Надежда так и не услышала звука ключей в замке — свекровь имела привычку входить бесшумно, как сквозняк.
Только голос, звонкий и требовательный, ворвался в квартиру раньше хозяйки:
— Надюша, ты дома? Мне срочно нужна твоя помощь!
Надежда замерла над раковиной, где мыла кисти после утренней работы. Вода текла тонкой струйкой, смывая остатки акриловой краски — изумрудной, охристой, глубокой синей. Эти цвета через несколько часов должны были превратиться в картину для её первой персональной выставки. Первой за десять лет рисования по ночам, урывками, между работой и домашними делами.
Выставка открывалась через три дня.
Галерея уже висела анонсами в социальных сетях. Потенциальные покупатели оставляли заявки. Критик из столичного издания обещал приехать. Это был её шанс. Единственный. И последний, если она его упустит — ей уже тридцать восемь.
Свекровь прошла на кухню, оглядела разложенные на столе холсты, пигменты в баночках, рулон бумажных полотенец, испачканных краской. Её губы сжались в тонкую линию неодобрения.
— Опять это твоё… рисование, — протянула она, будто речь шла о детском баловстве. — Надя, послушай. У меня к тебе дело.
Надежда вытерла руки и обернулась. Валентина Павловна стояла посреди кухни в своём неизменном бежевом плаще и с массивной сумкой на плече. Женщина крепкая, ухоженная, с железной хваткой в каждом жесте.
— Здравствуйте, — Надежда попыталась сохранить нейтральный тон. — Какое дело?
Свекровь достала из сумки связку документов, перевязанную красной ленточкой, и положила на стол поверх эскизов.
— Нотариус. Сегодня. Через два часа. Мне нужен свидетель для оформления дарственной на квартиру покойного свёкра. Ты поедешь со мной.
Это не был вопрос. Это была команда.
Надежда почувствовала, как внутри что-то сжалось. Она посмотрела на часы. Два часа туда, неизвестно сколько у нотариуса, два часа обратно. Это убьёт весь день. А ей нужно закончить центральную работу выставки — большой холст, над которым она бьётся уже месяц. Краски разведены, свет правильный, вдохновение наконец пришло.
— Валентина Павловна, я не смогу. У меня сегодня критический день. Мне нужно закончить картину, завтра уже забирают все работы в галерею.
Свекровь выпрямилась. Её взгляд стал жёстким.
— Надя, это семейное дело. Наследство. Квартира будет оформлена на Олега, а значит, и на вас с ним. Разве это не важнее твоих… развлечений?
Надежда сглотнула. Олег. Её муж. Который сейчас на работе и понятия не имеет, что его мать в очередной раз вламывается в их жизнь с требованиями.
— Это не развлечение. Это моя первая выставка. Я готовилась к ней два года.
— Выставка никуда не денется. А нотариус ждать не будет. Запись на сегодня, и я не могу перенести. Олег на объекте, мобильный не берёт. Ты — моя единственная надежда.
Последние слова прозвучали мягче, почти с мольбой. Но Надежда уже научилась распознавать эти интонации. Это не была просьба. Это была манипуляция, обёрнутая в бархат.
— Я правда не могу, — повторила она твёрже. — Давайте я вам такси вызову, если нужно. Или попросите кого-то другого.
Лицо свекрови изменилось мгновенно. Мягкость испарилась, как утренний туман.
— Значит, для тебя твои мазилки важнее семьи? Важнее будущего моего сына? Я всегда знала, что ты эгоистка, Надежда. Всегда. С того самого дня, как переступила порог нашего дома.
Надежда почувствовала знакомый холод в животе. Вот оно. Началось.
— Я не эгоистка. Я просто не могу бросить важное дело ради того, чтобы посидеть в приёмной нотариуса. Вы прекрасно справитесь сами.
— Не могу справиться сама! Нужен свидетель из семьи! — голос свекрови пошёл вверх. — Ты что, совсем головой не думаешь? Это квартира! Трёхкомнатная! В центре! Которая достанется вам! А ты из-за каких-то красок отказываешься помочь!
