Она мечтала только об одном — забрать младшую сестру из интерната и оформить опеку. Для этого пришлось устроиться сиделкой к богатому мужчине в инвалидной коляске, который, казалось, уже решил, когда и как уйдёт из жизни. Всё изменилось после подслушанного разговора с нотариусом и одного скандального дня рождения.
***
– «Лера, вы понимаете, что в вашем положении о ребёнке речи быть не может?»
Я тогда даже не сразу поняла, что это мне. Сидела в душном кабинете опеки, держала в руках папку с бумажками и тупо смотрела на кружку с облупившейся надписью «Лучший юрист года».
– В смысле, «не может»? – у меня голос сорвался на визг. – Это моя сестра, вообще-то. Моя, а не государственная.
Женщина напротив устало поправила очки:
– Вы сирота, Лера. Сами едва концы с концами сводите, официальной работы нет, жильё… ну, комната в коммуналке – это не совсем то. Нам нужен стабильный доход, понятные условия. Тогда будем говорить об опеке.
– Я устроюсь, – я упрямо уткнулась взглядом ей в глаза. – Хоть куда. Хоть мыть полы, хоть…
– «Хоть куда» нас не устраивает, – мягко перебила она. – Нужен трудовой договор, белая зарплата, не ниже прожиточного минимума на двоих. Пока этого нет – Вика остаётся в интернате.
У меня в ушах зазвенело.
– Она там две недели всего, – прошептала я. – Там же дети как… ну вы же знаете, как.
– Лера, – женщина вздохнула. – Хотите забрать – сначала устройте свою жизнь. Тогда приходите.
Я вышла оттуда как после допроса. На улице дул влажный осенний ветер, в желудке урчало – с утра кроме чёрного кофе ничего. Я плюхнулась на остановке, достала телефон, открыла «Работа.ру» и тупо листала: продавец, оператор кол-центра, официантка. Везде «опыт от года» и «график 2/2 по сменам».
С моими подработками кассирши по ночам и уборки по утрам о белой зарплате можно было только мечтать.
– Лер, – писала Вика в вотсапе. – Ты придешь в субботу?
– Конечно, малыш, – отвечала я. – Я же обещала.
И добавляла только себе в голове: «Если не сдохну от этой гонки раньше».
Я пошарила по карману пальто, нащупала смятую купюру и решила позволить себе роскошь – купить пирожок с картошкой в ларьке рядом.
Когда вернулась к остановке, на лавке лежала газета. Настоящая, бумажная, выцветшая. Я машинально взяла её – и буквально вгрызлась в крупное жирное объявление:
«Требуется сиделка-компаньонка к мужчине после инсульта. Проживание в доме. Зарплата от…»
Я перечитала сумму вслух, даже оглянулась – вдруг это чья-то шутка.
– Да ну нафиг… – выдохнула. – Это что, за месяц, а не за год?
Внизу приписка: «Желательно без семьи и маленьких детей. Медобразование приветствуется».
– Без семьи… – я хмыкнула. – А если семья в интернате?
Я вообще-то клялась себе никогда не идти «в богатые дома». Мама работала домработницей у одной «элиты», я насмотрелась. Как они разговаривают, как швыряют деньги и вещи. Как подружка мамы тихо умерла на кухне – и хозяйка через день уже искала новую, потому что «мне кто-то должен готовить».
Но тут было проживание и официальная белая зарплата. И опека, которая смотрит только на цифры и бумажки.
Я позвонила по номеру, даже не успев доесть пирожок.
– Алло, – сухой мужской голос. – По объявлению?
– Да, – сглотнула. – По поводу сиделки.
– Медобразование?
– Курсы младшего медперсонала, – соврала, не моргнув. На самом деле были только «курсы по уходу за лежачими больными» на Ютубе и реальный опыт с бабушкой.
– Сами-то ходите? – вдруг спросил он.
– В смысле?
– Без вредных привычек? Пьёте, курите, мужики по ночам? Мне тут цирк не нужен.
– Не пью, не курю, мужиков… – я нервно хмыкнула. – Некогда, я за сестрой бегаю по инстанциям.
На том конце повисла пауза.
– Ладно, – наконец сказал он. – Приезжайте сегодня, адрес запоминайте.
Когда я увидела дом, чуть не развернулась: высокие ворота, камера, охрана. Такой типичный дом «новых русских»: камень, стекло, колонны. Только всё какое-то пустое, без цветов, без жизни.
Калитку открыла женщина лет пятидесяти в строгом фартуке.
