Людмила мыла посуду после ужина, когда Геннадий произнёс это. Она даже не сразу поняла, о чём он говорит. Руки застыли в мыльной воде, тарелка выскользнула и звякнула о раковину.
— Что ты сказал?
— Мама оставит квартиру мне, ты же понимаешь, — повторил муж, не отрываясь от телефона. — Она сегодня звонила, советовалась насчёт завещания. Я единственный сын, логично.
Людмила выключила воду. Вытерла руки о полотенце, медленно, тщательно. Повернулась к мужу.
— И при чём тут я?
— Ну как. Мы же обсуждали, что когда мама переедет к нам, её квартиру можно будет сдавать. Дополнительный доход.
— Мы это не обсуждали.
— Обсуждали. Ты просто забыла.
Людмила села за стол напротив мужа. Геннадий наконец оторвался от экрана, посмотрел на неё.
— Чего ты так смотришь?
— Пытаюсь понять. Ты сейчас серьёзно рассуждаешь о наследстве, которое получишь от живой и здоровой матери?
— А что такого? Нормальное планирование. Мама сама завела разговор.
— И ты ей что сказал?
— Что мы будем рады, если она к нам переедет. Места хватит.
Людмила откинулась на спинку стула. В голове шумело. Она смотрела на мужа и думала, что за пятнадцать лет брака, кажется, его совсем не знала.
— Гена, а ты помнишь, как мы эту квартиру покупали?
— Помню. А что?
— Кто платил ипотеку?
Геннадий нахмурился.
— При чём тут ипотека?
— При том. Кто платил?
— Мы вместе платили.
— Вместе? Серьёзно?
Людмила встала, прошла к комоду, достала папку с документами. Она хранила всё: квитанции, выписки, договоры. Привычка бухгалтера.
— Вот, смотри. Выписки со счёта за первые пять лет. Сорок семь тысяч ежемесячно. Это с моего счёта списывалось. Каждый месяц. Пять лет подряд.
Геннадий скривился.
— Ты же больше зарабатывала тогда.
— Я и сейчас больше зарабатываю. И последние десять лет тоже платила я. Потому что ты то без работы сидел, то на полставки устраивался, то бизнес свой открывал.
— Бизнес не пошёл, это не моя вина.
— Я не про вину. Я про факты. Квартиру купили в браке, оформили на тебя, потому что у тебя была официальная зарплата для банка. А платила я. Пятнадцать лет. Два миллиона семьсот тысяч рублей в общей сложности, не считая процентов.
Геннадий отложил телефон.
— К чему ты клонишь?
— К тому, что ты сидишь и рассуждаешь о мамином наследстве, как будто у тебя уже всё есть. А у тебя ничего нет. Эта квартира — наша общая. По закону. Независимо от того, на кого она оформлена.
— Это моя квартира.
— Нет. Это совместно нажитое имущество. Можешь у любого юриста спросить.
Геннадий встал, прошёлся по кухне. Людмила видела, как он злится. Желваки на скулах, сжатые кулаки. Раньше она боялась его в таком состоянии. Теперь нет.
— Ты что, угрожаешь мне разводом?
— Я тебе ничем не угрожаю. Я напоминаю факты, которые ты почему-то забыл.
— Люда, мы пятнадцать лет женаты. Какие факты? Какой развод?
— Пока никакого. Но когда ты начинаешь планировать будущее так, будто меня в нём нет, я задумываюсь.
Геннадий сел обратно. Помолчал, потом сказал тише:
— Я не это имел в виду.
— А что ты имел в виду?
— Просто… Мама хочет, чтобы квартира осталась в семье. Она боится, что если оформит на нас обоих, а мы вдруг разведёмся, половина уйдёт чужому человеку.
— Чужому человеку? Это я — чужой человек?
Геннадий не ответил. И это молчание сказало Людмиле больше, чем любые слова.
Она лежала ночью без сна и думала. Пятнадцать лет она тянула эту семью. Работала, зарабатывала, платила за квартиру, за машину, за отпуска. Геннадий всё это время искал себя. То курсы какие-то проходил, то в партнёры к кому-то входил, то интернет-магазин открывал. Ничего не получалось, деньги утекали, а она молчала. Думала, главное — семья. Главное — вместе.
А теперь выясняется, что она чужой человек. Для свекрови, которой она пятнадцать лет возила продукты, убирала квартиру, сидела в больнице. Для мужа, который спокойно планирует жизнь без неё.
Утром Людмила поехала к юристу. Не потому что собралась разводиться, а потому что хотела знать свои права. Точно знать, без домыслов.
Юрист, полная женщина лет шестидесяти, выслушала её внимательно.
— Значит, квартира куплена в браке, оформлена на мужа, ипотеку платили вы?
— Да. У меня все документы сохранились.
— Это хорошо, но не принципиально. По российскому законодательству имущество, приобретённое в браке, является совместной собственностью супругов. Независимо от того, на чьё имя оно оформлено и кто конкретно вносил платежи.
— То есть при разводе квартира делится пополам?
— По умолчанию — да. Но суд может отступить от равенства долей, если один из супругов не получал доходов по неуважительным причинам или расходовал общее имущество в ущерб семье.
Людмила кивнула. Это она и так знала, но хотела услышать от специалиста.
— А что касается наследства свекрови?
— Наследство, полученное одним из супругов, является его личной собственностью. Даже если получено в браке. При разводе не делится.
