— Мам, в субботу к восьми утра будь у нас. Мы с ребятами на шашлыки собрались, закрытие сезона, Мишку оставить не с кем. Ты же всё равно ничем не занята.
Это был не вопрос. В голосе Димы не было ни тени сомнения, ни малейшего намёка на просьбу. Так директор даёт задание секретарю, зная, что тот получает оклад.
Только я оклада не получала. Платили мне тем, что милостиво разрешали чувствовать себя «нужной бабушкой».
Я замерла с телефоном в руке.
На кухонном столе, прижатый сахарницей, лежал талон в поликлиннику. На субботу. На 8:30 утра. Я «ловила» его через сайт три месяца — «мотор» в последнее время пошаливал, то замирал, то стучал, как птица в клетке.
— Дим, я… — начала я неуверенно.
— Мам, ну не начинай, а? — перебил сын. Я услышала, как он в то же время кому-то кричит: «Серёга, мангал я беру!». — У нас всё оплачено, домик забронирован. Ты нас подвести хочешь?
Я посмотрела на бумажку с записью. Моя единственная возможность разобраться, почему по вечерам так тяжело дышать.
А потом перевела взгляд на фотографию внука на холодильнике.
— Хорошо, Дима. Буду.
— Вот и отлично. Давай.
Он отключился первым. Я медленно опустилась на табуретку. В кухне тикали старые часы, отсчитывая минуты моей безотказной жизни.
Пенсия у меня девятнадцать тысяч, после всех квитанций остаётся немного, но детям я никогда не жаловалась. Наоборот, старалась сунуть внуку тысячу, дочери — баночку икры по акции.
Вы ведь тоже знаете это чувство? Когда кажется: откажешь — и мир рухнет. Или, что ещё страшнее, тебя просто забудут и перестанут звонить до следующей надобности.
Я смяла талончик и бросила его в ведро.
В груди кольнуло — обиженно и остро. Я тогда ещё не знала, что это был последний раз, когда я предала саму себя.
Встреча, которая всё изменила
В то воскресенье я всё-таки сбежала.
После суток с активным пятилетним внуком, когда спина ныла немилосердно, я не поехала домой отлёживаться. Я села на пригородный автобус и поехала в деревню, проведать родительский дом и сходить на погост. Нужно было проветрить голову.
Автобус был старый, дребезжащий, пахнущий бензином и мокрой шерстью — ноябрь выдался промозглым. Народу немного.
Рядом со мной устроилась крепкая старушка в ярком, почти таборном платке и добротном пальто старого кроя.
— Чего смурная такая, девонька? — спросила она вдруг, хотя я смотрела в окно. — Глаза на мокром месте, а губы в ниточку сжаты. Обидел кто?
Я хотела буркнуть «всё нормально» и отвернуться. Но посмотрела на неё — лицо в морщинах, как печёное яблоко, а глаза живые, цепкие, с хитринкой.
И вдруг меня прорвало.
Я рассказала всё. И про отмененный визит к врачу, и про «ты же всё равно ничем не занята». И про дочь Свету, которая звонит только когда нужны деньги: «Мам, выручи десяткой до зарплаты?», и забывает вернуть.
Рассказала, как чувствую себя обслугой в собственной семье.
Соседка слушала внимательно, не перебивая. Только иногда хмыкала и поправляла на коленях объёмную сумку.
— Зовут-то как тебя, горемычная? — спросила она, когда я замолчала, вытирая нос бумажным платком.
— Людмила. Людмила Васильевна.
— А меня баба Шура зови. Александра Петровна я, двадцать лет клубом в районе заведовала. Артистов строила, и тебя построю.
Она повернулась ко мне, и лицо её стало серьёзным.
— Знаешь, Люда, почему они так с тобой? Не потому что они плохие. И не потому что не любят. А потому что ты — дармовая.
— Какая? — опешила я.
— Дар-мо-ва-я, — раздельно произнесла она. — Как вода из-под крана. Течет и течет, никто её не ценит, пока кран не перекроют.
Она помолчала, глядя мне прямо в глаза.
— Ты всегда доступна. Ты всегда согласна. Ты боишься слово поперёк сказать. А люди, Люда, так устроены: то, что достается даром, они не берегут. Берегут то, что дорого досталось. То, ради чего постараться пришлось.
Автобус тряхнуло на яме, но баба Шура даже не качнулась, словно вросла в сиденье.
— И что мне теперь, денег с них брать? — горько усмехнулась я.
— Глупая ты, Люда, хоть и бухгалтер, — беззлобно припечатала она. — Платим мы в отношениях не рублями. Валюта — это твоё время и твоё достоинство.
Хочешь, чтобы уважали? Запоминай закон бабы Шуры.