– Вы к Роману Сергеевичу? – прищурилась. – Новая, значит. Я – Зоя, домоуправитель. Проходите.
Меня провели по идеальному коридору с идеальным мрамором, от которого зябко. Запах был странный – дорогого кофе и больницы.
Он сидел у окна в коляске. Высокий, сухой, седина на висках, резкий профиль. Ворот рубашки расстёгнут, на коленях плед.
– Ну, это вы у нас сиделка, да? – он окинул меня взглядом с головы до ног. – Вы хоть сколько весите? Меня не уроните?
– Я не хрупкая, – буркнула. – Если что, вдвоём с совестью поднимем.
Зоя шумно втянула воздух:
– Валерия!
А он вдруг усмехнулся:
– Нравится. Без соплей.
– У меня сестру в интернат забрали, – выдохнула я неожиданно для себя. – Мне не до соплей.
Он дёрнул бровью:
– Уже интересно. Ладно, давайте так: неделю пробный период. Не выдержите – уйдёте сами. Выдержите – подпишем договор, как хочет ваша опека.
Я кивнула.
– Меня всё устроит.
– Посмотрим, – он отвернулся к окну. – Зоя, покажи ей комнату.
Комната оказалась почти как гостиничный номер: кровать, стол, шкаф, маленький санузел. Окно выходило на сад, такой ухоженный, что даже обидно – сколько денег на кусты, когда моя Вика спит на пружинном матрасе с пятном ржавчины.
Я уже собиралась закрыть дверь, как в коридоре раздался его голос:
– И да, Валерия…
Я высунулась.
– Да?
– Если вы из тех, кто любит спасать всех подряд, – не нужно. Меня спасать поздно.
Он развернул коляску и укатил в кабинет.
Вечером, проходя мимо приоткрытой двери, я услышала его голос снова.
– Пётр Аркадьевич, завещание надо переписать, – говорил он кому-то по видеосвязи. – И ещё один документ… да-да, тот самый. Я всё решил. До Нового года тянуть смысла нет.
У меня по спине пробежал холодок.
«Какой ещё документ?» – пронеслось в голове.
Я стояла, прижавшись к стене, и впервые в жизни испугалась не за себя. А за человека, которого знала всего несколько часов.
***
– То есть, он реально собирается умереть? – прошипела я на кухне, когда Зоя поставила передо мной тарелку супа. – Вы вообще в курсе, что он там с нотариусом обсуждает?
Зоя тяжело опустилась на стул напротив.
– В курсе, – мрачно ответила. – Мы тут все в курсе. Он уже полгода как «собирается умереть».
– И вы такие: «ну окей, давайте, Роман Сергеевич, помирайте, только посуду за собой помойте»? – я не выдержала.
– Валерия! – она всплеснула руками. – Ты хоть понимаешь, с кем разговариваешь?
– С человеком, который хочет сдать себя в утиль, – отрезала я. – А мне с ним жить.
Зоя замолчала, посмотрела на меня чуть мягче.
– Ты не знаешь, что с ним было, – тихо сказала она. – Год назад авария. Жена – насмерть, сын… – она запнулась. – Сын долго в реанимации, не выжил. Он чудом остался жив, а толку? С тех пор только документы свои перекладывает да врачей посылает.
– И нотариуса тоже посылает? – фыркнула я. – По телефону слышала, как он про какой-то «тот самый» документ говорил.
Зоя нервно скривилась:
– Подозреваю, что это распоряжение на случай… э-э… добровольного отказа от лечения.
– От лечения? – я уставилась на неё. – А так можно вообще?
– В нашей стране – официально нет, – вздохнула она. – Но он и не такое умеет делать, если захочет. Деньги есть, связи были.
– Были?
– Те, кто «друзья», очень быстро кончились, когда запахло больничными койками, – отрезала Зоя. – Остались я да водитель по вызову.
Я молчала, глядя в тарелку. Суп уже остыл.
В тот вечер я зашла к нему в комнату с графином воды. Он сидел всё в той же позе у окна, только ноутбук перед ним был открыт, на экране – какие-то схемы, цифры.
– Вам воды, – сказала я максимально нейтрально.
– Не «вам», а «Роману Сергеевичу», – не глядя, поправил он. – Ты не в больнице.
– Поняла, – процедила я. – Роман Сергеевич, вода.
Он всё-таки поднял взгляд.
– Опять глаза красные. Ты что, плакать любишь?
– Нет, я просто вешаться люблю, но табуретка сломалась, – огрызнулась я.
