В тот вечер на кухне пахло валерьянкой и несбывшимися надеждами. На столе, освещенном тусклым светом абажура, лежали распечатки с сайтов университетов, цены на обучение в которых казались номерами телефонов, а не реальными суммами. Наша дочь, восемнадцатилетняя Аня, умница и отличница, с красными от слез глазами ушла в свою комнату час назад, поняв, что бюджетное место ей не светит — в этом году конкурс был просто запредельным, а на платное отделение, о котором она мечтала с девятого класса, у нас, по словам отца, средств не было.
Я сидела напротив мужа, Виктора, и пыталась достучаться до его совести, до его отцовских чувств, которые, как мне казалось, должны были проснуться в такой критический момент.
— Витя, но это же ее будущее, — говорила я, сжимая в руках холодную чашку с остывшим чаем. — Она хочет быть архитектором. У нее талант. Мы не можем просто так обрубить ей крылья и отправить работать кассиром. Давай возьмем кредит? Я возьму подработку, ты, может быть, поговоришь с шефом о повышении?
Виктор сидел, уткнувшись в телефон, и его лицо выражало вселенскую усталость и раздражение человека, которого отвлекают от важных дел какой-то ерундой.
— Лена, я же русским языком сказал, — он наконец оторвался от экрана и посмотрел на меня тяжелым, оловянным взглядом. — Кризис на дворе. У нас нет лишних трехсот тысяч в год. Кредиты сейчас дорогие, мы не потянем. Пусть идет работать, через год поступит на заочное, ничего с ней не случится. Не жили богато, нечего и начинать.
Муж отказался платить за институт нашей дочери, сказав, что «денег нет». Но я узнала что он ежемесячно переводит деньги своей коллеге, причем узнала я об этом совершенно случайно и самым нелепым образом, который только можно представить.
В тот вечер он пошел в душ, оставив свой ноутбук открытым на кухонном столе. Обычно я никогда не лезла в его гаджеты, считая это нарушением личных границ, но тут ноутбук издал характерный звук входящего уведомления, и экран, который уже начал гаснуть, снова ярко вспыхнул. Я машинально бросила взгляд на монитор, ожидая увидеть рабочее письмо или спам, но то, что я увидела, заставило меня замереть, а сердце — пропустить удар.
Это было уведомление от онлайн-банка.
«Платеж исполнен. Сумма: 40 000 руб. Получатель: Вероника С. (Тинькофф). Категория: Переводы».
Сорок тысяч. Это была ровно половина месячного платежа за обучение Ани. Это были деньги, которых, по словам Виктора, у нас «физически не существовало». Я почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота, но какая-то неведомая сила заставила меня прикоснуться к тачпаду. Я знала, что переступаю черту, но инстинкт самосохранения кричал громче, чем правила приличия.
Я открыла историю операций. И тут земля ушла у меня из-под ног.
Платежи Веронике С. были регулярными. Каждое пятое число месяца, день в день с его зарплатой, сорок тысяч рублей улетали со счета. Иногда были дополнительные переводы: пять тысяч с пометкой «на цветы», десять тысяч — «на салон», пятнадцать тысяч — «просто так, улыбнись». Я листала список транзакций за последний год, и цифры складывались в ужасающую сумму. Сумму, которой с лихвой хватило бы не только на первый курс дочери, но и на ее проживание, и на новый ноутбук для учебы.
Вероника С. Я знала это имя. Это была новая сотрудница в его отделе, молодая, амбициозная девушка, о которой он пару раз упоминал вскользь как о «толковом специалисте». Оказывается, ее толковость он оценивал настолько высоко, что готов был спонсировать ее жизнь в ущерб собственной дочери.
Меня накрыло чувство такой острой, пронзительной боли, что я едва не закричала. Я вспомнила, как Аня плакала сегодня, узнав, что мы не можем оплатить учебу. Как она говорила: «Мамочка, я понимаю, папе тяжело, я пойду работать». Моя девочка чувствовала вину за то, что она является обузой для отца, в то время как этот «отец» содержал постороннюю женщину.
Он не просто изменял мне. Это было бы больно, но это касалось бы только нас двоих. Он предавал своего ребенка. Он крал у нее старт в жизни, чтобы покупать внимание молодой любовницы. Он врал нам в глаза, прибеднялся, заставлял нас экономить на еде и одежде, изображая из себя уставшего героя, тянущего лямку, а сам вел двойную бухгалтерию.
Шум воды в ванной стих. Я услышала, как щелкнул замок, как Виктор, насвистывая, выходит в коридор. Он был спокоен и расслаблен, уверенный в своей безнаказанности и в том, что его «глупые бабы» — жена и дочь — ни о чем не догадываются и безропотно примут его волю.
Я сидела перед светящимся экраном, чувствуя, как внутри меня умирает любовь и рождается холодная, расчетливая ярость. Мне нужно было решить, что делать прямо сейчас. Устроить истерику? Он выкрутится, скажет, что это долг, что это ошибка. Молчать? Невозможно.
Я быстро переслала выписку себе на почту и сфотографировала экран на свой телефон. Доказательства были сохранены. Теперь мне предстоял самый трудный разговор в моей жизни. Я не знала, чем он закончится, но знала одно: моя дочь поступит в институт. Даже если для этого мне придется разрушить этот карточный домик, который я по ошибке называла семьей.
Виктор вошел на кухню, вытирая голову полотенцем.
