Сирена скорой прорезала московскую пробку — красочный, сплошной, невыносимый поток машин. Вера прислонилась лбом к холодному стеклу, покачивая головой в такт музыке. Она слушала подкаст — какой-то жизнерадостный женский голос вещал о том, как важно иметь свою финансовую подушку и не зависеть ни от кого. «Не зависеть…» — усмехнулась Вера, крепко сжимая руль. Ей, 32-летней женщине-аналитику с зарплатой, которой хватило бы на две приличные жизни, смешно слушать про подушки. Она была уверена в себе.
И тут на экране вспыхнуло «Дима Муж».
— Алло? — голос Веры был ровным, офисным, без намека на усталость ото дня.
— Вер, ты где там? Долго еще? — басил Дмитрий. В его голосе всегда была этакая расслабленность человека, который точно знает, что жена сейчас привезет ему ужин и решит все вопросы.
— В пробке стою. На Кутузовском, как обычно. Ты что-то хотел?
На другом конце провода послышался какой-то шорох, смешок — и, кажется, голос Светланы Петровны, свекрови. Вера почувствовала, как по затылку пополз холодный липкий червяк.
— А, да, слушай, — Дима прокашлялся. — Тут дело такое… Мама же мерзнет. Ты видела, какая у нее шуба? Мышь в обмороке. Стыдно.
— И что? Ты же обещал ей новую на юбилей.
— Обещал. Но ты понимаешь, что сейчас кризис, а мамочка не должна страдать? Мы тут с ней посчитали… Ну, в общем, продаем твою дачу.
Вера чуть не выронила телефон. Сзади ей нервно просигналили.
— Что мы делаем?! — ей даже не хотелось кричать. Хотелось замерзнуть, прямо там, посреди Кутузовского.
— Ну, Вер, не кипятись. Дачу твою. Ту, под Рязанью. Мы же там были последний раз на шашлыках, когда — три года назад? Она просто стоит, гниет. А маме нужна норковая шуба. И ей нужно сменить окна на лоджии, а то сквозняк, знаешь ли! Это же в наших интересах.
— В наших?! — Вера засмеялась, этот смех прозвучал как надрывный кашель. — Дима, это моя дача! Мне ее отец оставил, когда умер! Это единственное, что у меня от него осталось!
— Да ладно тебе, сентиментальности! Твой отец оставил ее нам, мы же теперь семья. Дача оформлена на меня! Ты помнишь, как мы оформляли? Чтобы налоги меньше платить, ты же сама тогда предложила. Что ты тут разводишь драму на ровном месте?
Вот тут Вера почувствовала, как ее идеальная офисная маска треснула.
— Подожди-подожди, — она закрыла глаза, пытаясь вспомнить.
Три года назад, они только поженились. Дима — ее рыцарь, ее защита. Говорил: «Вер, зачем тебе эта волокита с бумагами? Переоформим на меня, я же твой муж, а ты — моя жена, какая разница, все общее!» Он настоял. Он ее убедил.
— Разница огромная! Ты продаешь мое наследство, чтобы купить твоей маме… ТЫ МЕНЯ ПОНЯЛ?! — голос Веры сорвался на визг.
— Не ори! — теперь голос Димы стал стальным и неприятным. — Это мое решение! Я добытчик в семье! И раз ты такая жадная… ЗНАЧИТ, ЭТО БУДЕТ МОИМ ПОДАРКОМ МАМЕ! И ЗНАЕШЬ ЧТО?! Она переезжает к нам. Сказала, что ты будешь ухаживать за ней, потому что она старенькая, а ты, видите ли, дома почти не бываешь. Ты должна ей!
Вера отбросила телефон на пассажирское сиденье. Не до криков. Не до пробки. Не до света фар. «Она переезжает к нам… Ты будешь ухаживать… Ты должна…»
Перед глазами стоял тот Договор дарения, который она подписала три года назад, чтобы «меньше платить налогов». Ее дача, ее единственная память, которую она собственными руками отдала мужу. И его ледяная фраза: «Мы продаем твою дачу».
Вера глубоко вдохнула. Она не плакала. Она не кричала. Внутри нее что-то щелкнуло. Звук был тихий, но он ознаменовал конец.
— Нет, Дима, — прошептала Вера, подбирая телефон, ища нужный контакт в записной книжке. — Этого не будет.