Он вдруг рассмеялся – коротко, хрипло.
– Смелая, – сказал. – Надолго тебя не хватит, посмотрим.
– Вы правда думаете, что проживёте дольше, если всех от себя отпихнёте? – не выдержала я. – Или наоборот – меньше?
– А какая тебе разница, сколько я проживу? – он сузил глаза.
– Мне нужна белая зарплата, – честно сказала я. – Полгода – и я забираю сестру. Если вы умрёте раньше, мне опеку не дадут.
Он удивлённо хмыкнул:
– То есть ты хочешь, чтобы я жил из корыстных побуждений?
– Хоть из каких-нибудь, – упрямо ответила я. – Мне всё равно, почему вы живёте, лишь бы жили.
Он какое-то время молчал, потом вдруг спросил:
– Сколько ей лет, твоей сестре?
– Вике? Семь. Зубы кривые, косички еще кривее, но характер… – я усмехнулась. – Если б её сюда привезти, она бы вас за два дня на ноги подняла.
– Вот ещё, – буркнул он. – Здесь не место детям.
– А где им место, в интернате? – сорвалось у меня.
Он отвернулся к окну.
– Выйди, Валерия, – тихо сказал. – И дверь прикрой.
Я вышла, но ночью снова проснулась от его голоса. Он разговаривал по телефону, в коридоре эхом отдавались фразы:
– Нет, Пётр Аркадьевич, я не передумал… Да, в завещании укажите Зою, благотворительный фонд, ещё парочку проектов… Мне не надо, чтобы кто-то «держал меня», ясно?
Я стояла у двери и слушала, как человек рядом со мной буквально расписывает свою посмертную жизнь по пунктам.
И где-то на дне души уже злилась. На него, на опеку, на этот стерильный дом, где даже ковры, казалось, ждали похорон.
***
– Зоя, у него вообще день рождения бывает? – спросила я утром, когда мы резали салат.
Она удивлённо подняла глаза:
– Так вчера был.
– В смысле «был»? – я уронила нож. – А почему никто…
– Потому что он запретил, – отрезала Зоя. – «Никаких праздников в доме, где всё умерло». Прямая цитата.
– Офигеть, – выдохнула я. – А вы такая: «так точно, шеф, давайте ещё чёрные шторы повесим»?
– Ты не понимаешь, – устало сказала она. – Если его разозлить – он и правда может… ну, ты поняла.
– А если его не злить – он тихо подписывает бумажки и тоже… ну, я поняла, – перебила я. – Зоя, так нельзя.
Она посмотрела на меня пристально.
– А ты что предлагаешь, умная такая?
Слова вылетели сами:
– Я предлагаю устроить ему день рождения.
– Ты с ума сошла, – простонала Зоя. – Он нас выгонит.
– А так нас всех жизнь выгонит, только по-разному, – пожала я плечами. – Смотрите. У меня есть сестра – огонь, а не ребёнок. Вы умеете готовить. У нас есть дом, огромный стол и кот, который выглядит, как депрессия в шерсти. Почему бы не попробовать?
Зоя колебалась долго.
– Если нас выкинут… – прошептала.
– Я всё равно без этой зарплаты Вику не заберу, – пожала я плечами. – Так что либо мы что-то меняем, либо тихо смотрим, как человек сам себя хоронит.
Она перекрестилась.
– Ладно, – прошептала. – Грешна буду, но давай.
На следующий день я забрала Вику «на свидание» из интерната. Вахтёрша посмотрела косо, но подписала журнал.
– Слышь, Лер, а у этого твоего «богача» собака есть? – спросила Вика в автобусе. – Или хотя бы приставучий кот?
– Есть кот, – хмыкнула я. – Чёрный. Зовут, прикинь, Людовик.
– Фу, – Вика скривилась. – Давай звать его Лютик.
– Сначала познакомься, – усмехнулась я. – Он тебя может сам как-нибудь назвать.
Зоя встретила нас у чёрного входа, как партизанка.
– Быстро наверх, – шипела она. – Если Роман Сергеевич увидит, что я ребёнка в дом провела, нам обоим крышка.
– Здравствуйте, я Вика, – радостно протянула ему руку Вика, когда мы всё-таки зашли в гостиную. Но это она уже говорила коту, который с недовольной мордой лежал на кресле.
Мы накрывали на стол в темпе спецоперации: салаты, горячее, торт, свечи. Вика бегала кругами и комментировала всё:
– Ого, какие тарелки, как у королевы! Ого, у вас две вилки, зачем две? Ого, у вас вода из-под крана вкусная?
