— Ань, ты чего трубку не берешь? — голос Игоря в прихожей прозвучал так, будто он пробежал несколько этажей вверх, а не поднялся на лифте. — Мать звонит, не переставая. Что опять случилось?
Аня вышла из кухни, вытирая руки о полотенце. Она была готова к этому разговору с самого утра, когда, набравшись смелости, сделала то, что должна была сделать полгода назад. Ее лицо было спокойным, почти непроницаемым, и это спокойствие пугало Игоря больше, чем крики.
— Ничего не случилось, Игорь. Проходи, ужинай. Я как раз все разогрела.
— Да какой ужин! — он сбросил куртку на пуф, промахиваясь. — Она говорит, на кассе опозорилась, карта не сработала. Ты пин-код поменяла, что ли? Зачем?
Аня молча взяла его куртку и повесила на крючок. Ее движения были медленными и точными, словно она экономила энергию для главного.
— Да, поменяла. Садись, я тебе все объясню.
Он прошел на кухню, но садиться не стал. Завис над столом, опершись на кулаки. Его обычно добродушное лицо сейчас было напряженным, в уголках губ залегли жесткие складки.
— Объяснишь? Аня, что я ей должен был сказать? Она кричит, что твоя женушка ее решила в гроб вогнать, куска хлеба лишить.
— Клавдия Петровна не умрет без куска хлеба, — тихо, но твердо ответила Аня. Она достала из ящика стола толстую папку и положила ее перед мужем. — А вот мы с тобой скоро пойдем по миру с протянутой рукой, если это не прекратить. Это выписки по той самой карте. За последние три месяца.
Игорь недоверчиво посмотрел на папку, потом на жену. Он никогда не лез в финансовые дела. Зарплату получал хорошую, отдавал жене, и на все хватало. Аня была бухгалтером, и он полностью доверял ее умению распоряжаться деньгами. Они жили в своей квартире, копили на новую машину, раз в год ездили в отпуск. В чем проблема?
Его мать, Клавдия Петровна, жила одна в своей скромной «двушке». После выхода на пенсию она стала часто жаловаться на нехватку денег и слабое здоровье. Игорь, как любящий сын, предложил матери помощь. Они завели отдельную карту, привязанную к их общему счету, и договорились, что она будет использовать ее для покупки продуктов и лекарств. Первое время все шло хорошо.
— И что там? — с вызовом спросил он.
— А ты посмотри, — Аня открыла папку. Страницы были испещрены строчками цифр. Она обвела маркером несколько особенно крупных сумм. — Вот, смотри. «Магазин итальянской обуви» — семнадцать тысяч. Это, наверное, от давления таблетки такие дорогие? Или вот. «Салон элитной косметики» — девять тысяч. Тоже, видимо, лечебная. А вот это мне особенно нравится: три перевода подряд на карту Зои. Общая сумма — сорок тысяч.
Зоя, младшая сестра Игоря, была их общей головной болью. Вечно витающая в облаках, меняющая работы как перчатки, она жила с мужем и двумя детьми в режиме перманентного финансового кризиса, который, впрочем, не мешал ей регулярно хвастаться в соцсетях то новым телефоном, то поездкой на базу отдыха.
Игорь побледнел. Он взял в руки один из листов и начал вчитываться. Суммы, даты, названия магазинов… Картина складывалась удручающая. Его мать не просто покупала себе еду. Она вела какую-то свою, отдельную финансовую жизнь за их счет.
— Может, это ошибка? — выдавил он, понимая всю нелепость своего предположения.
— Ошибки тут нет, — Аня закрыла папку. Ее голос не дрогнул. — Я позвонила в банк. Все подтвердилось. Твоя мама, Игорь, в прошлом месяце потратила с нашей карты сумму, равную твоей зарплате. А мы с тобой едим гречку и думаем, почему на машину никак не накопить.
