Сухо, безрадостно. – Конечно. Как же без нового проекта.
Она встала, подошла к раковине, включила воду. Просто чтобы занять руки. Холодная струя била по ладоням, но Елена не чувствовала холода.
– Лен, прости, – голос Кирилла дрожал. – Я не хотел тебя обманывать. Просто… я не знал, как сказать. Ты бы не поняла.
– Не поняла бы? – она резко обернулась. Вода всё ещё текла. – Я бы не поняла, что твоя семья важнее нашей? Что ты готов ради них разрушить всё, что мы строили? Я бы не поняла, что ты мне врёшь каждый день, когда говоришь «всё хорошо», а сам переводишь наши деньги на счета твоей матери?
Кирилл молчал. Потому что спорить было не о чем.
Елена выключила воду. Взяла полотенце, медленно вытерла руки.
– Сколько точно ты им отдал? – спросила она.
– Миллион девятьсот сорок тысяч, – выдохнул он. – Почти всё.
– Почти, – повторила она. – Хорошо. Значит, сто тысяч ещё остались. На что? На прощание?
– Лен…
– Не надо, – она подняла руку. – Просто не надо.
Она прошла мимо него в коридор. Кирилл остался сидеть, глядя в пустоту. Слышно было, как в спальне открывается шкаф, шуршат вешалки.
Через пять минут Елена вышла с небольшой сумкой в руках.
– Я поеду к Насте на пару дней, – сказала она, не глядя на мужа. – Нужно подумать.
– Лен, пожалуйста, – он встал, сделал шаг к ней. – Мы же можем всё решить. Я поговорю с мамой, с Серёжей. Они вернут…
– Вернут? – она наконец посмотрела на него. Глаза были сухие. – Кирилл, ты хоть сам веришь в это? Твой брат уже дважды «возвращал» твои деньги. В первый раз – машину продал, чтобы отдать тебе. Во второй – квартиру мамы заложил. А теперь вот наша очередь пришла.
Она открыла дверь.
– Я не знаю, что будет дальше, – тихо сказала она на пороге. – Но сейчас мне нужно просто… уйти. Пока я ещё могу смотреть на тебя без ненависти.
Дверь закрылась. Тихо, без хлопка.
Кирилл остался стоять посреди коридора. В тишине квартиры было слышно, как тикают те самые часы из Праги. Он вдруг вспомнил, как Елена тогда смеялась, выбирая их на блошке: «Смотри, какие смешные! Будто из старого английского дома. Пусть отсчитывают наше счастье».
Сейчас они отсчитывали что-то совсем другое.
Телефон в кармане завибрировал. Кирилл достал его – мама.
– Кирюша, ты перевёл остаток? – голос в трубке был бодрый, привычно командный. – Серёже срочно надо закрыть одну дыру, иначе…
Кирилл посмотрел на экран телефона. Потом на закрытую дверь, за которой только что ушла его жена.
– Мам, – сказал он тихо. – Хватит.
– Что значит хватит? – голос в трубке растерялся.
– Я сказал – хватит, – повторил он громче. – Больше ни копейки. Всё.
Он сбросил вызов. Выключил телефон.
И впервые за долгие годы почувствовал, как внутри что-то рушится – и одновременно начинает строиться заново.
А в это время Елена сидела в такси, глядя в окно на проносящиеся мимо огни вечернего города. В сумке лежали самые необходимые вещи и папка с документами – та самая, где были все выписки по их общему счёту.
Она ещё не знала, что будет делать дальше. Вернётся ли. Простит ли.
Но одно она знала точно – больше никогда не позволит никому, даже любимому человеку, решать за неё, что важно, а что можно отдать.
Даже если этот «кто-то» – вся его семья.
Такси остановилось у дома Насти. Елена достала телефон, чтобы написать подруге: «Я на месте».
Но, прежде чем нажать «отправить», пришло сообщение – от Кирилла.
«Я всё исправлю. Обещаю. Только не уходи насовсем».
Елена посмотрела на экран долго-долго. Потом просто выключила телефон.
