Он ударил её по лицу. Просто так. Не со всей силы, конечно, но это был настоящий, звонкий шлепок ладонью по щеке. Просто отмахнулся, как от надоедливой мухи. А она сидела за праздничным столом, в своём новом платье, с недоеденным куском торта на тарелке. И на её щеке тут же проступило красное пятно. Всё замерло. Папины братья с жёнами, моя тётя, даже дети притихли. А я просто смотрела. Смотрела на свою маму, на её глаза, которые стали огромными от непонимания и стыда. И на своего мужа, который уже повернулся к столу, будто ничего и не произошло.
Это был её юбилей. Шестьдесят лет. Мы собрались в её же квартире, которую она отдала нам с мужем пять лет назад, когда вышла замуж во второй раз и переехала к новому мужу в другой район. Квартира была её, целиком и полностью, но она сказала тогда: «Живите тут, обустраивайтесь, а я поживу в новом месте, посмотрю, как сложится». Так и вышло, что мы с Сергеем и нашей семилетней дочкой Лерой остались в её трёшке. А она с новым мужем ютилась в его однокомнатной хрущёвке. Мы всегда говорили, что это временно. Но время шло.
Сергей с самого начала относился к маме снисходительно. Мол, она у тебя простоватая, живёт старыми понятиями. А он у меня человек «современный», «прагматичный». Работал менеджером в какой-то фирме, считал себя очень умным. Мама же всегда была тихой, старалась не лезть, помогала с Лерой, приносила домашние пироги. Она никогда не напоминала нам, что это её квартира. Никогда. Даже когда приезжала в гости, стучала в дверь, как посторонняя. Это я его уговорила позвать её на юбилей сюда, в её же бывший дом. Сказала: «Она же всё равно одна, отчим на вахте. Пусть почувствует себя хозяйкой хоть раз».
И вот она сидела во главе стола, на том месте, где обычно сидел Сергей. Он весь вечер был мрачнее тучи. Сидел, бубнил что-то под нос, когда мама пыталась вспомнить смешные истории из моего детства. Пил коньяк не застольными тостами, а просто так, наливая себе в большую рюмку. Я его шикала под столом, но он только отстранялся.
Конфликт назревал из-за пустяка. Мама, разливая компот, нечаянно задела его руку. Капля упала на его новую, дорогую, как он любил подчёркивать, рубашку. Он резко дёрнулся.
– Да ты смотри куда лёёшь! – буркнул он, не глядя на неё.
Мама засуетилась, схватила салфетку.
– Ой, Сереженька, прости, я нечаянно! Давай я вытру…
– Отстань! – он отмахнулся. – И так всё заляпано.
Мама замерла с салфеткой в руке. Её губы задрожали. Она посмотрела на меня умоляюще. А я, дура, вместо того чтобы встать и сказать что-то, просто опустила глаза в тарелку. Мне было неловко. Мне хотелось, чтобы этот момент просто прошёл, рассосался сам собой. Я привыкла так делать. Уступать, чтобы не было скандала. Чтобы сохранить этот хрупкий мир в стенах, которые, как я где-то в глубине души помнила, были не совсем нашими.
Но мама не выдержала тишины. Она тихо, почти шёпотом, сказала:
– Ну, извини меня, старую. Я же не со зла.
И тут Сергей взорвался. Не криком. Это было хуже. Он сказал спокойно, но так, что каждое слово било по ушам:
– А кто тебя, старую, сюда звал? Сидела бы у себя в конуре. Хозяйкой тут на один день возомнила. Квартира-то моя теперь, я в ней порядки задаю.
Мама побледнела. Все гости застыли. Я почувствовала, как у меня внутри всё оборвалось.
– Сергей, что ты говоришь… – начала я.
– Молчи! – он резко оборвал меня, даже не повернув головы. – Всю жизнь на её шее сидели. Хватит.
И тогда мама, вся дрожа, поднялась с места. Глаза её блестели от слёз, которые она отчаянно сдерживала.
– Моя это квартира, Сергей. Моя. Я вам её не дарила. Я вам позволила пожить. Пока у меня своя жизнь не устроится.
Он медленно поднялся. Он был выше её на голову. Подошёл вплотную.
– Твоя? – усмехнулся он. – А кто тут коммуналку платит? Кто ремонт делал? Ты что, прописана тут? Нет. Так что не твоя. И не лезь не в своё дело.