Он сел на стул. Ощущение было такое, будто его ударили под дых. Он любил мать. Она вырастила его одна, отец ушел, когда он был еще маленьким. Она работала на двух работах, чтобы у сына было все не хуже, чем у других. И он чувствовал себя обязанным ей до конца жизни. Эта обязанность была стержнем его отношений с ней.
— Но… зачем? Зачем ей столько? — прошептал он.
— Спроси у нее, — пожала плечами Аня. — А лучше — у Зои. Думаю, она будет в курсе. А теперь давай ужинать. Вопрос с картой закрыт. Я больше не позволю залезать в наш бюджет. У нас своя семья и свои планы.
Телефон Игоря снова зазвонил. На экране высветилось «Мама». Он с тоской посмотрел на жену. Аня взяла его руку в свою.
— Игорь, я не враг твоей матери. Но я не могу позволить ей разрушить нашу жизнь. Ты должен понять.
Он не ответил, просто сбросил вызов. Впервые в жизни.
Клавдия Петровна появилась на их пороге на следующий день, ближе к вечеру. Она не звонила в домофон, а дождалась, пока кто-то из соседей будет входить в подъезд. Ее появление было эффектным. Она была одета в свое лучшее пальто из драпа с норковым воротником, на голове — аккуратная фетровая шляпка. Вид у нее был оскорбленный и трагический, как у королевы в изгнании.
— Я пришла поговорить с сыном, — заявила она с порога, глядя сквозь Аню, будто та была предметом мебели. — Он дома?
— Дома, — спокойно ответила Аня, пропуская ее в прихожую. — Игорь, к тебе мама.
Игорь вышел из комнаты. Он всю ночь не спал, прокручивая в голове разговор с Аней и разглядывая эти проклятые выписки. Чувство вины перед матерью боролось в нем с обидой за ее обман и злостью на собственную слепоту.
— Мама, здравствуй. Проходи.
— Здравствуй, сынок, — Клавдия Петровна проигнорировала предложенные тапочки и прошла в гостиную прямо в уличных сапожках на небольшом каблучке, оставляя на светлом ламинате грязные следы. Это был ее фирменный жест, означавший, что она здесь ненадолго и не считает этот дом до конца своим. — Я не помешала вашему семейному счастью? Не отвлекла от важных дел?
Она села в кресло, сложив на коленях руки в перчатках. Аня молча пошла за тряпкой.
— Мам, давай без этого, — устало попросил Игорь. — Аня мне все показала. Объясни, пожалуйста, что происходит? Зачем все эти траты?
Клавдия Петровна поджала губы. Ее лицо, еще минуту назад выражавшее вселенскую скорбь, стало жестким и колючим.
— Траты? Сынок, ты это называешь тратами? Я, может быть, раз в жизни позволила себе купить приличные сапоги, чтобы не стыдно было на улицу выйти! Я всю жизнь на тебе экономила, во всем себе отказывала, чтобы ты вырос человеком, выучился, квартиру себе купил! А теперь мне твоя жена копейки считает?
Это был ее коронный аргумент. Квартира. Когда Игорь и Аня решили пожениться, встал вопрос с жильем. Своих накоплений у них хватало только на половину скромной «однушки» на окраине. И тогда Клавдия Петровна совершила, как она говорила, «главную жертву в своей жизни». Она продала свою просторную «трешку» в хорошем районе, купила себе «двушку» попроще, а разницу отдала сыну. Этого хватило на то, чтобы они с Аней взяли в ипотеку хорошую квартиру почти в центре.
С тех пор эта «жертва» стала невидимым знаменем, которое Клавдия Петровна поднимала при каждом удобном и неудобном случае. Она не просила, она требовала. Не благодарности, а пожизненной компенсации.
— Мама, никто не считает копейки, — вмешалась Аня, закончив вытирать пол. — Но семнадцать тысяч за сапоги и сорок тысяч для Зои — это не копейки. Это наш месячный бюджет. Зоя — взрослый человек, у нее есть муж. Почему мы должны оплачивать их желания?