Потому что сейчас ей нужно было научиться жить без обещаний.
Хотя бы пару дней.
– Лена, открой, пожалуйста. Я знаю, что ты дома.
Голос Кирилла за дверью звучал глухо, будто он говорил через вату. Елена сидела на диване у Насти, обхватив колени руками, и смотрела на дверь так, словно та могла сама решить, впускать его или нет. Прошло четыре дня. Четыре дня тишины, прерываемой только короткими сообщениями: «Как дела?», «Прости», «Поговорим?».
Настя вышла из кухни с двумя кружками чая и поставила одну перед подругой.
– Если не хочешь – не открывай, – тихо сказала она. – Я могу выйти и сказать, что тебя нет.
Елена покачала головой.
– Нет. Надо поговорить. Иначе мы так и будем бегать друг от друга по кругу.
Она встала, разгладила свитер, который был уже третий день на ней, и подошла к двери. Пальцы немного дрожали, когда поворачивала замок.
Кирилл стоял на пороге – небритый, с тёмными кругами под глазами. В руках держал папку – ту самую, коричневую, которую они вместе заводили, когда открывали накопительный счёт.
– Можно войти? – спросил он тихо.
Елена посторонилась.
Он прошёл в квартиру, поздоровался с Настей неловким кивком и остановился посреди гостиной, не зная, куда деть руки.
– Я принёс документы, – сказал он и положил папку на журнальный столик. – Всё, что осталось. И… новые.
Елена посмотрела на папку, но не тронула.
– Какие новые?
Кирилл открыл её. На верхнем листе лежал договор дарения – её имя, его подпись, дата – вчерашняя.
– Я переписал на тебя нашу квартиру, – сказал он, не поднимая глаз. – Полностью. И машину. И всё, что есть на моих личных счетах. Это примерно три миллиона четыреста тысяч. Не те, что мы потеряли, но… всё, что я смог собрать сейчас.
Елена почувствовала, как воздух застревает в горле.
– Ты… что сделал?
– Я понял, – он наконец посмотрел на неё. – Понял, что, если хочу, чтобы ты хоть когда-нибудь мне поверила снова, слова уже не помогут. Только дела.
Он достал из папки ещё один документ – соглашение о разделе имущества, уже подписанное нотариусом.
– Я готов подписать всё, что ты захочешь. Хочешь – развод. Хочешь – брачный договор задним числом. Хочешь – чтобы я ушёл из квартиры и оставил тебя там. Только… не исчезай совсем.
Настя тихо вышла на кухню, прикрыв за собой дверь. В комнате стало совсем тихо.
Елена взяла договор дарения. Прочитала. Потом ещё раз. Пальцы перестали дрожать.
– А твоя мама? – спросила она, не поднимая глаз. – Она знает?
Кирилл горько усмехнулся.
– Знает. Вчера был… разговор. Долгий. Она плакала. Кричала. Говорила, что я предатель и что Серёжа теперь точно сядет. А потом… потом сказала, что, может, я и прав. Что она слишком долго решала за всех.
Он сел на диван, опустил голову на руки.
– Я впервые в жизни сказал ей «нет», Лен. По-настоящему. Без крика, без скандала. Просто сказал: «Мам, хватит. Это моя семья. И я выбираю её».
Елена молчала. В голове крутились мысли, одна страшнее другой. А вдруг это снова манипуляция? Вдруг он сейчас скажет: «Видишь, как я ради тебя пошёл против матери» – и будет ждать, что она бросится ему на шею?
Но Кирилл молчал. Просто сидел, уставившись в пол.
– Я хочу поговорить с твоей мамой, – вдруг сказала Елена.
Он резко поднял голову.
– Зачем?
– Потому что, если мы будем что-то решать дальше, я хочу услышать это от неё. Не от тебя. Не через тебя. Лично.
Кирилл смотрел на неё несколько секунд, потом медленно кивнул.
– Хорошо. Когда?
– Завтра. В два часа. У нас дома.
