Маргарита Семёновна открыла дверь и замерла. Лидия стояла на пороге в сером пальто и кожаных перчатках, с папкой документов под мышкой. Лицо свекрови побелело, губы задергались.
— Это ты, Лида?!
— Здравствуйте, Маргарита Семёновна. Я новый собственник этого дома.
Лидия прошла внутрь, не снимая перчаток. В гостиной пахло сыростью, обои отходили от стен, паркет вспучился у окна. Восемь лет назад здесь блестели золочёные рамы и натертый до зеркала пол, а теперь — облезлые стены и липкий стол.
Виктор сидел на диване в мятой футболке и растянутых штанах. Он поднял голову, и лицо его покраснело, потом побледнело, потом снова налилось кровью.
— Лидка? Ты чего здесь?
— Я выкупила ваш дом.
Она положила папку на стол. Виктор схватил документы трясущимися руками, пробежал глазами, уронил обратно. Маргарита Семёновна вдруг метнулась к Лидии, но не обнять — ударить.
— Ты?! Ты посмела?! Да как ты вообще…
Она осеклась на полуслове, потому что Лидия смотрела на неё без страха, без злости — просто смотрела, и в этом взгляде было столько холода, что свекровь попятилась. Потом лицо её дрогнуло, поползло, и она резко сменила тон.
— Лидочка, родная моя… Ну слава господи, это же судьба! Мы же с тобой семья!
Лидия не шевельнулась.
— Мы не семья, Маргарита Семёновна. Мы перестали ею быть восемь лет назад, когда вы выставили меня беременную на мороз. Помните, как кричали, что я золотоискательница? Вот теперь я действительно купила ваше золото.
Виктор вскочил с дивана, попытался выпрямиться.
— Лид, ну пойми, я тогда был дураком. Мать давила, я был слабым… Но сейчас всё по-другому! У нас же ребёнок общий!
— У меня есть дочь Ева. Ей восемь лет. Она один раз спросила про отца, когда ей было пять. Я сказала, что ты отказался от неё до рождения. Больше она не спрашивала.
Виктор открыл рот, закрыл. Маргарита Семёновна кинулась в новую атаку, на этот раз со слезами.
— Лидочка, миленькая, ну что ты так жестоко? Мы раскаиваемся! Витя ночами не спал! А я больная, сердце, давление… Куда нам идти? На улицу?
— У вас есть шесть недель, чтобы съехать. Это больше, чем вы дали мне. Мне дали полчаса, помните?
— Но у нас нет денег! Совсем!
— Восемь лет назад у меня тоже не было ничего. Кроме живота на пятом месяце и чемодана. Вы сказали тогда: собирай тряпки и уматывай. Помните эти слова, Маргарита Семёновна?
Свекровь схватилась за грудь, застонала, но Лидия даже не моргнула.
Виктор сделал шаг вперёд.
— Лида, хватит мстить. Давай просто жить дальше, я буду помогать с ребёнком…
— Не подходи.
Голос был тихий, но Виктор замер.
— Ты не хочешь ребёнка. Ты хочешь крышу над головой. Разница в том, что я это вижу.
Дверь кабинета скрипнула, и вышел Иван Петрович. Он постарел, осунулся, но держался прямо. Посмотрел на жену, на сына, на Лидию — и хрипло рассмеялся.
— Она права. Мы получили то, что заслужили. Восемь лет назад выгнали беременную женщину, теперь время расплаты пришло.
Маргарита Семёновна развернулась к мужу.
— Петя, ты что несёшь?! Это наш дом!
— Наш дом был тогда, когда мы были людьми. А потом мы стали теми, кто выгоняет беременную на улицу. Так что заткнись, Рита, и собирай вещи.
Он кивнул Лидии.
— Шесть недель — это честно. Спасибо.
Лидия развернулась и вышла, не оглядываясь. За спиной взвыл голос Маргариты Семёновны, но она не обернулась.
Шесть недель прошли быстро. Когда приехала строительная бригада, дом был пуст. Иван Петрович оставил ключи на кухонном столе. Лидия скомкала их в ладони и выбросила — поставила новые замки в тот же день.
Старый коттедж ожил заново. Первый этаж — галерея антиквариата, второй — жильё для неё и Евы. Лидия работала с реставраторами по шестнадцать часов в сутки, выбирала каждую деталь, каждый светильник. Этот дом должен был стать не мстой — доказательством.
Через три месяца ремонт шёл полным ходом, и Маргарита Семёновна появилась у старой галереи в центре, где Лидия ещё работала до переезда. Ждала у входа в поношенной куртке, и когда Лидия вышла с Евой за руку, бросилась наперерез.
— Лидочка! Подожди!
Ева сжала руку матери.
— Мам, кто это?
— Никто, солнышко. Проходи мимо.
Но Маргарита Семёновна шагнула вперёд, глядя на девочку жадным взглядом.
— Боже мой, какая красавица… Евочка, да? Внученька моя…
— Отойдите. Немедленно.
Голос Лидии стал жёстким, как металл. Маргарита Семёновна сложила руки молитвенно.
— Лида, выслушай хоть! Витя совсем пропал, дымит с утра, ничего не делает. Ему нужна работа! Хоть подсобником в твою мастерскую! Он будет стараться! А я присмотрю за девочкой, я ведь бабушка…
Лидия шагнула вперёд, и свекровь попятилась.
— У моей дочери нет бабушки. У неё есть только я. В моей мастерской работают профессионалы, а не те, кому нужна крыша от безысходности. Если ещё раз подойдёте к моему ребёнку — вызову полицию.
Она обошла Маргариту Семёновну, крепко держа Еву. Девочка молчала, пока они не сели в машину, потом тихо спросила:
— Это та женщина, которая тебя выгнала?
Лидия кивнула, заводя мотор.
— Да.
— А почему она просит теперь?
— Потому что у неё больше ничего нет.
— А у нас есть?
Лидия посмотрела на дочь — серьёзную, прямую, с цепким взглядом.
— У нас есть всё. Потому что мы это сами построили.
Ева кивнула и больше не спрашивала.
Прошло ещё восемь лет. Еве исполнилось шестнадцать, она выросла высокой девушкой с точными руками реставратора. Галерея процветала, заказы шли один за другим, их имена знали в профессиональных кругах.
Однажды вечером, когда они закрывали выставку старинных икон, Ева спросила вдруг:
— Мама, а ты когда-нибудь жалела?
— О чём?
— Что не дала им шанса. Ну, второй.
Лидия опустила связку ключей, повернулась.
— Я дала им шанс восемь лет назад. Когда стояла перед ними беременная и просила хоть слова. Они выбрали тогда. Я просто приняла их выбор.
— А если бы раскаялись по-настоящему?
— Раскаяние — это не слова, Ева. Это поступки. Твой отец молчал, когда надо было говорить. Его мать кричала, когда надо было молчать. А потом, когда им стало плохо, они вспомнили про родство. Не от любви. От выгоды.
Ева кивнула, потом подняла голову.
— Знаешь, что мне больше всего нравится в нашей истории?
— Что?
— То, что ты не сломалась. Что взяла и построила всё сама. Что научила меня не просить, а делать.
Лидия обняла дочь за плечи, и они стояли так в пустой галерее, среди отреставрированных икон и старинной мебели. Где-то там, на окраине города, в съёмной квартире сидели Виктор с матерью и жалели о прошлом. А здесь, в доме, который когда-то был их крепостью, стояли две женщины и строили будущее.
Не из мести. Не из злости.
Просто потому, что имели на это право.