— Ты чего в темноте сидишь? — спросил он недовольно. — Опять про институт думаешь? Лен, я же сказал — тема закрыта. Денег нет.
Я медленно подняла на него глаза.
— Денег нет, Витя? — переспросила я тихо. — А у Вероники С. они есть. И, судя по всему, благодаря тебе.
Виктор замер с полотенцем в руках, и я увидела, как с его лица мгновенно слетает выражение хозяйской уверенности, сменяясь животным страхом и злостью загнанного в угол зверька. Он метнул взгляд на ноутбук, потом на меня, и его челюсть напряглась.
— Ты что, рылась в моих счетах? — прошипел он, пытаясь перейти в нападение — лучшую тактику для тех, у кого нет оправданий. — Кто тебе дал право? Это личное пространство!
— Личное пространство заканчивается там, где начинается бюджет семьи, который ты воруешь у собственного ребенка, — мой голос был ледяным, я сама не узнавала себя. Раньше я бы плакала, искала оправдания, но сейчас передо мной стоял не муж, а враг моей дочери. — Не смей переводить стрелки, Виктор. Я видела переводы. Сорок тысяч ежемесячно. Плюс бонусы. Ты содержишь любовницу, пока твоя дочь плачет в подушку из-за того, что у нее нет будущего?
Он бросил полотенце на стул и нервно прошелся по кухне.
— Ты ничего не понимаешь! — рявкнул он. — Это другое! Вероника… она в сложной ситуации. У нее ипотека, больной родственник, ей никто не помогает. Я просто одолжил!
— Одолжил? — я горько усмехнулась. — Регулярно, пятого числа каждого месяца, безвозвратно? И с пометками «на красоту»? Ты меня за идиотку держишь? Ты отказал Ане в образовании, сказав «денег нет». А сам сливал полмиллиона в год на сторону! Ты понимаешь, что ты сделал? Ты не просто изменил мне. Ты предал своего ребенка. Ты поставил комфорт чужой бабы выше судьбы своей дочери.
— Да что эта Анька! — вдруг взорвался он, и это было самое страшное откровение вечера. — Ну выучится она на архитектора, и что? Замуж выскочит, улетит. А я? Мне сорок пять лет! Я хочу жить сейчас! Вероника дает мне то, чего в этом доме давно нет — восхищение, легкость! Я с ней мужиком себя чувствую, а не банкоматом! Имею я право на радость за свои заработанные деньги?
Вот оно. Истина, голая и уродливая. Ему было плевать на Аню. Ему было плевать на меня. Он просто покупал себе ощущение молодости и значимости, используя ресурсы семьи. Мы были для него балластом, который мешает «жить».
— Значит, ты банкомат? — я встала. — Хорошо. С этой минуты этот банкомат для нас закрыт. И для тебя — тоже.
— В смысле? — он нахмурился.
— В прямом. Собирай вещи, Витя.
— Ты меня выгоняешь? — он рассмеялся, но смех вышел нервным. — Из моей квартиры?
— Квартира, напомню тебе, куплена моими родителями и оформлена на меня по дарственной. Ты здесь только прописан. И я тебя выпишу через суд как бывшего члена семьи. А пока — вон. Иди к Веронике. Пусть она тебя восхищает бесплатно. Посмотрим, насколько ее хватит без твоих сорока тысяч.
Он не верил до последнего. Кричал, угрожал, потом пытался давить на жалость, вспоминая прожитые годы. Но я была непреклонна. Я видела перед собой вора, который украл мечту моей дочери.
Когда за ним захлопнулась дверь, я не почувствовала горя. Я почувствовала, как в квартире стало легче дышать. Я зашла в комнату к Ане. Она не спала.
— Мама, вы поругались? — спросила она испуганно.
— Нет, милая. Мы решили проблему, — я села к ней на кровать и обняла. — Ты будешь учиться. Мы подадим документы на платное.
— Но папа сказал, денег нет…
— Папы больше нет с нами, Аня. А деньги, как выяснилось, есть. Оказывается, если не кормить паразитов, бюджет волшебным образом увеличивается.
На следующий день я подала на развод и алименты. Да, алименты на совершеннолетнего ребенка взыскать сложно, если он не инвалид, но я подала на раздел имущества — машины и дачи, которые мы покупали в браке. Виктор был в бешенстве, но мне было все равно.
Самое интересное выяснилось через два месяца. Вероника бросила Виктора ровно через неделю после того, как он пришел к ней с чемоданами и без доступа к нашим накоплениям. Оказалось, что «восхищение» и «легкость» были платной услугой, которая не входила в пакет «жить с алиментщиком в съемной однушке».
Я взяла кредит на первый семестр, но закрыла его досрочно уже через три месяца. Без трат на мужа (а он, как оказалось, тратил на себя и свои «хотелки» львиную долю бюджета) нам с Аней вполне хватало моей зарплаты. Аня поступила. Она учится, подрабатывает фрилансом и счастлива.
А я… Я иногда думаю, что должна сказать той Веронике спасибо. Если бы не она и не эти переводы, я бы так и жила с человеком, который готов был принести нас в жертву своему эгоизму. Я заплатила высокую цену за прозрение, но будущее моей дочери того стоило.
Эта история — жесткий урок о том, что иногда «отсутствие денег» — это всего лишь отсутствие любви и ответственности. Елена смогла защитить своего ребенка, выбрав правду вместо удобной лжи.