Он встал.
– Я передам. Она придёт.
Елена подошла к окну. На улице начинался снег – первые, редкие, пока ещё неуверенные снежинки.
– И ещё, Кир, – сказала она, не оборачиваясь. – Если я увижу хоть намёк на то, что ты снова что-то скрываешь – хоть рубль, хоть слово – всё. Навсегда.
– Я понял, – тихо ответил он.
Он подошёл ближе, но не коснулся её. Просто стоял рядом, глядя на те же снежинки.
– Спасибо, что открыла дверь, – прошептал он.
Елена не ответила. Только чуть заметно кивнула.
На следующий день ровно в два раздался звонок в дверь.
Тамара Николаевна стояла на пороге в своём старом пальто из верблюжьей шерсти – том самом, которое Елена видела на ней всю жизнь. Лицо было бледным, губы поджаты, но глаза – красные.
– Здравствуй, Леночка, – сказала она тихо. Голос дрожал.
– Проходите, – Елена посторонилась.
Кирилл был уже дома – сидел на кухне, как будто боялся мешать. Когда мать вошла, он встал, но не подошёл.
Тамара Николаевна прошла в гостиную, села на краешек дивана. Руки сложила на коленях – так же, как когда-то в детстве Кирилла, когда собиралась ругать.
– Я пришла извиниться, – начала она сразу, без предисловий. – И… объяснить. Хотя объяснять, наверное, уже поздно.
Елена села напротив. Молча ждала.
– Я всю жизнь решала за своих детей, – Тамара Николаевна смотрела в пол. – Сначала за Кирилла, потом за Серёжу. Думала, что так правильно. Что мать лучше знает. Когда Серёжа в первый раз влип – я квартиру заложила. Когда во второй – взяла кредиты на своё имя. А в этот раз… в этот раз я пришла к Кириллу и сказала: «Если не поможешь – я умру». Буквально так и сказала.
Она подняла глаза – в них стояли слёзы.
– Я думала, что если прижму его к стенке – он сделает. Потому что всегда делал. А он… он впервые сказал «нет». И я поняла, что сломала не только свою жизнь, но и вашу.
Елена молчала. Внутри всё кипело, но она держалась.
– Я продала дачу, – продолжила Тамара Николаевна. – Ту, что от бабушки осталась. За миллион двести. И ещё машина Серёжина пошла. Сегодня утром я перевела вам на счёт – два миллиона сто тысяч. Это не всё, что вы потеряли, я знаю. Но больше у меня сейчас нет.
Она достала из сумки распечатку перевода и положила на стол.
– И ещё… я больше никогда не буду просить у вас денег. Ни у Кирилла, ни у вас. Никогда. Клянусь.
Тишина стояла такая, что слышно было, как тикают часы в коридоре.
Елена взяла распечатку. Посмотрела. Потом медленно встала, подошла к окну.
– Тамара Николаевна, – сказала она, не оборачиваясь. – Я не знаю, прощу ли я вас когда-нибудь. И Кирилла – тоже не знаю. Но я хочу, чтобы вы знали: эти деньги – не плата за прощение. И не за молчание. Это просто… возврат долга.
Она повернулась.
– А дальше мы будем жить так, как решим мы с Кириллом. Без вас. Без Серёжи. Без «спасения» за наш счёт.
Тамара Николаевна кивнула. Слёзы текли по щекам, но она не вытирала.
– Я поняла, – прошептала она. – Спасибо, что выслушала.
Она встала. Пошла к двери. На пороге остановилась.
– Леночка… можно я иногда буду звонить? Просто узнать, как дела? Не просить. Просто… услышать ваш голос?
Елена долго смотрела на неё.
– Можно, – наконец сказала. – Но только если будете звонить мне. Не Кириллу. Мне.
Тамара Николаевна кивнула. И вышла.
Кирилл стоял в коридоре, бледный, как стена.
– Всё? – спросил он тихо.
Елена посмотрела на него.
– Нет, – сказала она. – Это только начало.
