Разговор в нотариальной конторе длился всего десять минут, но за эти десять минут внутри Ирины что-то окончательно переломилось.
Она сидела на жестком стуле напротив Веры Петровны, нотариуса с усталым лицом и безразличным взглядом, и слушала, как та монотонно зачитывает текст завещания. Слова складывались в предложения, предложения в абзацы, но суть была проста и жестока: однокомнатная квартира на окраине города, единственное жилье покойной Нины Степановны, переходит её дочери Оксане.
Только Оксане.
Про внучку Ирину в завещании не было ни слова.
Ирина сжала в руках сумочку так, что побелели костяшки пальцев. Рядом, на соседнем стуле, сидела мать — Оксана Николаевна, в дорогом пальто, с безупречным маникюром и равнодушным выражением лица. Она слушала нотариуса с видом человека, который пришел получить посылку на почте, а не делить имущество умершей бабушки.
— Вот и всё, — подвела итог Вера Петровна, складывая бумаги. — Через месяц оформите право собственности. Есть вопросы?
— Нет, — коротко ответила Оксана, вставая. — Спасибо за работу.
Ирина молчала. Она не могла выдавить из себя ни звука. Горло сдавило тугим узлом. Она встала автоматически, следуя за матерью к выходу. На улице был промозглый ноябрь, серое небо, мокрый асфальт. Ветер бил в лицо холодными каплями, но Ирина их не чувствовала.
Они остановились у машины. Оксана достала ключи, но не открыла дверь. Повернулась к дочери и впервые за весь день посмотрела ей в глаза.
— Не надо делать такое лицо, — сказала она жестко. — Бабушка приняла решение. Я тут ни при чем.
— Ты знала, — выдохнула Ирина. — Ты же знала, что она всё тебе оставит. Ты с ней разговаривала перед тем, как она это завещание подписала.
— И что с того? — Оксана пожала плечами. — Квартира была её собственностью. Она имела право распорядиться, как хотела. Я — её дочь, единственная наследница первой очереди. Всё по закону.
— Но я же внучка! — голос Ирины сорвался на крик. — Я за ней ухаживала! Я ходила к ней каждую неделю, покупала продукты, убирала! Ты приезжала раз в полгода на полчаса!
Оксана поморщилась, словно услышала что-то неприятное.
— Ты хочешь сказать, что ухаживала за бабушкой ради квартиры? Как низко, Ира. Я от тебя такого не ожидала.
— Я не ради квартиры! — Ирина почувствовала, как по лицу текут слезы. — Я любила бабулю! Но мне нужно жилье! У меня ипотека, я одна с Димкой, мне платить еще пятнадцать лет! А у тебя трехкомнатная квартира в центре!
— У меня есть, потому что я работала, а не сидела в декрете до тридцати лет, — отрезала мать. — Я тебе говорила: рожать в двадцать четыре от безработного художника — глупость. Ты не послушала. Расплачивайся теперь сама.
Она открыла машину и села за руль. Опустила стекло и посмотрела на Ирину сверху вниз.
— Квартира будет оформлена на меня. Я продам её и вложу деньги в ремонт на даче. Мне нужна новая терраса. Так что не надейся, что я тебе её подарю или хотя бы продам дешево. Рыночная цена, не меньше.
Стекло поползло вверх. Машина тронулась, обдав Ирину брызгами из лужи. Ирина стояла на тротуаре, мокрая, замерзшая, и не могла поверить в происходящее. Это была не мать. Это была чужая, жестокая женщина, которая смотрела на собственную дочь как на досадную помеху.
Она вернулась домой к вечеру. Сын Дима встретил её на пороге, взъерошенный, в пятнах от гуаши.
— Мам, а ты чего такая грустная? — спросил он, обнимая её за талию. — Из-за бабули?
Ирина погладила его по голове и кивнула. Не хотелось врать, но и говорить правду было невозможно. Как объяснить девятилетнему ребенку, что его бабушка выгнала их из последней надежды на нормальное жилье?