Она попыталась что-то сказать, но он уже не слушал. Он сделал то самое движение. Резкое, отрывистое. Ладонь с размаху шлёпнула её по щеке. Звук был негромкий, но на фоне мёртвой тишины он прозвучал как выстрел.
Время остановилось. Мама прижала ладонь к щеке. Я увидела, как по лицу Леры, которая всё видела, покатились слёзы. Папин брат, дядя Коля, вскочил, стукнув кулаком по столу, но его жена тут же схватила его за руку. Они все смотрели на меня. Ждали, что я сделаю. Жена, дочь, хозяйка.
А я смотрела на красное пятно на щеке матери. На её унижение. И в этот момент во мне что-то переключилось. Всё, что копилось годами: его пренебрежительные фразы, его «я тут главный», моё вечное оправдание его перед мамой, моё трусливое молчание. Всё это сжалось в один холодный, твёрдый комок где-то в груди. Я не закричала. Не бросилась на него. Я просто очень медленно встала.
– Всё, – сказала я тихо, но так, что было слышно каждому. – Всё.
Сергей обернулся ко мне, всё ещё с той же глупой, злой усмешкой.
– Что «всё»? Успокой свою мамашу, она истерит.
Я подошла к маме, обняла её за плечи. Она вся дрожала.
– Иди, собери свои вещи и вещи Леры. Только самое необходимое. Сейчас же.
Он не понял.
– Ты это о чём?
– Я сказала, собери вещи. И выезжай. Сегодня. Сейчас.
В комнате повисло непонимание. Он засмеялся.
– Ты с ума сошла? Куда я выеду? Это моя квартира.
– Нет, – ответила я, глядя ему прямо в глаза. Впервые за много лет я не отводила взгляд. – Это квартира моей мамы. И ты только что всем это очень наглядно доказал. Ты ударил хозяйку в её доме. В день её рождения. Больше ты здесь не живёшь.
Начался скандал. Крики, угрозы. Что он никуда не уйдёт, что вызовет полицию, что я ничего не решаю. Но я уже не слушала. Я была спокойна. Ледяной спокойствие. Я подошла к шкафу в прихожей, вытащила наш чемодан, тот самый, с которым мы когда-то сюда заехали, и поставила его перед ним.
– Полицию вызывай. Объясни им, как ты бьёшь тёщ в день рождения. Или собери вещи и уходи с достоинством, которое у тебя ещё осталось. У тебя час.
Он понял, что я не шучу. Что это не истерика, а решение. Он метался по квартире, что-то кричал про «двухкомнатную у мамы», про то, что я пожалею. Но я молчала. Я помогала маме успокоить Леру и гостей. Дядя Коля встал рядом со мной, молча, всей своей грузной фигурой показывая, что он на моей стороне. Это было важно.
Через сорок минут Сергей, бормоча проклятия, выволок чемодан в коридор. Он пытался поймать мой взгляд, искал в нём слабину, сомнение. Но не нашёл.
– А Лера? – бросил он напоследок.
– Лера остаётся со мной. Ты можешь видеться, когда успокоишься и найдёшь где жить. Но не здесь. Никогда.
Он хлопнул дверью. Звонко, на всю квартиру. И наступила тишина. Гости стали тихо прощаться, обнимая меня и маму. Они ничего не говорили, только качали головами. Когда все ушли, мы остались втроем: я, мама и Лера. На столе стоял нетронутый торт с шестью свечками.
Мама первая нарушила тишину.
– Прости, дочка… Я… я не хотела…
– Молчи, мам, – перебила я её, и голос мой вдруг сорвался. – Молчи, пожалуйста. Это я должна просить прощения. Всю жизнь.
Мы сели за стол. Выпили холодного чаю. Лера прижалась ко мне и уснула прямо на коленях. Я сидела и смотрела на знакомые обои, на шторы, которые выбирала мама, на потрескавшуюся плитку на полу – её плитку. Я вдруг осознала, что чувствую. Это было не облегчение и не торжество. Это была усталость. Глубокая, костная усталость. И тишина. Не та, что была раньше – напряжённая, полная невысказанных обид. А просто тишина. В своём доме.
Мама так и не переехала обратно. Она сказала, что привыкла там, с новым мужем, и что это теперь моё и Лерино жильё. По-настоящему моё. Но теперь, когда она приходит в гости, она не стучит. Она звонит в дверь и говорит в домофон: «Это я, открой». А я открываю. И мы пьём чай на её бывшей кухне. И я больше никогда не опускаю глаза. Ни перед кем.