Клавдия Петровна вперила в невестку испепеляющий взгляд.
— А ты кто такая, чтобы решать, кому я помогаю? Это деньги моего сына! Я ему жизнь и жилье дала, а ты ему кто? Временная попутчица! Сегодня ты есть, а завтра нет! А сын и сестра у меня одни! Зоечке тяжело, у нее дети, муж копейки получает. Я мать, я не могу смотреть, как мой ребенок нуждается!
— А наш ребенок, который у нас, может быть, когда-нибудь появится, не будет нуждаться? — не выдержала Аня. — На какие деньги мы его будем растить, если вы все будете спускать на «тяжело» Зоечке?
Воздух в комнате сгустился. Тема детей была для них с Игорем больной. Они пытались уже два года, но пока безуспешно. И упреки свекрови, пусть и косвенные, били по самому живому.
— Вот когда появится, тогда и будете говорить! — отрезала Клавдия Петровна. — А пока, Игорь, я требую, чтобы ты вернул все как было. Твоя жена не имеет права лишать меня доступа к деньгам. Я не позволю какой-то пришлой девчонке командовать в нашей семье!
Она сделала акцент на слове «нашей», недвусмысленно включая в него себя и сына и выставляя Аню за пределы этого круга.
Игорь молчал. Он смотрел то на мать, с ее искаженным от гнева лицом, то на жену, бледную, но решительную. Он понимал, что сейчас происходит не просто ссора из-за денег. Сейчас решалась судьба его собственной семьи. Ему нужно было выбрать сторону. И впервые в жизни мысль о том, что мать может быть не права, не показалась ему кощунственной.
— Мама, — начал он медленно, подбирая слова. — Карта останется заблокированной. Если тебе нужны деньги на продукты или лекарства — звони, я приеду и все куплю. Или переведу тебе на твою пенсионную карту. Конкретную сумму. Но безлимитного доступа к нашему счету у тебя больше не будет. И Зое мы помогать в таком формате тоже не будем. У них своя семья, у нас — своя.
Клавдия Петровна замерла. Она не ожидала такого отпора от сына, которого привыкла считать своей безоговорочной собственностью. Ее лицо побагровело.
— Что?.. — прошипела она. — Это она тебя научила? Эта змея, которую ты пригрел? Ты променял мать на юбку?
— Мама, прекрати, — Игорь встал. — Это мое решение. И оно окончательное. Аня — моя жена, и я не позволю тебе ее оскорблять.
Такого Клавдия Петровна вынести уже не могла. Она резко поднялась, смерив сына и невестку взглядом, полным презрения.
— Ну что ж. Я поняла. У тебя больше нет матери. Можешь не звонить. И на похороны не приходи.
Она развернулась и, чеканя шаг своими новыми дорогими сапогами, вышла из квартиры, с силой хлопнув дверью.
В гостиной повисла тишина. Аня подошла к Игорю и обняла его. Он стоял как каменный, глядя на дверь, за которой скрылась его мать. Он сделал свой выбор. Но почему-то вместо облегчения чувствовал только ледяную пустоту внутри.
Следующие несколько недель прошли в тягостном затишье. Клавдия Петровна сдержала слово: не звонила и не появлялась. Игорь несколько раз пытался набрать ее номер, но срабатывал автоответчик. Он переводил ей на карту оговоренную сумму, но не получал в ответ даже короткого «спасибо». Зоя удалила Аню из друзей во всех соцсетях, а Игорю прислала гневное сообщение, полное упреков в предательстве и черствости.
Игорь ходил мрачнее тучи. Он понимал умом, что поступил правильно, но сердце ныло от разрыва с матерью. Аня старалась его поддерживать, как могла: готовила его любимые блюда, предлагала сходить в кино, пыталась разговорить. Но он все чаще замыкался в себе. Их уютная квартира, которая раньше была для них крепостью, теперь казалась полем битвы, где они одержали победу, но потеряли часть себя.