— Понятно.
— Но вы пришли не за этим, верно? — юрист посмотрела на неё поверх очков.
— Не совсем. Я хочу понять, как защитить то, что есть.
— Есть несколько вариантов. Можно заключить брачный договор, который зафиксирует вашу долю в квартире. Можно переоформить квартиру в долевую собственность. Это делается у нотариуса, нужно согласие мужа.
— Он не согласится.
— Тогда остаётся ждать. Пока вы в браке, квартира ваша в той же мере, что и его. Право собственности защищено законом.
Людмила вернулась домой с тяжёлым сердцем. Геннадий уже был дома, сидел у телевизора.
— Где была?
— По делам.
Она прошла на кухню, поставила чайник. Геннадий появился в дверях.
— Люд, я тут подумал. Насчёт вчерашнего разговора.
— И что надумал?
— Ты права. Я как-то неправильно выразился. Конечно, это наша квартира. Общая.
— Рада, что ты это понимаешь.
— Просто мама… Она переживает. Хочет, чтобы всё было по справедливости.
— По справедливости — это как?
Геннадий замялся.
— Ну, она же одна меня растила. Квартиру эту получала ещё при Союзе, потом приватизировала. Это её всё, понимаешь? Она хочет, чтобы это осталось в роду.
— А я не в роду?
— Ты… Ты жена. Это другое.
Людмила выключила чайник. Посмотрела на мужа долгим взглядом.
— Знаешь, Гена, я пятнадцать лет была твоей женой. Я родила тебе двоих детей. Я работала, пока ты искал себя. Я платила за эту квартиру, пока ты вкладывал деньги в провальные проекты. Я ухаживала за твоей мамой, когда она болела. И после всего этого я — другое?
— Я не это имел в виду.
— А что ты имел в виду? Объясни, я правда хочу понять.
Геннадий молчал. Людмила видела, как он мечется взглядом, ищет слова. Не находит.
— Вот что я тебе скажу, — продолжила она. — Мне не нужна квартира твоей мамы. Пусть оставляет кому хочет. Но эта квартира, в которой мы живём, — она моя в той же степени, что и твоя. И если ты думаешь иначе, нам надо серьёзно поговорить.
— О чём?
— О нашем будущем. О том, какое оно у нас есть. И есть ли вообще.
Геннадий побледнел.
— Ты хочешь развестись?
— Я хочу, чтобы меня уважали. Чтобы не считали чужим человеком в собственном доме. Чтобы мой вклад признавали, а не делали вид, что его нет.
Она взяла чашку, налила себе чаю. Руки не дрожали. Внутри было спокойно, как бывает, когда принимаешь важное решение.
— У тебя неделя, — сказала она. — Подумай. Реши, какой ты видишь нашу семью дальше. И потом поговорим.
Геннадий ушёл в комнату. Людмила осталась на кухне. Пила чай и смотрела в окно. На улице темнело, зажигались фонари. Обычный вечер, обычный вид. Только внутри всё изменилось.
Неделя тянулась медленно. Геннадий ходил притихший, задумчивый. Несколько раз порывался что-то сказать, но Людмила останавливала его жестом. Не сейчас. Потом.
В воскресенье он позвал её на кухню. На столе лежали бумаги.
— Это что? — спросила Людмила.
— Договор о разделе имущества. Я был у нотариуса. Квартира переходит в долевую собственность. По пятьдесят процентов каждому.
Людмила взяла документы, пробежала глазами.
— Ты уверен?
— Да. Ты права. Это наше общее. Так будет справедливо.
— А твоя мама?
Геннадий вздохнул.
— Я с ней поговорил. Объяснил, что ты не чужой человек. Что ты — моя семья. Она поворчала, но поняла.
Людмила отложила бумаги. Посмотрела на мужа.
— Почему тебе понадобилась неделя, чтобы до этого дойти?
— Потому что я идиот. Привык, что всё как-то само собой складывается. Не замечал, сколько ты делаешь. Думал, это нормально.
— Нормально — это когда замечают.
— Я знаю. Теперь знаю.
Людмила встала, подошла к окну. За стеклом всё тот же двор, те же деревья. Но что-то изменилось. Или она изменилась.
— Это не конец, Гена. Это начало. Если мы хотим жить дальше, надо многое пересмотреть.
— Я готов.
— Посмотрим.
Она повернулась к нему.
— Бумаги я подпишу. Но не ради имущества. Ради того, чтобы между нами была ясность. Чтобы никто не чувствовал себя чужим.
Геннадий кивнул.
К нотариусу они поехали вместе. Оформили договор, получили свои экземпляры. На обратном пути молчали, но это было хорошее молчание. Не тяжёлое, не напряжённое.
— Люд, — сказал Геннадий, когда они подъехали к дому. — Спасибо.
— За что?
— За то, что не ушла сразу. Что дала мне шанс подумать.
— Пятнадцать лет, Гена. Это много. Нельзя просто взять и выбросить.
— Я больше не буду забывать.
— Посмотрим, — повторила она. Но уже мягче.
Они поднялись в квартиру. Свою квартиру. Теперь — официально общую.
Людмила поставила чайник и подумала, что это, пожалуй, лучшее вложение за все эти годы. Не деньги в ипотеку. Не время в семью. А этот трудный разговор, который они наконец решились провести. И который всё изменил.