Надежда сжала кулаки. Она чувствовала, как внутри поднимается волна гнева, которую она так долго сдерживала.
— Почему вы не предупредили заранее? Почему всегда так — в последний момент, когда я не могу отказаться?
Свекровь усмехнулась.
— А когда тебя можно предупредить? Ты же вечно в своих облаках, с кистями и красками. Вечно занята. Вечно недовольна. Мой Олег работает не покладая рук, чтобы содержать эту семью, а ты что? Мажешь холсты и воображаешь себя художницей?
Что-то внутри Надежды треснуло. Тонко и необратимо, как натянутая до предела струна.
— Воображаю себя художницей? — переспросила она тихо. — Я художница. Профессиональная. С дипломом. С пятнадцатилетним стажем. Которая десять лет не могла добиться выставки именно потому, что всё время занималась «семейными делами». Готовила. Убирала. Ездила с вами по нотариусам, больницам, магазинам. А теперь у меня наконец появился шанс, и вы опять пришли отнять его!
Свекровь отшатнулась, будто её ударили.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать! Я — мать твоего мужа!
— И это даёт вам право распоряжаться моей жизнью? — Надежда шагнула вперёд. Краска с кисти, которую она всё ещё держала в руке, капнула на пол. Ярко-красное пятно на белой плитке. Как кровь. — Нет, Валентина Павловна. Не даёт. Я еду на выставку, а не к нотариусу.
Повисла тишина. Тяжёлая, звенящая.
Свекровь медленно подняла сумку с пола. Её лицо было бесстрастным, но глаза горели холодным огнём.
— Хорошо, — произнесла она ровно. — Тогда и квартиру я оформлю не на Олега. А на себя. И пусть он потом разбирается со своей… художницей.
Она развернулась и направилась к выходу. На пороге обернулась:
— И вот что я тебе скажу, Надежда. Ты пожалеешь об этом дне. Очень скоро пожалеешь.
Дверь закрылась. Тихо, но окончательно.
Надежда осталась стоять посреди кухни, всё ещё сжимая в руке кисть. Сердце колотилось. Руки дрожали. Но она не чувствовала страха. Она чувствовала ярость. Чистую, освобождающую ярость.
Она подошла к столу, отодвинула документы свекрови в сторону и расправила свой главный холст. Огромное полотно, которое должно было стать центром экспозиции. На нём была почти готова композиция — женщина, вырывающаяся из сети тонких нитей. Нитей, опутавших её руки, ноги, горло.
Надежда обмакнула кисть в красную краску и провела первый мазок. Уверенно. Резко. Освобождающе.
Она писала три часа подряд, не отрываясь. Когда работа была закончена, за окном уже сгущались сумерки. Надежда отступила на шаг и посмотрела на холст.
Женщина на картине больше не была в плену нитей. Она разорвала их. И стояла свободная, с поднятой головой, залитая светом.
Надежда улыбнулась. Впервые за много лет — искренне и легко.
Ключи в замке повернулись ближе к девяти вечера. Олег вошёл усталый, со следами штукатурки на джинсах.
— Привет, — он чмокнул её в макушку и прошёл на кухню. — Есть что-нибудь поесть? Я умираю с голоду.
Надежда вышла следом. Она ждала этого разговора весь вечер.
— Олег, нам нужно поговорить.
Он обернулся, всё ещё с бутербродом в руке, и нахмурился.
— Что случилось?
— Сегодня приходила твоя мама.
Он закатил глаза.
— Опять? И что на этот раз?
Надежда коротко пересказала ситуацию. Олег слушал молча, жуя бутерброд. Когда она закончила, он вздохнул.
— Ну, мама, конечно, перегнула. Но ты же знаешь, какая она. Вечно всё в последний момент. Могла бы съездить с ней, раз уж она просила.
Надежда почувствовала, как внутри всё сжимается.
— Могла бы съездить? Олег, я готовлюсь к выставке два года. У меня оставалось три дня. Три! И твоя мать требует, чтобы я бросила всё и поехала с ней к нотариусу!
Олег пожал плечами.
— Ну, выставка — это хорошо, конечно. Но квартира в центре — это реальные деньги. Нам бы она очень пригодилась. Могли бы сдавать, доход получать.