Однажды вечером, когда они сидели на кухне и молча пили чай, Аня не выдержала.
— Игорь, я так больше не могу. Это молчание убивает меня. Ты жалеешь о своем решении?
Он поднял на нее глаза. В них была такая тоска, что у Ани сжалось сердце.
— Я не знаю, Ань. Я не знаю. Я понимаю, что она была не права. Но она моя мать. Она меня одна вырастила. Я чувствую себя последним негодяем.
— Ты не негодяй. Ты защитил свою семью. Нашу семью, — она накрыла его руку своей. — Может, со временем она остынет и поймет.
— Не поймет, — горько усмехнулся он. — Ты не знаешь мою мать. Для нее есть только два мнения: ее и неправильное. Я для нее теперь предатель номер один.
Их разговор прервал телефонный звонок. Номер был незнакомый. Игорь нехотя ответил.
— Игорь Аркадьевич? — раздался в трубке взволнованный мужской голос. — Вас беспокоят из городской больницы. Ваша мать, Клавдия Петровна, поступила к нам с сердечным приступом. Состояние тяжелое.
Мир под ногами Игоря качнулся. Он слушал дальнейшие инструкции врача как в тумане. Адрес, отделение, часы посещения… Он только кивал, не в силах вымолвить ни слова.
Аня, видевшая, как изменилось его лицо, все поняла без слов.
— Что с ней? — тихо спросила она, когда он положил трубку.
— Сердечный приступ. В больнице. Тяжелая, — выдавил он.
В его глазах стоял ужас. И Аня поняла, что сейчас начнется новый, еще более страшный виток их семейной драмы. Чувство вины, которое до этого тлело в его душе, сейчас вспыхнет с новой, разрушительной силой. И пламя этого пожара могло сжечь их брак дотла.
В больнице их встретила Зоя. Она стояла в коридоре, прислонившись к стене, и плакала, размазывая по лицу дорогую тушь. Увидев Игоря и Аню, она бросилась к брату.
— Это все из-за вас! — закричала она так, что обернулась дежурная медсестра. — Вы ее довели! Она так переживала, так плакала! Если с ней что-то случится, я вам этого никогда не прощу!
Она вцепилась в рукав его куртки, сотрясаясь от рыданий. На Аню она даже не посмотрела, будто той не существовало.
— Зоя, успокойся, — Игорь попытался отцепить ее руки. — Что врачи говорят?
— В реанимации она! В реанимации! К ней не пускают! Сказали, обширный инфаркт. Все из-за твоей мегеры! — она наконец удостоила Аню взглядом, полным ненависти.
— Зоя, прекрати истерику, — жестко сказал Игорь. — Обвинениями сейчас не поможешь. Нужно узнать, что требуется.
Врач, пожилой уставший мужчина, объяснил им ситуацию. Состояние Клавдии Петровны было стабильно тяжелым. Нужны были дорогие импортные лекарства, которых в больнице не было. Он протянул Игорю длинный список.
Игорь смотрел на список, и у него темнело в глазах. Сумма выходила астрономическая. Их с Аней накоплений, которые они берегли на машину, едва хватало.
— Я сейчас поеду в аптеку, — сказал он, поворачиваясь к жене. Его лицо было серым.
Зоя тут же прекратила плакать.
— Мы с тобой! — деловито заявила она, подхватив под руку мужа, молча стоявшего рядом. — Нам тоже надо знать, что и где покупать.
Аня осталась одна в гулком больничном коридоре. Она видела, как Игорь, Зоя и ее муж уходят, обсуждая что-то на ходу. Он даже не посмотрел в ее сторону. Ее снова вычеркнули. Она была чужой на этом празднике горя.