– Тихо ты, королева, – шипела Зоя, но видно было, что она улыбается.
– Всё, – сказала я, когда последняя свечка стояла. – Свет выключаем. Зоя, вы идёте за ним. Мы с Викой – в засаде.
В темноте слышно было, как скрипят колёса.
– Зоя, если это опять «надо таблетку» или «надо подписать», мы это по телефону могли… – его голос был раздражённый.
Когда он въехал в гостиную, я щёлкнула выключателем.
– С днём рождения, Роман Сергеевич! – почти крикнула я. – Простите, что без разрешения, но вы мужчина взрослый, выдержите.
Он замер. На столе – салаты, тортик, свечи. Возле торта – Вика, которая старательно тянулась, чтобы не уронить блюдо.
– Это что за балаган? – наконец выдал он.
– Это праздник, – Вика важным тоном подошла к нему и сунула в руки рисунок. – Тут вы. И кот. И торт. Я сама рисовала.
Он посмотрел на лист – там был кривой мужик в кресле-коляске, огромный чёрный кот и круглый торт с кучей свечек.
Губы у него дрогнули.
– Ты кто такая вообще? – хрипло спросил он.
– Я Вика, – бодро представилась она. – А вы кто такой?
– Вик! – зашипела я. – Это хозяин дома.
– А чего он тогда без имени? – искренне удивилась сестра. – Все люди с именем.
Он вдруг расхохотался. Долго, с кашлем, но по-настоящему.
– Ладно, – выдохнул он. – Я Роман. Просто Роман.
– А я думала, вы «Роман Сергеевич, который хочет умереть до Нового года», – честно ляпнула Вика.
Зоя чуть не выронила тарелку. Я хотела провалиться под стол.
Он посмотрел сначала на Вику, потом на меня.
– Ты ей всё рассказываешь, да? – спросил тихо.
– Нет, – я покраснела. – Но у неё уши большие. А двери тонкие.
Пауза затянулась.
– Свечи задувать будете? – спасла ситуацию Зоя. – Или сразу в морг стол отнесём?
Он впервые за эти дни посмотрел не на окно, а на нас. На стол, на ребёнка с косичками, на осторожно улыбающуюся Зою.
– Ладно, – сказал он. – Раз уж устроили самодеятельность – доигрывайте. Свечи сюда.
Когда он задувал свечи, Вика громко пожелала:
– Чтобы вы передумали умирать!
Он чуть не поперхнулся. А я поняла, что назад дороги уже нет.
***
После того дня дом как будто сдал назад от могилы на пару шагов.
Вика ездила ко мне на выходные «в гости к коту». Роман поначалу ворчал:
– Что это за детский сад у меня в гостиной?
Но потом оказалось, что «детский сад» умеет играть в шашки, жульничать в «Монополию» и задавать вопросы, от которых взрослые теряются.
– Дядя Рома, а вы когда ещё ходили, вы были добрым или тоже вредным? – спросила она однажды.
– Я всегда был золотцем, – усмехнулся он. – Просто некоторые не выдерживали такой концентрации доброты.
– Это как чеснок? – уточнила Вика. – Его много нельзя, а то тошнит?
Он смеялся, потом показывал ей старые фотографии: он, жена, высокий светловолосый мальчик. Вика внимательно рассматривала и спрашивала:
– А это кто? А это где? А почему вы там улыбаетесь, а тут нет?
Однажды я проходила мимо кабинета и увидела странную картину: Вика сидит у него на коленях (он, оказывается, и так может, если аккуратно), а он объясняет ей, как складывать слоги.
– Ла-ва. Видишь?
– Ла-ва, – повторяла она. – А можно «Ра-мо-н» написать?
У меня защемило в груди. Сама я уже полгода пыталась научить её читать, а он справился за пару недель.
Но идиллия продлилась недолго.
Я случайно нашла в его кабинете папку, когда искала его карточку для врача. Да, знаю, так нельзя, но время поджимало. Папка была на столе, открытая, наверху – лист:
«Завещание. Последняя воля гражданина…»
Я не удержалась, пробежала глазами. Где-то внизу, среди длинных юридических фраз, увидела:
«…а также завещаю Валерии Петровне Крыловой и Виктории Петровне Крыловой право пожизненного проживания…»
Я застыла.
– Опа, – выдохнула. – Вот это поворот.
– Тебя никто не учил стучаться? – его голос раздался за спиной.
Я подпрыгнула.
– Я… карточку врача искала. Зоя сказала, у вас.