Она легла в тот вечер поздно, когда Дима уснул. Лежала в темноте и думала. Думала о том, что будет дальше. Ипотека съедала половину зарплаты. Еще одна комната в старой хрущевке, где они ютились вдвоем с сыном. Холодильник, который ломается каждые полгода. Машины нет, отпуска нет, денег на репетиторов для Димы нет.
А мать будет строить террасу на даче.
Утром Ирина проснулась с тяжелой головой и твердым решением. Она не будет просить. Не будет умолять. Но она найдет способ, чтобы справедливость восторжествовала. Пусть мать думает, что всё решено. Пусть расслабляется. А Ирина пойдет другим путем.
Она позвонила в юридическую консультацию. Записалась на прием к адвокату. Потратила последние накопленные деньги, те самые пять тысяч, которые собирала на новые ботинки Диме, на консультацию.
Адвокат, мужчина лет пятидесяти с проницательным взглядом, выслушал её историю молча. Потом откинулся на спинку кресла и сказал:
— Оспорить завещание можно. Но это сложно и долго. Нужны основания: недееспособность завещателя, давление, обман. У вас есть доказательства?
— Бабушка болела, — быстро сказала Ирина. — У неё была деменция. Она в последние месяцы меня не всегда узнавала.
— Медицинские документы?
— Она не лечилась официально. Я водила её к участковому терапевту, но диагноз не ставили.
Адвокат покачал головой.
— Тогда шансы минимальные. Суд потребует заключение психиатра. Посмертную экспертизу провести невозможно. Останутся только свидетельские показания. А ваша мать, как я понимаю, будет утверждать обратное.
Ирина почувствовала, как внутри всё сжалось в тугой комок ярости.
— Значит, выхода нет?
— Есть один вариант, — адвокат наклонился вперед. — Если вы докажете, что были обязательным наследником, то есть находились на иждивении у бабушки. Тогда вам положена обязательная доля, даже если вас нет в завещании. Но это опять же нужно подтверждать: справками о совместном проживании, переводами денег, документами о вашей нетрудоспособности.
— Я работаю, — тихо сказала Ирина. — И жила отдельно.
— Тогда, боюсь, ничего не выйдет.
Ирина вышла из офиса как в тумане. Она шла по улице, не разбирая дороги, натыкаясь на прохожих. Весь мир вдруг показался ей несправедливым, перекошенным местом, где побеждают не те, кто заботится и любит, а те, кто хитрее и наглее.
Мать не звонила. Неделю, две, три. Оксана словно испарилась. Ирина знала, что та занята оформлением документов, общается с нотариусом, готовит квартиру к продаже. А потом, спустя месяц, пришло сообщение. Короткое, без эмоций: «Квартира оформлена. Выставляю на продажу. Если хочешь купить — скажи, сделаю скидку десять процентов».
Десять процентов.
Ирина смотрела на экран телефона и не знала, смеяться или плакать. Скидка в десять процентов на квартиру, которая должна была быть её. На квартиру, за которую она фактически платила последние три года жизни своим временем, своими силами, своими нервами.
Она не ответила. Просто заблокировала номер матери и закрыла телефон.
Прошло еще две недели. Ирина жила как автомат: работа, сын, работа, сын. Она не думала о квартире. Она старалась не думать вообще ни о чем, что касалось матери и бабушки. Боль была слишком острой, слишком свежей.
А потом случилось то, чего никто не ждал.
Ирина сидела на работе, когда ей позвонила соседка по бабушкиной квартире — Зинаида Ивановна, пожилая женщина, которая дружила с Ниной Степановной больше двадцати лет.
— Ирочка, — сказала она взволнованно, — ты знаешь, что я нашла?
— Что? — устало спросила Ирина.
— Письмо. Твоя бабушка писала его за два месяца до смерти. Оно лежало у меня, она мне отдала на хранение. Сказала: «Если что со мной случится, отдай Ирочке». Я совсем забыла про него в суете, а тут разбирала шкаф и наткнулась.
Сердце Ирины забилось быстрее.
— Какое письмо?