Надежда медленно отступила на шаг.
— То есть ты считаешь, что я неправа?
— Я считаю, что ты могла найти компромисс. Мама не со зла. Она просто переживает за наследство. За наше будущее.
— За ваше будущее, — тихо поправила Надежда. — Твоё и её. А я, видимо, так — приложение к семейному счастью.
Олег нахмурился сильнее.
— При чём тут это? Не драматизируй.
Надежда посмотрела на мужа. На этого человека, с которым прожила двенадцать лет. Двенадцать лет компромиссов, уступок, проглоченных обид. Двенадцать лет, в течение которых она медленно растворялась в чужих желаниях и чужих планах.
— Знаешь что, Олег, — сказала она ровно. — Твоя мать сказала сегодня, что я пожалею. И знаешь, о чём я действительно жалею? О том, что не сделала этого раньше.
Она развернулась, прошла в комнату и достала из шкафа большую дорожную сумку. Олег пошёл следом, недоумевая.
— Ты что делаешь?
— Собираюсь. Переночую у подруги. А завтра начну искать, где снять мастерскую.
Он застыл в дверях.
— Подожди. Ты серьёзно? Из-за одной ссоры?
Надежда складывала вещи методично и спокойно. Нижнее бельё, джинсы, свитера. Косметичку. Документы.
— Не из-за одной. Из-за тысячи. Из-за десяти лет, когда я жила не своей жизнью. Когда я ставила на паузу свои мечты ради вашего с матерью комфорта.
— Надя, не неси чушь! Какие мечты? Ты же дома сидишь, рисуешь сколько хочешь!
Она резко обернулась.
— Рисую сколько хочу? Правда? А кто готовит твоей маме обеды три раза в неделю, когда она «заезжает на огонёк»? Кто убирает эту квартиру? Кто ездит с ней по магазинам, поликлиникам, парикмахерским? Я! Потому что ты вечно «на объекте», «занят», «устал». А когда я наконец получаю шанс сделать что-то для себя, ты говоришь мне, что я должна была пойти на компромисс!
Олег открыл рот, но ничего не сказал. Он смотрел на неё так, будто видел впервые.
Надежда застегнула сумку и повесила её на плечо.
— Знаешь, в чём твоя проблема, Олег? Ты даже не понимаешь, что проблема есть. Для тебя я — удобное приложение к твоей жизни. Готовлю, убираю, развлекаю твою маму, когда она скучает. А моя жизнь? Мои цели? Это всё «мазилки» и «развлечения».
Она прошла мимо него к выходу. На пороге обернулась последний раз.
— Передай своей матери, что я не жалею. Совсем. Наоборот — я ей благодарна. Она показала мне то, что я должна была увидеть давным-давно.
Дверь закрылась за ней мягко. Без хлопка. Но окончательно.
Надежда спустилась по лестнице, вышла на улицу и глубоко вдохнула ночной воздух. Он был холодным, свежим, пахнущим свободой. В кармане завибрировал телефон — сообщение от подруги, у которой она попросилась переночевать.
«Приезжай, диван уже готов. И вино в холодильнике».
Надежда улыбнулась и пошла к остановке.
Через три дня её выставка открылась при полном аншлаге. Критик из столичного издания написал восторженную рецензию. Главную картину — женщину, вырывающуюся из сети нитей — купили в первый же час за сумму, которой хватило бы на аренду мастерской на год вперёд.
А через месяц Надежда получила предложение о персональной выставке в Москве.
Олег звонил несколько раз. Просил вернуться. Говорил, что поговорит с матерью. Что всё изменится.
Надежда вежливо отказывала. Потому что она наконец поняла: некоторые вещи не нужно чинить. Их нужно отпустить.
И свекровь больше не появлялась в её жизни. Квартиру она действительно оформила на себя — Надежда узнала об этом случайно, от общих знакомых. И ей было всё равно.
Потому что у неё появилось нечто гораздо более ценное, чем трёхкомнатная квартира в центре.
Свобода быть собой.
Свобода жить свою жизнь.
И право не оправдываться за свой выбор ни перед кем.