– А нашла завещание, – спокойно закончил он. – Быстро работаешь.
– Вы что, серьёзно? – у меня из горла вырвался смех, ближе к истерике. – Вы нас в завещание вписали?
– А что такого? – он подкатил ближе. – Тебе же нужна стабильность для опеки. Будет у тебя жильё, опека отстанет.
– То есть вы хотите купить себе чистую совесть? – выпалила я. – Мол, «я сейчас красиво умру, но хоть сироты при деле»?
Он нахмурился.
– Валерия, аккуратнее.
– Нет, это вы аккуратнее, – меня уже несло. – Вы понимаете, что Вика к вам привязалась? Она вас папой вчера назвала, вы не слышали? А вы тут бумаги на случай красивого суицида подготавливаете!
Он побледнел.
– Я никакого суицида…
– Не надо, – перебила. – Я слышала разговор с юристом. «До Нового года тянуть смысла нет» – это про что было? Про ёлку, что ли?
Он молчал. Тяжело, глухо.
– Ты ничего не понимаешь, – наконец сказал. – Это моя жизнь.
– Вот именно, – я шагнула ближе. – Ваша. Не ваша смерть, не ваши похороны, а ваша жизнь. И теперь ещё и наша. Хотите – выгоняйте. Но если вы решите тихо «оформить» свой уход, я устрою такой скандал, что ни один ваш юрист не отмоется.
– Вон, – резко бросил он. – Вон из кабинета.
– Да с удовольствием, – я дернула дверь. – Но сначала заберу сестру. Живую, а не по завещанию.
Я хлопнула дверью так, что, кажется, дрогнули его дорогие картины.
В тот вечер была почти уверена, что он уволит меня. Собрала в комнате сумку, села на кровать и наконец-то разревелась в голос.
Зоя пришла через час.
– Ну ты, конечно, даёшь, – устало сказала она, садясь рядом. – Он мне полчаса мозг выносил. «Как вы допустили…», «где вы нашли эту истеричку…»
– И что, выгоняет? – шмыгнула я носом.
– Если бы, – фыркнула она. – Сказал: «Передай ей, что завтра в девять у меня реабилитолог. И чтобы сестру свою тоже привезла. Раз уж все решили, что я должен жить, пусть участвуют».
– Что? – я уставилась на неё.
– Говорю же, ты ему мозги выбила, – Зоя усмехнулась. – Видимо, попала.
Я легла, уставившись в потолок.
«Он вписал нас в завещание. Он готовился умереть. Он злой, раненый, циничный. И я, похоже, влюбляюсь», – ужаснулась я своим мыслям.
И впервые не стала от них отмахиваться.
***
Утром дом превратился в спортзал. Привезли какие-то тренажёры, ходунки, пришёл молодой реабилитолог в белой футболке. Роман был злой как чёрт.
– Я не собираюсь тут цирк устраивать, – бурчал он. – Валерия, я вам поддался один раз на день рождения, хватит.
– Это вы не мне поддались, а себе, – огрызнулась я. – И Вике. Она уже всем в интернате рассказала, что у неё «есть почти папа, который скоро будет снова ходить».
– Прекрасно, – простонал он. – Давление общественности в семь лет.
Вика в это время уже таскала по дому его трость.
– Дядя Рома, смотри, я как лама! – кричала, опираясь на неё.
Роман стиснул зубы, взялся за поручни тренажёра.
– Давай, – спокойно сказал реабилитолог. – Вес на левую, правая помогает. Дышим.
Я смотрела, как он, красный, мокрый, делает шаги. Один. Второй. Третий.
На четвёртом он зашипел от боли.
– Хватит на сегодня, – вмешалась я. – Вы же не на марафон готовитесь.
– Ещё, – процедил он. – Мне это надоело.
– Что «это»? – спросила я.
– Лежать, – выдохнул он. – Смотреть, как все живут. Как твоя сестра носится. Как ты ходишь туда-сюда. Хочу хоть раз сам дойти до ванной, чёрт возьми.
Вечером, когда Вика уснула, а Зоя ушла в свою комнату, он позвал меня.
– Валерия, зайди на минуту.
Я зашла, облокотилась о дверной косяк.
– Я всё-таки тебя уволить не могу, – неожиданно сказал он. – Слишком много мороки.
– Какой комплимент, – хмыкнула я.
– Садись, – он кивнул на кресло. – Поговорим.
– Я стоя лучше слушаю, – упрямилась я.
Он посмотрел долго, потом отвернулся к окну.