Ключ дрогнул в замке, и Вера вошла. Едкий запах валокордина и каких-то старых духов ударил в нос. Не успела она стянуть сапоги, как увидела его. Чемодан. Огромный, коричневый, потрепанный чемодан, обвязанный бельевой веревкой, стоял посреди гостиной как памятник. Памятник ее свободе, которую только что торжественно похоронили.
Светлана Петровна сидела на их новом диване, скрестив руки на груди, и смотрела телевизор. На Веру она подняла взгляд, полный едкого превосходства.
— О, явилась! — свекровь даже не потрудилась выключить свой сериал. — А я тут уже осмотрелась. Дима говорит, ты целый день мотаешься по своим банкам. У тебя тут пылища. И шторы эти… боже, ты что, экономишь на солнце?
Дмитрий вышел из кухни, держа в руках кружку. Увидев Веру, он сразу же принял позу «Я здесь главный, но мне страшно».
— Привет, Вер. Я тебе звонил, ты, кажется, сбросила? Мама вот решила пораньше переехать. Она тут всего на недельку, пока окна ей меняют, ей же нельзя в холоде! — в голосе Димы не было ни тени сомнения. Он врал, глядя ей в глаза.
— На недельку? — Вера медленно сняла пальто, чувствуя, как внутри натягивается стальная струна. — А почему чемодан похож на постоянное место жительства? И почему ты продаешь мою дачу?
Светлана Петровна громко хмыкнула, переключая канал.
— Ах, дача… — протянула она. — Димочка правильно делает. Ты же знаешь, что он заботится о своей матери. Это называется сыновний долг. А твой долг, Верочка, знаешь какой?
— Какой? — Вера подошла к дивану. Она стояла над свекровью, и впервые в жизни не чувствовала страха, только холодную, острую ярость.
— Твой долг — быть хорошей женой. А хорошая жена принимает семью мужа и не устраивает истерик из-за каких-то там сараев под Рязанью. И да, я тут посмотрела… В холодильнике у вас пусто. Ты совсем не готовишь? Димочка мой голодает!
— Дима? — Вера повернулась к мужу. — Ты ей сказал, что я не готовлю? Ты сказал, что у меня работа, где я мозгами работаю, а не половником машу?
— Я… ну, я не говорил ей деталей, — забормотал Дима, пряча глаза. — Вер, ну прими ты маму. Ну что тебе стоит приготовить нормальный борщ, не из пакета, а настоящий, кислый, как она любит?
— Киии-слый борщ? — Вера повторила эти слова, и они прозвучали, как приговор. — То есть, ты продаешь мое наследство, чтобы купить твоей маме шубу. И в качестве благодарности за этот подарок ты навязываешь мне уход за ней и требуешь, чтобы я готовила ей еду, которую ты даже не ешь?
Светлана Петровна демонстративно отвернулась к телевизору:
— Невестка, не шуми. Твой голос режет слух. Ты, Дима, поговори с ней. Она слишком истерична.
— Вер, ну прекрати! — Дима подошел, взял ее за руку. — Это же моя мама! Я же мужчина! Я не могу ее бросить. Ты должна понять! Ты — женщина!
Вера отдернула руку, будто прикоснулась к горячему утюгу.
— Я женщина. А ты не мужчина, Дима, — сказала она тихо, но каждое слово ударило, как молот. — Мужчина защищает свою жену, а не позволяет своей матери унижать ее в ее же доме. А ты — ты предатель.
Дима побледнел. Свекровь, почувствовав, что ситуация выходит из-под контроля, вскочила с дивана.
— Ах ты, нахалка! Ты его предателем назвала?! За что?! За то, что он любит свою мать?! А ты его, значит, не любишь! Ты его не достойна! Вон из моего дома! — она указала на Веру трясущимся пальцем.
Вера посмотрела на Светлану Петровну. Посмотрела на Диму, который молчал, опустив голову, как нашкодивший школьник. И вдруг Вера улыбнулась. Улыбка была холодная, как лед.
— Ваш дом? — спросила она. — Как интересно. Светлана Петровна, вы тут сидите, как королева, да? А ты, Дима, решил, что продашь мою дачу? Что ж… Поговорим завтра. Но только в присутствии моего юриста. И да, ужина не будет. Можешь сделать маме кислый борщ сам.
Вера прошла в спальню, оставив их вдвоем, посреди гостиной, между коричневым чемоданом и замершим экраном телевизора.
