— Витя, что ты смотришь на холодильник, будто там клад лежит, — Ирина Павловна вытирала руки о передник, не поднимая глаз. — Мы с отцом на картошке сидим, пенсия копеечная.
Виктор молчал, разглядывая три пустые полки и банку огурцов. Кирилл сжимал в руке машинку, Катя прижималась к маме. Всю дорогу дети болтали, как бабушка напечёт пончиков и достанет мармелад.
— Мам, я же каждый месяц переводил, — он закрыл холодильник, стараясь не звучать как упрёк. — На лекарства, на коммуналку.
Съездим в магазин, детей покормить?
— Да что ты, зачем тратиться! — Ирина Павловна замахала руками. — У нас суп есть, вчерашний правда. Николай Петрович, неси тарелки!
Отец молча поднялся из-за газеты, поплёлся к буфету. Марина поджала губы, отвернулась к окну. Десять лет Виктор отправлял приличную сумму, работал допоздна на объектах. А в доме — пусто.
Катя дёрнула его за рукав.
— Пап, а когда бабушка даст конфетки? Кирилл обещал…
— Тише, — Кирилл толкнул сестру, покраснел.
Ирина Павловна присела перед внучкой, погладила по голове.
— Котёночек, конфеток нет, бабушка бедная. Вот если бы папа почаще помогал…
Виктор сжал кулаки. Входная дверь распахнулась без стука.
— Мамочка, мы приехали! — Ольга влетела, таща близнецов Егора и Илью. — Бегите к бабуле!
Ирина Павловна преобразилась мгновенно. Лицо разгладилось, глаза заблестели, она подхватила мальчиков, прижала к себе.
— Мои золотые! Как я соскучилась!
Она шагнула к буфету, к тому самому нижнему отделению, что всегда было заперто. Виктор не поверил глазам. Свёрток в пергаментной бумаге — балык, тонко нарезанный, дорогой. Пачка голландского сыра. Судок с яблочным пирогом, ещё тёплым.
— Садитесь, мальчики, сейчас бабушка накормит как следует!
Егор и Илья уселись во главе стола, их тарелки наполнились деликатесами. Кирилл и Катя стояли у стены. Марина молча взяла их за руки, отвела в угол.
Ольга плюхнулась на диван, кинула сумку.
— Мам, я кошелёк дома забыла, а мальчишкам игрушки надо. Дашь немного?
Ирина Павловна не моргнула. Достала конверт из кармана передника, отсчитала купюры.
— Держи, доченька, только качественные бери, не китайское.
Виктор стоял, глядя на спектакль. Николай Петрович жевал балык, не поднимая глаз. Кирилл дёрнул отца за руку, прошептал:
— Пап, почему нам суп вчерашний, а им — пирог?
Голос дрожал. Виктор сжал его плечо.
— Одевайтесь. Едем.
— Как это? — Ирина Павловна обернулась с ножом для сыра. — Вы только приехали!
— Устали. Дети спать хотят.
Он не стал объяснять. Марина молча собрала вещи, вывела детей. Ольга смотрела с дивана, жуя бутерброд.
— Обиделся, — бросила она вслед, усмехнувшись. — Всегда таким был.
Виктор обернулся на пороге.
— Мам, денег нет, да?
Она отвела взгляд.
Всю дорогу назад ехали молчком. Марина смотрела в окно. Дети спали на заднем сиденье. Виктор сжимал руль, прокручивая в голове балык, конверт, пирог. Всё это время было — просто не для него. Не для его детей.
Дома, когда Кирилл с Катей заснули, Марина села напротив.
— Я больше не могу смотреть, как Кирилл отводит глаза, когда его сравнивают с близнецами, — голос тихий, но каждое слово как удар. — Каждый раз одно и то же. «Егор уже читает, а ваш?» «Илюша развитый, не то что ваша Катя». Я терпела, молчала. Но сегодня… Витя, с нас хватит.
Виктор кивнул. Он решил ещё на трассе, когда Кирилл всхлипывал во сне.
Утром позвонил в банк.
— Карту заблокировать? Да, сейчас выполню операцию.
Он нажал отбой. Десять лет ежемесячно отправлял деньги, недосыпал на объектах, отказывал себе в отпусках. Теперь — всё.
Звонок раздался через два часа. На экране «Мама».
— Витя, что с картой? — голос Ирины Павловны дрожал от плохо скрытой ярости. — Снять не могу! Забыл перевести?
— Не забыл. Больше не буду.
Пауза. Взрыв.
— Как это не будешь?! Ты с ума сошёл?! Мы тебя растили, на ноги ставили, а ты! Неблагодарный!
Он слушал молча. Раньше эти слова пробирали до дрожи. Сейчас — пустота.
— Мам, у вас есть деньги. На балык, пироги, конверты Ольге.
— Как ты смеешь! Это наши деньги, мы откладывали!
— Откладывали из того, что я присылал?
Тишина. Потом она заплакала — громко, с надрывом.
— У меня сердце больное, у отца давление, нам лекарства нужны, а ты хочешь, чтобы мы ушли из жизни?
— Не хочу. Но я не банкомат.
Положил трубку. Телефон завибрировал снова — отец. Виктор сбросил, заблокировал оба номера.
Марина обняла со спины, прижалась лбом к плечу.
— Тебе тяжело?
— Да. Но правильно.
Через неделю позвонил Дмитрий Олегович, директор.
— Семенов, зайди после обеда.
Голос серьёзный. Виктор вошёл в кабинет ровно в два.