– Ты права, – сказал тихо. – Тогда, насчёт смерти. Я действительно думал… ну, в общем.
– Не «думал», а планировал, – поправила я. – Давайте честно.
– Ладно, планировал, – кивнул. – Теперь… не знаю. Появилось… –
– Семь лет наглости, – подсказала я.
– И одна рыжая истеричка, – добавил он. – Сидит тут, орёт, заставляет жить.
Я неожиданно улыбнулась.
– Так уволить хотите или нет?
– Нет, – выдохнул он. – Наоборот. Я хочу предложить тебе сделку.
У меня внутри всё похолодело.
– Какую ещё сделку?
– Брак, – спокойно сказал он. – По документам.
Я села, забыв, что «лучше стоя слушаю».
– Вы вообще нормальный? – прошептала. – Какой ещё брак?
– Спокойно, – поднял руку. – Не надо истерики. Смотри. Тебе нужно оформить опеку над сестрой так, чтобы никакая опека и никакие тётки не могли её забрать. Верно?
– Верно, – осторожно кивнула я.
– У тебя нет имущества, стабильного дохода, статуса, – продолжил он. – У меня есть дом, деньги и, как ни странно, неплохая репутация в нужных местах. Официальная жена бизнесмена – это совсем другой разговор для опеки.
– То есть вы хотите жениться на мне, чтобы опека отстала? – я не верила своим ушам.
– И чтобы тётки твои не всплыли, – добавил он. – Зоя, кстати, рассказала, что у тебя там какая-то родственница объявлялась.
Я скрипнула зубами.
– Тётка Ира. Уже звонила, намекала, что «Вику можно отдать мне, я её к делу пристрою». У неё дело – это барыга- гражданский муж и однушка под залогом.
– Вот именно, – он смотрел внимательно. – Брак решит сразу несколько проблем. Ты получишь статус, жильё и, если хочешь, долю в бизнесе. Я получу…
– Живого человека рядом? – предположила я.
– Юридически грамотную крышу от государства, – усмехнулся он. – С чувствами давай потом разберёмся. Если разбираться будет с чем.
Я покраснела так, что, наверное, конкурировала с томатами на кухне.
– Вы на двадцать лет старше, – прошептала.
– Да ну? – он изобразил удивление. – А я думал, на сорок.
– Вы инвалид, – добавила я.
– Уже не совсем, – спокойно сказал он. – Всю дорогу сегодня прошёл. Завтра ещё пройдусь.
– А если я… – я сглотнула. – Если я не только ради документов?
Он впервые за весь разговор реально растерялся.
– Это как?
– Ну, – я нервно засмеялась. – Вдруг я дура. Вдруг мне нравится, как вы орёте. И как вы молчите тоже. Вдруг я хочу не только «пожизненное проживание по завещанию», а проживание тут, пока вы живы.
Он смотрел так, будто я сейчас говорю на китайском.
– Валерия… – начал он.
– Можете не отвечать, – перебила я. – Я подумаю. Вы тоже подумайте. Только давайте без ваших этих «до Нового года тянуть смысла нет».
Я вышла, пока колени держали.
За дверью прижалась к стене и впервые честно призналась себе: да, мне страшно. Потому что это уже не про опеку. И не только про деньги. Это про то, что я начинаю хотеть того, чего мне никогда раньше не было позволено – нормальной семьи. Какой бы странной она ни была.
***
Опека приехала внезапно, как всегда.
– Добрый день, проверка условий проживания ребёнка, – объявила та самая тётка в очках, уже знакомая. – Валерия Петровна, вы же не против?
– А если против – вы уйдёте? – невинно уточнила я.
– Не остри, – прошипела она. – Где живёт девочка?
Вика в это время как раз лепила из пластилина «котика Лютика» на огромном обеденном столе и с важным видом объясняла Роману:
– Вот тут у него пузико, потому что он много жрёт. А вот тут усы, потому что он важный.
Инспекторша зашла в гостиную, застыла.
– Это… – она огляделась. – Вы здесь… живёте?
– Временно, – поспешила я. – Я тут работаю, а ребёнок ко мне приезжает.
– То есть ребёнок фактически проживает в доме бизнесмена, – медленно произнесла она. – А документы у нас другие. Очень интересно.
Я почувствовала, как земля уходит из-под ног.
И тут в комнату въехал он. Въехал – а потом… встал. Медленно, опираясь на трость, но сам.
– Добрый день, – спокойно сказал Роман. – Роман Сергеевич Орлов. Я так понимаю, вы из опеки?