Она прошла мимо него в спальню, достала из шкафа свою подушку – ту, с которой спала у Насти.
– Сегодня я сплю здесь, – сказала она. – А ты – на диване. И так будет, пока я не решу, что дальше.
Кирилл кивнул. Не спорил.
Вечером, когда он уже лёг на диван в гостиной, Елена вышла на кухню налить воды. Прошла мимо – остановилась.
– Кир, – тихо позвала она.
Он сразу сел.
– Я перевела тебе деньги обратно, – сказала она. – Те, что ты хотел отдать мне по договору дарения. Оставь себе. Это твоё. Ты заработал.
Он смотрел на неё, не понимая.
– Но…
– Никаких «но». Мы начнём сначала. С нуля. Но уже по-честному. Полная прозрачность. Общий бюджет – только то, что мы оба согласны откладывать. Никаких тайных переводов. Никаких «спасений». Если когда-нибудь снова возникнет выбор – ты выбираешь меня. Не мать, не брата. Меня. Понял?
Кирилл кивнул. Глаза его блестели.
– Понял.
Елена постояла ещё немного, потом подошла и села рядом на диван. Не обняла. Просто положила голову ему на плечо – впервые за неделю.
– Я не обещаю, что прощу сразу, – прошептала она. – Но я попробую. Если ты тоже попробуешь.
Он осторожно обнял её – так, будто боялся, что она исчезнет.
За окном падал снег. Тихо, спокойно. Как будто город тоже решил дать им передышку.
А в телефоне Елены пришло сообщение от Тамары Николаевны:
«Спасибо, доченька. Я всё поняла. И буду учиться жить по-новому».
Елена улыбнулась – едва заметно. И впервые за долгое время почувствовала, что, может быть, всё ещё можно спасти.
Но окончательное решение она примет не сегодня.
И даже не завтра.
А тогда, когда будет точно уверена – что больше никогда не станет для кого-то «запасным вариантом». Даже для любимого человека.
– Лена, ты уверена, что именно сегодня? – Кирилл стоял у окна в их спальне и смотрел, как на улице медленно кружится апрельская морось. – Может, подождём ещё месяц-два?
Елена завязывала шнурки на кроссовках, не поднимая глаз.
– Нет, Кир. Мы и так ждали почти пять месяцев. Сегодня ровно полгода с того дня, как я вернулась. Пора.
Он повернулся к ней. В руках держал маленький бархатный футляр – тот самый, который прятал последние две недели.
– Тогда хотя бы возьми вот это, – он подошёл и протянул ей коробочку. – Открой.
Елена замерла, потом осторожно подняла крышку. Внутри лежало тонкое кольцо – белое золото, крошечный бриллиант, почти незаметный. Просто кольцо.
– Это не вместо обручального, – тихо сказал Кирилл. – Это… обещание. Что я больше никогда не дам тебе повода усомниться. Носи, если захочешь. Или не надевай. Решай сама.
Она долго смотрела на кольцо, потом на него. И впервые за долгое время улыбнулась по-настоящему.
– Надену, – сказала она и сама надела его на правую руку, рядом с обручальным. – Но только потому, что сама этого хочу.
Кирилл выдохнул так, будто полгода держал воздух в лёгких.
В дверь позвонили. Елена пошла открывать.
На пороге стояла Тамара Николаевна – в лёгком весеннем пальто, с большим пакетом в руках и немного растерянной улыбкой.
– Здравствуйте, дети, – сказала она и тут же поправилась: – Здравствуйте… Леночка, Кирилл.
– Проходите, – Елена взяла у неё пакет. – Мы как раз собирались.
В гостиной уже стоял стол, накрытый по-простому: пирог с капустой, который Тамара Николаевна испекла сама, салат, чай. Никакого алкоголя. Никаких тостов «за примирение». Просто чай в воскресенье.
Они сели. Сначала молчали – неловко, будто в первый раз.
Тамара Николаевна первой нарушила тишину.