Она подняла палец вверх:
— Правило первое и главное: «Сначала моя программа, потом ваши заявки». Прежде чем согласиться на их «хотелки», проверь — не нарушает ли это твои планы? И не важно, какие планы — в поликлинику идти или кино смотреть. Это ТВОЁ время.
— Так они обидятся…
— Пусть обижаются! Обида — это способ управления. Подуются и придут. Куда они денутся? — она прищурилась. — А теперь второе. Самое важное. Запрещаю тебе отвечать «да» сразу.
— Как это?
— А так. Звонит сын, просит с внуком посидеть. А ты ему говоришь три волшебных слова: «Я ПОДУМАЮ. ПЕРЕЗВОНЮ».
Я представила лицо Димы, если я такое скажу. Мне стало страшно. Реально страшно, до холодка в животе.
— И что это даст? — спросила я шёпотом.
— Паузу это даст, — баба Шура смотрела на меня как на неразумное дитя. — Ты создаешь дефицит себя. Ты показываешь, что твоё время не резиновое, что у тебя есть жизнь помимо них.
— Дорогое — ждут, Люда, — добавила она тише. — Дешёвое валяется в корзине на распродаже. Ты где хочешь быть?
Первый экзамен
Мы вышли на одной остановке. Ветер швырял в лицо колючую снежную крупу. Баба Шура поправила платок, подмигнула мне и пошагала к деревенским домам так бодро, что я едва поспевала взглядом.
— Попробуй! — крикнула она уже от калитки. — Не будь удобной — будь дорогой!
Я возвращалась в город с тяжёлым сердцем. В голове крутились её слова: «Дармовая». Обидно, зло, но как же точно… Я ведь действительно боялась. Боялась, что если не буду полезной, то стану ненужной.
В квартире было тихо.
Я заварила себе чай — не на бегу, а по-настоящему, в красивой чашке. Внизу, во дворе, парковались машины, люди спешили домой. Завтра понедельник.
Телефон на столе ожил, завибрировал, проползая по скатерти пару сантиметров. На экране высветилось: «Сынок».
Внутри привычно ёкнуло. Рефлекс сработал мгновенно — схватить, ответить, помочь, спасти. Рука сама потянулась к трубке.
Но в ушах вдруг зазвучал голос бабы Шуры: «Сначала моя программа…».
Я сделала глубокий вдох. Нажала кнопку ответа.
— Да, Дима.
— Мам, привет. Слушай, тут такое дело. В среду надо Мишку из сада забрать и на секцию отвезти, мы со Светой не успеваем, у нас совещание. Заберёшь?
Тон всё тот же. Утвердительный. Будничный. Он даже не спрашивал, он ставил задачу.
Мой взгляд упал на красивую чашку с чаем. В среду вечером я хотела посмотреть старый фильм. Это была мелочь по сравнению с карьерой сына и спортом внука. Или нет?
— Мам? Ты слышишь? — в голосе Димы прорезалось нетерпение.
Я зажмурилась, словно перед прыжком в холодную воду, и выдохнула:
— Я подумаю, Дима. У меня были планы. Я перезвоню тебе вечером.
В трубке повисла тишина.
Густая, вязкая, ошарашенная тишина. Я почти физически ощущала, как на том конце провода у Димы округляются глаза. Сбой в системе. Стиральная машина вдруг отказалась стирать, а электрический чайник заявил, что уходит в отпуск.
— Какие… планы? — наконец выдавил он. Голос звучал не сердито, а растерянно.
— Свои, Дим. Личные, — голос дрогнул, но я тут же прокашлялась, возвращая твёрдость. — Я всё проверю и наберу тебя после восьми.
Я нажала отбой. Телефон выпал из влажных пальцев на скатерть.
Первые пять минут я просто сидела, глядя на тёмный экран, и ждала грозы. Казалось, сейчас он перезвонит и начнёт возмущаться. Или Света пришлёт сообщение: «Мам, ты чего удумала?».
Но небо висело на месте, за окном всё так же шумели машины, а холодильник мирно урчал. Мир не рухнул от того, что я посмела вспомнить о себе.
Я встала, прошла в комнату и открыла ежедневник. Там было пусто. Никаких записей на среду. Но я взяла ручку и крупно, с нажимом написала:
«19:00. Просмотр фильма. Отдых».
Это было странно — планировать отдых как деловую встречу. Но если не забронировать время для себя, его обязательно займёт кто-то другой. Вы ведь замечали: стоит только присесть с книжкой, как сразу кому-то срочно нужно пришить пуговицу или найти старые квитанции?
Сделка на моих условиях
Ровно в восемь я набрала сына.
— Дима, я посмотрела расписание, — сказала я деловито, стараясь не выдать волнения. — Я могу забрать Мишку из сада. Но на секцию отвезти не успею. У меня дела вечером.
Я перевела дух и закончила:
— Так что вы его перехватите у меня в шесть тридцать. Или пусть пропускает тренировку.