Всю ночь они с Игорем не разговаривали. Он вернулся поздно, бросил на стол пакеты с лекарствами и молча ушел в спальню. Аня осталась сидеть на кухне, глядя в темное окно. Она понимала, что муж раздавлен. И его вина, подогретая обвинениями сестры, теперь обрела реальное, страшное подтверждение — больничная койка матери.
На следующий день Игорь снял все деньги с их накопительного счета. Все до копейки.
— Это на лечение, — коротко бросил он, не глядя на Аню. — Там еще операция может понадобиться.
— Игорь, я понимаю, — тихо сказала она. — Но может, стоит поговорить с Зоей? Лечение дорогое, они тоже должны участвовать. У ее мужа вроде неплохая работа.
— Аня, не начинай, — резко оборвал он ее. — У них двое детей и ипотека. Какие с них деньги? Я старший сын, это мой долг.
— А наш долг по ипотеке за эту квартиру? А наша жизнь? — не сдержалась она. — Ты сейчас спустишь все, что мы копили годами! А что потом?
— Потом разберемся! — крикнул он. — Сейчас главное — спасти мать! Ты этого не понимаешь, потому что она тебе чужая! А я, может быть, убиваю ее своими руками!
Это было первое по-настоящему жестокое слово, которое он сказал ей за все годы их совместной жизни. Оно ударило Аню наотмашь. Она молча вышла из комнаты, чтобы он не видел ее слез.
Клавдия Петровна медленно шла на поправку. Через неделю ее перевели из реанимации в обычную палату. Игорь проводил в больнице все свободное время. Он покупал лучшие лекарства, оплачивал услуги сиделки, носил матери диетическую еду в контейнерах. Клавдия Петровна принимала его заботу как должное. Она была слаба, говорила мало, но во взгляде, который она бросала на сына, читалось торжество мученицы.
Аня в больницу не ходила. Она понимала, что ее появление там спровоцирует только новые скандалы. Она видела, как тают их деньги, как муж отдаляется от нее, погружаясь в свою вину и свой «сыновний долг». Он перестал с ней разговаривать о чем-либо, кроме бытовых мелочей. Они жили в одной квартире как соседи.
Развязка наступила неожиданно. Однажды вечером Аня, разбирая старые бумаги в шкафу, наткнулась на коробку с документами, которую они привезли из квартиры свекрови после ее переезда. Клавдия Петровна тогда велела «выбросить этот хлам». Аня почему-то не выбросила.
Она начала перебирать пожелтевшие свидетельства, грамоты, старые фотографии. И вдруг ее внимание привлек договор купли-продажи. Тот самый, на «трешку» Клавдии Петровны. Аня пробежала его глазами, и одна строчка заставила ее замереть. Она перечитала ее снова. И снова. А потом достала их собственный договор на ипотеку. Сомнений не было.
Когда Игорь вернулся из больницы, усталый и подавленный, она ждала его на кухне. На столе перед ней лежали два документа.
— Игорь, сядь, пожалуйста. Нам нужно поговорить.
— Аня, у меня нет сил, — отмахнулся он. — Давай завтра.
— Нет, Игорь. Сейчас.
В ее голосе было столько стали, что он подчинился.
— Я хочу, чтобы ты это прочитал, — она пододвинула к нему документы. — Внимательно. Особенно пункты про стоимость и участников сделки.
Он взял бумаги, не понимая, чего она хочет. Начал читать. И по мере того, как он читал, его лицо менялось. Усталость сменилась недоумением, потом — шоком.
Квартира Клавдии Петровны была приватизирована не на нее одну. А на троих: на нее, на Игоря и на Зою. В равных долях. Это означало, что, продав ее, мать распорядилась не только своим имуществом, но и долями своих детей. При этом вся сумма от продажи, как следовало из договора, была перечислена на ее личный счет. А сыну на квартиру она дала сумму, которая была даже меньше, чем стоимость его собственной доли. Фактически, она не сделала ему никакого подарка. Она просто отдала ему его же деньги, обставив это как величайшую жертву и заставив его чувствовать себя обязанным до конца жизни. А доля Зои, очевидно, все эти годы компенсировалась щедрыми финансовыми вливаниями.