Женщина ошарашенно кивнула:
– Да… мы… проверяем условия…
– Условия отличные, – Вика тут же встряла. – Тут вкусно кормят, мне читают книжки, у меня есть отдельная кровать и кот.
– И почти папа, – добавила шёпотом, но услышали все.
Инспекторша повернулась ко мне:
– Это что сейчас было?
Я открыла рот, но Роман опередил:
– Это было знакомство, – улыбнулся. – Вы как раз вовремя. Мы с Валерией Петровной подали заявление в ЗАГС. Скоро распишемся.
– Чего?! – хором сказали я и инспекторша.
– В смысле… – она моргала. – Вы… женитесь?
– Да, – спокойно ответил он. – У вас что-то против брака двух совершеннолетних граждан?
Я вцепилась руками в спинку стула.
– Мы… мы ещё обсуждали… – начала лепетать.
Он лишь слегка нажал тростью мне на ногу – молчи.
– Валерия Петровна – замечательный человек, – продолжал он. – Она спасла мне жизнь, вытаскивает из депрессии, заботится о ребёнке, к которому я успел привязаться. Я хочу, чтобы и она, и девочка были под защитой.
Инспекторша смотрела то на него, то на меня.
– Ну… если вы женитесь, это меняет дело, – наконец выдавила. – Статус семьи, уровень дохода, жильё…
– Уровень мозгов, – шепнула мне Вика. – Теперь они от нас отстанут?
– Тсс, – я дернула её за косичку.
После того как опека ушла, я ворвалась в его кабинет, не стучась.
– Вы вообще в своём уме?! – закричала. – Какое «подали заявление в ЗАГС»? Мы это ещё только обсуждали!
– Ты хотела, чтобы они видели, как ты трясёшься? – холодно спросил он. – Твоя тётка уже здесь крутится, кстати. С ней бы тоже познакомилась.
– Какая тётка? – я не поняла.
Он кивнул на окно. Во дворе стояла Ира – в леопардовой куртке, с сигаретой, разговаривала по телефону.
– Твоё «дело», – напомнил он. – Она сегодня уже пыталась пробиться, сказала, что «родная тётя имеет право знать, где девочка». Хорошо, что охрана у меня ещё осталась.
Я почувствовала, как внутри всё сжимается.
– Она… она Вику забрать хочет, – прошептала. – Ради пособий.
– А теперь ей будет посложнее, – спокойно сказал он. – У девочки есть опекун, у опекуна – муж с хорошими адвокатами. И дом, где у неё своя кровать и кот.
– То есть вы меня сейчас просто использовали? – упрямо спросила я. – Взяли и объявили своей невестой, чтобы закрыть вопросы?
Он помедлил.
– Я воспользовался ситуацией, – сказал наконец. – Но если хочешь, можем отказаться от заявления.
– Хотите? – я смотрела прямо.
Он тоже выдержал взгляд.
– Не уверен, – честно ответил. – Слишком много всего меняется, когда ты рядом. И мне это… нравится. Пугает, но нравится.
Я вдруг рассмеялась – странно, с комом в горле.
– Мы вообще что творим, Роман? – спросила я. – Вы – взрослый мужик, переживший ад. Я – сирота с комплексами и сестрой на хвосте. Вместо того чтобы тихо разойтись, мы устраиваем ЗАГСы и войны с опекой.
– Так веселее, – пожал он плечами. – И живее.
Он обошёл стол, медленно, опираясь на трость, подошёл ближе.
– Смотри, – тихо сказал. – Я стою. Сам. Ради себя, да. И ещё… немного ради вас.
– Нас – это сильно сказано, – пробормотала я. – Но спорить не буду.
Он наклонился, на секунду приблизился так, что я почувствовала запах его одеколона – нормального, мужского.
– Валерия, – прошептал. – Я не обещаю тебе «жили они долго и счастливо». Но я обещаю, что если мы на это подпишемся, я буду стараться жить. Вот прям по-настоящему.
Я закрыла глаза на секунду.
– Ладно, – сказала. – Только одно условие.
– Какое?
– Ни слова о смерти при ребёнке. И никаких «до Нового года тянуть смысла нет». У нас теперь планы длиннее.
Он усмехнулся.
– Договорились, невеста.
И впервые за долгое время это слово не вызвало у меня ни смеха, ни ужаса. Только тихую, очень опасную надежду.
***
Мы расписались тихо, без платьев и ресторанов. Зоя была свидетелем, Вика – главной шумовой поддержкой.
– Теперь ты моя почти мама? – спросила она по дороге домой.