— Приезжай, сама увидишь. Это важно.
Ирина сорвалась с работы, даже не предупредив начальство. Примчалась к Зинаиде Ивановне через полчаса. Старушка протянула ей конверт, пожелтевший, с неровным почерком на лицевой стороне: «Внучке Ирине».
Руки тряслись, когда Ирина вскрывала конверт. Внутри было письмо на двух листах, исписанных дрожащими буквами.
«Моя дорогая Ирочка,
Я знаю, что делаю неправильно. Знаю, что обижаю тебя. Но Оксана заставила меня переписать завещание. Она пришла в сентябре и сказала, что если я не оставлю ей квартиру, она забудет про меня. Она кричала, говорила, что ты используешь меня, что тебе нужны только деньги. Я боялась. Боялась остаться совсем одна. Боялась, что она перестанет звонить хотя бы раз в полгода.
Прости меня. Я слабая старуха. Но знай: я люблю тебя больше всех. Ты была мне дочерью больше, чем моя собственная дочь. Если найдешь способ вернуть справедливость, я буду рада. Это письмо — мое настоящее завещание. Квартира должна быть твоей.
Твоя бабушка Нина.»
Ирина дочитала и заплакала. Заплакала от облегчения, от злости, от осознания того, что бабушка понимала всё. Понимала и не могла ничего изменить, потому что боялась дочери.
— Зина, — сказала она, вытирая слезы, — это можно использовать в суде?
Зинаида Ивановна кивнула.
— Я свидетель. Я видела, как Оксана приходила тогда. Я слышала, как она кричала. Весь подъезд слышал. Я готова дать показания.
Ирина сжала письмо в руках. Внутри неё вспыхнул огонь. Не ярость, нет. Это была холодная, расчетливая решимость. Она пойдет до конца. Она заставит мать ответить за то, что та сделала.
На следующий день Ирина снова пришла к адвокату. Показала письмо. Рассказала про соседку. Адвокат прочитал, задумался, потом улыбнулся.
— Это меняет дело. Это доказательство давления и угроз. Мы можем оспорить завещание на основании того, что оно было составлено под влиянием обмана и угроз. Плюс свидетельские показания. Шансы выросли до семидесяти процентов.
— Начинайте, — твердо сказала Ирина.
Суд длился полгода. Долгих, изматывающих шесть месяцев. Оксана наняла дорогого адвоката, пыталась доказать, что письмо — подделка, что соседка оговаривает её из мести. Она приходила на заседания в дорогих костюмах, смотрела на Ирину с презрением и молчала. Не пыталась оправдаться, не просила прощения. Просто молчала, как будто дочь для неё больше не существовала.
Но правда оказалась сильнее денег. Суд признал завещание недействительным. Квартира перешла к Ирине. Оксана подала апелляцию, но её отклонили.
В день, когда Ирина получила ключи от бабушкиной квартиры, она стояла на пороге и плакала. Плакала от счастья, от облегчения, от боли. Боли за бабушку, которая не смогла защитить себя. Боли за себя, за то, что потеряла мать.
Оксана не звонила больше никогда. Ирина видела её один раз, через год, случайно, в торговом центре. Мать прошла мимо, не поздоровавшись, словно не узнала. А может, просто не захотела признавать.
Ирина продала свою старую комнату, погасила часть ипотеки и переехала с Димой в бабушкину квартиру. Она сделала ремонт, покрасила стены в светлые тона, повесила фотографии. На самом видном месте — портрет бабушки Нины.
Каждый вечер, укладывая сына спать, Ирина подходила к этой фотографии и шептала:
— Спасибо, бабуля. Я не подвела тебя.
И ей казалось, что бабушка улыбается в ответ.
Справедливость восторжествовала. Не сразу, не легко, но восторжествовала. Ирина поняла: иногда нужно бороться за свое. Даже если противник — твоя собственная мать. Потому что настоящая семья — это не кровь. Это те, кто рядом, когда трудно. Те, кто любит, не требуя ничего взамен.
А те, кто предает — перестают быть семьей. Навсегда.