Пауза. Я затаила дыхание. Сейчас он скажет: «Ну ты даёшь, мать, трудно что ли?».
— В шесть тридцать… — задумчиво протянул сын. Слышно было, как он шуршит бумагами. — Слушай, ну ладно. Я тогда пораньше с работы вырвусь, заберу его у твоего подъезда. Спасибо, мам. Выручишь.
Я чуть не выронила телефон снова.
Он сказал «спасибо». Не дежурное «ага, давай», а весомое, настоящее спасибо. Потому что я предложила помощь, а не обязанность. Потому что моё время вдруг обрело цену.
Второй урок: «Нет денег»
Следующая проверка на прочность случилась через неделю. Позвонила Света.
— Мамуль, привет! — голос ласковый, с теми самыми нотками, от которых я раньше таяла. — Слушай, тут такое пальто увидела, скидка бешеная, но до зарплаты не дотягиваю. Займи пятнадцать тысяч? Я с премии отдам.
Раньше я бы уже открывала банковское приложение. Я бы отложила покупку новых очков, сэкономила бы на продуктах, но «выручила» бы доченьку. А потом три месяца стеснялась бы напомнить про долг.
Я вспомнила бабу Шуру. Её цветастый платок и жёсткий взгляд. «Дармовое не ценят».
— Света, не могу, — сказала я спокойно. — Я в этом месяце записалась на курс массажа спины. И к стоматологу нужно. Бюджет расписан.
— Да ладно, мам! — возмутилась дочь. — Какой массаж? Это же срочно, скидка сгорит!
— Сочувствую, — искренне ответила я. — Но свободных денег нет. Попробуй оформить рассрочку, сейчас во всех магазинах дают.
Она обиделась. Бросила трубку, даже не попрощавшись.
Два дня я ходила сама не своя, заваривала чай с мятой, чтобы успокоиться. Думала — всё, обидела дочь. Эгоистка старая, пожалела бумажек родной кровиночке.
А на третий день Света приехала. В новом пальто.
— Красивое, — сказала я, открывая дверь.
— Ага, — буркнула она, снимая шарф. — В рассрочку взяла, как ты и сказала. Кстати, мам, ты была права. Там переплата копеечная, зато никому не должна.
Она прошла на кухню и поставила на стол коробку.
— Я тебе торт купила. Твой любимый. Ставь чайник.
Мы пили чай, и я смотрела на неё с удивлением. В её взгляде появилось что-то новое. Уважение? Или просто понимание, что мама — это не бездонная тумбочка, а живой человек, у которого тоже может болеть спина и быть свои желания?
«Мы подстроимся»
Прошел месяц. Наступил декабрь, суматошный, пахнущий хвоей и мандаринами.
Раньше в это время я уже носилась по рынкам, закупая продукты на оливье для всей семьи, варила холодец в огромной кастрюле и падала от усталости к бою курантов. Дети обычно приезжали к накрытому столу.
Звонок раздался двадцать девятого числа. Дима.
— Мам, мы тут обсуждаем Новый год, — начал он.
Я внутренне подобралась. Опять: «наготовь, накрой, убери»?
— …Мы подумали, может, к нам? — продолжил он. — Светка салаты на себя берёт, я мясо замариную. Тебе когда удобно приехать? Мы подстроимся, заедем за тобой. Или ты хочешь дома, в тишине? Ты скажи, как тебе лучше.
«Как тебе лучше».
Я стояла у окна, глядя на заснеженный двор, и чувствовала, как щиплет в глазах. Не от обиды, как в том автобусе, а от тепла.
Оказывается, чтобы тебя начали беречь, нужно сначала самой начать беречь себя. Нужно стать «дорогой». Не по деньгам, а по значимости.
— Я приеду, сынок, — сказала я, улыбаясь. — К шести мне будет удобно.
Вечером я нашла в старой записной книжке номер. Он был записан на обрывке газеты — я выпросила тогда, в автобусе. Гудки шли долго, я уже хотела сбросить.
— Алло? — раздался бодрый, чуть скрипучий голос.
— Александра Петровна? Это Люда. Из автобуса. Помните, «дармовая»?
— А-а-а, горемычная! — в трубке послышался смешок. — Ну что, как оно? Работает закон бабы Шуры?
— Работает, Александра Петровна. Ещё как работает. Дети впервые спросили, удобно ли мне.
— То-то же! — довольно крякнула она. — Ты, девка, главное не расслабляйся. Это как огород — полоть регулярно надо. Чуть слабину дашь — опять на шею сядут. Но ты молодец. С наступающим тебя, дорогая.
— И вас, — прошептала я. — Спасибо вам.
Я положила телефон на стол. Рядом лежал список покупок к празднику.
На первом месте в нём значилось не «майонез» и не «подарок внуку». Там было написано: «Новое платье для Людмилы Васильевны».
Потому что я у себя одна. И я у себя — дорогая.