– Я как была твоей сестрой, так и останусь, – хмыкнула я. – Просто у нас теперь ещё и почти папа есть.
– Я знала! – победно крикнула она. – А кот – это мой брат, да?
Роман после ЗАГСа выглядел растеряннее, чем я.
– Я никогда не думал, что второй брак у меня будет… – он задумался. – Вот таким.
– Каким – «таким»? – уточнила я. – Странным?
– Живым, – ответил он. – В первом браке я всё время был на работе. В этом… мне придётся быть дома.
– Представляете, какой ужас, – рассмеялась я. – Семья в доме. Дети. Кот.
Опека через месяц выдала бумагу: «Опека над несовершеннолетней Викторией Петровной Крыловой закрепляется за Валерией Петровной Орловой». Я смотрела на новую фамилию и не верила.
Тётка Ира ещё пару раз пыталась пробиться. Один раз устроила скандал у ворот:
– Да что вы себе позволяете! Я родная кровь!
Я уже открыла рот, но Роман вышел сам. Не на коляске – на своих, с тростью.
– Я – муж Валерии и опекун её сестры, – спокойно сказал он. – И если вы ещё раз приблизитесь к ребёнку, займёмся вашим «делом» вместе с прокуратурой.
– Да кто ты такой вообще?! – заорала она.
– Человек, который может позволить себе хороших юристов, – холодно ответил он. – И охрану у этих ворот тоже.
Ира ушла, бормоча проклятья. Я смотрела на него с каким-то детским восторгом.
– Вы сейчас были такой… – я поискала слово.
– Мерзавец? – подсказал он.
– Папа, – неожиданно для себя сказала я.
Он вздрогнул, потом засмеялся.
– Ты определись, кем я тебе прихожусь, – сказал. – А то у нас уже какой-то семейный триптих получается.
Через пару недель я снова случайно подслушала его разговор с нотариусом. Теперь уже не из коридора – просто проходила мимо кабинета.
– Да, Пётр Аркадьевич, нужно снова переписать, – говорил он. – Да, знаю, задолбал вас. Но такова жизнь.
Я застыла, сердце ухнуло в пятки.
«Неужели снова?» – пронеслось в голове.
– Вот это убрать, – продолжал он. – Никаких больше формулировок про «отказ от лечения» и прочую муть. Да-да. Меня переубедили. Теперь мне нужно, чтобы в завещании был отдельный пункт про трастовый фонд для Виктории. А дом… дом пусть идёт жене с условием, что я буду в нём жить до глубокой старости и всем надоедать.
Нотариус что-то ответил, Роман рассмеялся:
– Да, представляете, я решил всем надоесть. Раз уж меня вытащили из того света, надо же как-то отблагодарить.
Я стояла в дверях, не скрываясь. Он обернулся, заметил меня, не смутился.
– Заходи, – махнул рукой. – Слышала уже всё, да?
– Почти, – призналась я. – Про «всем надоесть» особенно понравилось.
– Это мой новый жизненный план, – серьёзно сказал он. – Надоесть врачам, соседям, коту, опеке и даже тебе. Лет так через сорок.
– Через сорок вы будете… – я прикинула. – Очень вредным стариком.
– Я уже такой, – усмехнулся он. – Просто официально оформлю.
Вика вбежала в кабинет с книжкой.
– Дядя Рома! Ой, Рома! Ой, папа! – она запуталась. – Читай! Там про принцессу, которая вышла замуж за чудовище!
– Это не про меня ли случайно? – прищурился он.
– Нет, – Вика задумалась. – Там чудовище было страшное, а ты красивый. Но вредный.
– Значит, сказка ещё пишется, – сказал он и посадил её к себе на колени.
Я смотрела на них – на мужчину, который ещё полгода назад планировал свою смерть, на девочку, которой наконец-то было куда возвращаться. На кота Людовика, который возмущённо мяукнул, потому что его согнали с кресла.
И думала о том, что где-то в другом мире, в другой жизни, я могла бы так и остаться той девчонкой из очереди в опеку с рваной папкой. А он – тем, кто умер «до Нового года».
Вместо этого мы стояли посреди странной, немного кривой, но нашей семьи.
И если честно, лучшего сценария я бы не придумала. Даже будь у меня на это время.
А вы бы согласились на такой «брак по документам», как у Леры и Романа, – когда всё вроде бы начиналось ради опеки и прописки, а потом незаметно стало чем-то большим, да ещё и с человеком старше на двадцать лет и тяжёлой болезнью?