— Витя, мне сегодня звонила какая-то женщина, твоя мать, — Дмитрий Олегович снял очки, потёр переносицу. — Сказала, что ты пьёшь, деньги куда-то деваешь, может, нечист на руку. Требовала с тобой «поговорить как следует». Я послал её, но предупредить должен. Что за история?
Виктор рассказал коротко, без эмоций. Дмитрий Олегович качал головой.
— Понятно. Работаешь у меня восемь лет, я тебя знаю. Были б проблемы с крепкими напитками или честностью — давно заметил бы. Так что не парься. Но родители твои, вижу, бойцы те ещё.
— Да уж.
— Держись. Границы ставить больно, но правильно.
Виктор вышел, чувствуя смесь благодарности и ярости. Они пытались лишить его работы. Своего сына.
Вечером на пороге возникла Ольга. Без детей, растрёпанная, красные глаза.
— Открой, поговорить надо.
Виктор вышел на площадку, прикрыл дверь.
— Ты офигел совсем? — она ткнула пальцем в грудь. — Из-за тебя родители с меня требуют! Я на кассирской зарплате, а они хотят столько же! У них свет отключили, ты в курсе?
— Значит, не платили.
— Думали, что ты платишь!
— Я платил. Десять лет. А они откладывали и кормили твоих деликатесами, пока мои доедали суп.
Ольга замолчала, сжала губы.
— И что теперь? Мне платить за них?
— Твой выбор.
— Ты всегда был эгоистом, — развернулась, на лестнице обернулась. — Всегда только о себе. Мамка права.
Он закрыл дверь. Марина стояла в коридоре.
— Она ещё придёт?
— Нет. Им нечем давить.
Он ошибся.
Звонок раздался в субботу, шесть утра. Номер отца.
— Витя, мать в больнице, — голос глухой, усталый. — Сердце прихватило. Приезжай.
Виктор оделся молча, Марина обняла на прощание — крепко, долго.
Больница встретила хлоркой и тишиной. Отец сидел на скамейке, постаревший, ссутулившийся. Кивнул в сторону палаты.
— Там. Капельницу ставят.
Виктор толкнул дверь. Ирина Павловна лежала бледная, трубка капельницы в руке. Увидела его, отвернулась к стене.
— Пришёл посмотреть, как мать умирает?
— Посмотреть, как ты.
— Плохо. Из-за тебя.
Виктор сел на стул у кровати, наклонился вперёд.
— Знаешь, что запомнил Кирилл из поездки к бабушке? Как он стоял у стены и смотрел, как ты кормишь чужих детей пирогом. Он спросил меня — почему мы хуже.
Ирина Павловна молчала.
— Ты звонила моему директору, пыталась выставить меня пьяницей и вором. Ты откладывала деньги на лекарства и отдавала их Ольге пачками. И я должен чувствовать вину?
Она отвернулась к окну. Молчала долго. Потом глухо:
— Ольге тяжелее. Одна с двумя детьми.
— У меня тоже двое. Которые теперь знают, что бабушка их не любит.
Виктор поднялся, взял куртку.
— Я оплачу лечение. Один раз. Это не значит, что всё как раньше. Хочешь, чтобы я приезжал, чтобы внуки помнили тебя — учись уважать всех. А не только Ольгу.
Вышел, не оборачиваясь. В коридоре отец догнал, взял за локоть.
— Витя, подожди.
Николай Петрович стоял, опустив глаза, мял в руках газету.
— Она не изменится. Ольга для неё всегда была… слабой. А ты справлялся сам. Мы привыкли.
— Привыкли, что я тяну и молчу?
Отец кивнул, не поднимая взгляда.
— Наверное, да. Это неправильно, я понимаю. Но она не признает. Никогда.
Виктор смотрел на него — сутулого, постаревшего, с руками, дрожащими от усталости. Ждал извинений, раскаяния. Не дождался.
— Счета за свет я сам оплачу, — отец наконец поднял глаза. — Из пенсии. Не надо нам помогать, справимся как-нибудь.
— Хорошо, пап.
Больше сказать было нечего. Виктор развернулся, пошёл к выходу. За спиной отец окликнул:
— Ты правильно сделал. Что границы поставил. Я бы не смог.
Виктор остановился, не обернулся. Кивнул и вышел.
Домой вернулся затемно. Дети спали, Марина встретила на кухне, молча налила чай.
— Как там?
— Живая. Я оплатил лечение. Сказал, как есть.
— И что она?
— Ничего. Отец сказал, что она не изменится.
Марина обняла его. Виктор выдохнул, чувствуя, как тяжесть, которую нёс десять лет, начала отпускать. Не победа — он никого не победил. Просто освобождение.
Через три дня Ольга прислала сообщение. Коротко: «Родители сказали, пусть сама выкручиваюсь. Думала, ты вернёшься, и всё будет как раньше. Ошиблась».
Виктор прочитал, удалил. Марина заглянула через плечо.
— Она поняла?
— Поздно.
Вечером Кирилл залез к нему на колени, уткнулся в плечо.
— Пап, мы больше не поедем к бабушке?
— Не знаю, сын. Может, когда-нибудь.
— А если не поедем — ничего страшного?
Виктор обнял его крепче, почувствовал, как Катя прижалась с другой стороны.
— Ничего страшного. Мы вместе — и этого достаточно.
Кирилл кивнул, расслабился. Марина смотрела на них с порога, и Виктор поймал её взгляд — благодарный, усталый, спокойный.
Он защитил своих. Поставил границы. И пусть это стоило ему родителей, сестры, привычного чувства вины — он больше не был чужим в жизни собственных детей.
Этого было достаточно.