— Этого… этого не может быть, — прошептал Игорь. Он смотрел на подписи, на цифры. Все было реально. Его собственная подпись на согласии на продажу. Он тогда был молод, влюблен, готовился к свадьбе и подписал все бумаги, не читая. Мать сказала: «Сынок, это для вашего же блага». И он поверил.
— Может, Игорь. Еще как может, — тихо сказала Аня. — Всю нашу жизнь, все десять лет она манипулировала тобой, попрекая «жертвой», которой не было. Она заставила тебя чувствовать себя виноватым за то, что ты живешь в своей собственной, по праву принадлежащей тебе квартире. И сейчас ты отдаешь последние деньги, наше будущее, из-за этой фальшивой вины.
Игорь молчал. Он сидел, сгорбившись, и смотрел в одну точку. Вся его жизнь, все его представления о матери, о долге, о справедливости рушились в одно мгновение. Это было страшнее, чем ее болезнь. Это было тотальное предательство.
Он поднялся, молча оделся и вышел из квартиры. Аня не стала его останавливать. Она знала, что сейчас он должен пережить это один.
Он вернулся под утро. Лицо его было осунувшимся, но во взгляде появилось что-то новое. Спокойная, холодная решимость.
— Ты была права, — сказал он, остановившись в дверях кухни. — Во всем.
На следующий день он поехал в больницу. Клавдию Петровну должны были выписывать. Зоя уже суетилась в палате, собирая ее вещи.
— О, приехал! — язвительно встретила она брата. — А мы уж думали, ты про мать забыл. Тут счет за палату принесли. Оплатишь?
Игорь молча взял квитанцию. Потом посмотрел на мать. Та сидела на кровати, поджав губы.
— Мама, нам надо поговорить, — сказал он ровным голосом. — Насчет квартиры.
Клавдия Петровна вздрогнула.
— Какой квартиры? — настороженно спросила она.
— Твоей бывшей. И нашей с Зоей. Я вчера нашел документы. Очень интересное чтиво.
Лицо Зои вытянулось. Она перевела испуганный взгляд с брата на мать.
— Я не понимаю, о чем ты, — пролепетала Клавдия Петровна, но ее бегающие глаза выдавали ее с головой.
— Все ты понимаешь, — отрезал Игорь. — Я просто хочу, чтобы ты знала: я все знаю. Про доли, про деньги. Про твою «жертву». Так вот. Долг закрыт. С процентами. Я оплатил твое лечение. И этот счет я тоже оплачу. Это последнее. Больше от меня вы с сестрой не получите ни копейки. Живите, как хотите.
Он положил квитанцию и деньги на тумбочку.
— Ты… ты неблагодарный! — закричала Клавдия Петровна, пытаясь подняться. — Я тебе жизнь посвятила!
— Хватит, мама. Не надо. Этот спектакль окончен, — он посмотрел на нее долгим, тяжелым взглядом, в котором не было ни ненависти, ни злости. Только опустошение и горькое разочарование. — Выздоравливай. Прощай.
Он развернулся и вышел из палаты, не оборачиваясь на крики, которые неслись ему в спину.
Дома его ждала Аня. Она ничего не спрашивала, просто обняла его у порога. Он прижался к ней, как ребенок, и впервые за много недель в его глазах блеснули слезы.
Они не стали праздновать победу. Победы не было. Были только руины старой жизни и чистое, пустое место для строительства новой. Без чувства вины. Без манипуляций. Без долгов, которых никогда не существовало. Их ждал долгий и трудный путь восстановления — и своего бюджета, и своих отношений. Но теперь они знали, что могут доверять друг другу. И это было единственное, что имело значение.