– Я вчера с Серёжей говорила, – сказала она, глядя в чашку. – Он работу нашёл. Обычную. Водителем в такси. Говорит, что хочет сам, без моих схем и кредитов. Я… я даже не стала советовать, куда лучше устроиться. Просто пожелала удачи.
Кирилл удивлённо поднял брови.
– Правда?
– Правда, – свекровь слабо улыбнулась. – Тяжело, конечно. Руки чешутся вмешаться. Но я держусь. Хожу к психологу раз в неделю. Оказывается, это не стыдно.
Елена посмотрела на неё внимательно.
– А как вы себя чувствуете… без всего этого?
– Пусто сначала было, – честно призналась Тамара Николаевна. – Потом… легче. Как будто груз сняли. Я даже на курсы записалась. Английский для начинающих. В шестьдесят два года, представляете?
Она рассмеялась – тихо, почти робко.
Кирилл взял её за руку.
– Мам, я горжусь тобой.
– Не надо гордиться, – она покачала головой. – Просто… живите спокойно. А я буду рядом. Но уже не внутри.
Елена встала, подошла к шкафу, достала толстую папку.
– У нас тоже новости, – сказала она и положила папку на стол. – Мы подали заявку на ипотеку. Одобрили. Первый взнос – те деньги, что вы вернули, плюс то, что мы накопили заново. Дом в пригороде, небольшой. С участком. Закроем сделку в мае.
Тамара Николаевна посмотрела на неё, потом на сына, и в глазах её впервые за долгое время появились слёзы – не вины, а радости.
– Это… это замечательно, – прошептала она. – Правда замечательно.
Елена села обратно.
– И ещё одно, – она открыла папку, достала лист. – Мы составили семейный договор. Неофициальный. Но для нас важный. Здесь написано всё: общий бюджет, отдельные счета, правило «никаких долгов без общего согласия», правило «никакой помощи родственникам больше пятидесяти тысяч без обсуждения». И главное – если кто-то нарушает… второй получает право уйти без раздела имущества.
Она посмотрела на Кирилла.
– Подпишем?
Он взял ручку без колебаний и поставил подпись. Потом протянул ручку матери.
– И вы тоже, Тамара Николаевна. Чтобы знали: это теперь правило для всей семьи.
Свекровь посмотрела на лист, потом на них, и тоже подписала – аккуратно, своим старым учительским почерком.
– Я рада, что вы это сделали, – сказала она, отдавая ручку. – Значит, всё по-взрослому.
Елена убрала лист обратно в папку.
– По-взрослому, – повторила она. – И по-честному.
Вечером, когда Тамара Николаевна ушла, а посуда была вымыта, Кирилл и Елена вышли на балкон. Весна пахла талым снегом и чем-то новым.
– Знаешь, – сказал Кирилл, обнимая её сзади, – я боялся этого дня. Боялся, что ты скажешь: «Всё, хватит».
– Я тоже боялась, – призналась Елена. – Боялась, что прощу слишком быстро. Или не прощу никогда.
Она повернулась к нему лицом.
– Но сегодня я поняла: мы не простили. Мы просто… пошли дальше. Вместе. На новых условиях.
Кирилл поцеловал её в висок.
– Спасибо, что дала мне шанс измениться.
– Спасибо, что изменился, – ответила она.
Внизу, во дворе, цвела первая сирень – рано в этом году. Елена вдохнула её запах и вдруг почувствовала, что может дышать полной грудью. Впервые за долгое время.
Телефон в кармане завибрировал. Сообщение от Насти:
«Ну что, выжили после семейного совета?»
Елена улыбнулась и быстро набрала ответ:
«Выжили. И даже стали сильнее.»
Она убрала телефон, взяла Кирилла за руку – ту, где теперь было два кольца.
– Пойдём спать? – спросила она.
– Пойдём, – ответил он. – В нашу кровать. Наконец-то.
Они закрыли балкон, выключили свет. В темноте квартиры тихо тикали часы – те самые, из Праги. Теперь они снова отсчитывали их общее время.
Не идеальное. Но честное. И своё.
