— Даже кастрюли! Слышишь? Даже кастрюли, которые я на годовщину дарил! — Сергей брызгал слюной, уперевшись руками в стол напротив судьи. — И пальто твоё старое — я за него платил! И тапочки домашние! И грабли! Всё до последнего гвоздя верни, паразитка!
Марина сидела на жёсткой скамье в душном кабинете и смотрела на красные пятна на его шее. Они всегда появлялись, когда он входил в раж. Пятнадцать лет она училась считывать эти сигналы — краснеет шея, значит, сейчас ударит кулаком по столу. Вот и сейчас — бах.
— Гражданин, прекратите, — судья даже не поднял глаз. — Сядьте.
— Не сяду! Она дачу отсудила, мою дачу, на которую я горбатился! А сама что? Сидела дома, суп варила!
Марина хотела сказать, что десять лет работала в школьной столовой, чтобы на его зарплату хотя бы до зимы дотянуть. Что дачу строила вместе с ним, таская доски в сорокаградусную жару. Но горло сжалось, как тогда, когда он первый раз сказал ей «заткнись».
— Дача остаётся за супругой, — монотонно зачитал судья. — Компенсация не предусмотрена. Заседание окончено.
Сергей развернулся к ней, ткнул пальцем:
— Жди. Я каждую вещь, что на тебя потратил, верну себе. По суду. Ты у меня в чём стояла пойдёшь.
Дверь хлопнула. Марина осталась сидеть. Руки дрожали.
— Да у него совсем крыша поехала? — Оксана стояла у плиты в квартире Марины, помешивая что-то в кастрюле. Маленькая съёмная однушка пахла луком и сыростью. — Тапочки требует? Серьёзно?
— Он уже список составил. — Марина достала из сумки мятый лист, исписанный мелким почерком. — Смотри. «Три кастрюли набор, подарок на пятилетие. Пальто демисезонное, куплено в две тысячи девятом. Халат махровый розовый. Садовый инвентарь: лопата, грабли, совок, шланг». Дальше ещё две страницы.
Оксана взяла бумагу, пробежалась глазами и фыркнула:
— Шланг. Господи. Этот же дырявый, ты его на дачу выкинула в прошлом году.
— Выкинула. Но он требует. Говорит, подаст на возмещение стоимости.
— Сколько он хочет за шланг?
— Не знаю. Он вообще хочет всё. Реально всё. Говорит, что если я не верну добровольно, засудит и заберёт дачу обратно за неисполнение обязательств.
Оксана поставила кастрюлю на стол, села напротив.
— Маринка. Ты пятнадцать лет с ним прожила. Терпела, молчала, кивала. Хватит. Он хочет своё добро? Пусть получит.
— Как это?
— Так и есть. Соберём ему всё по списку. Каждую тряпку. И отправим. Красиво. При свидетелях. — Оксана говорила тихо, но в голосе звенело. — У него же на этой неделе комиссия из области? Ты сама говорила, он трясётся весь, начальство приедет.
Марина молчала. Внутри что-то сжималось и разжималось — то ли страх, то ли злость.
— Ты предлагаешь отправить ему на склад… мусор?
— Не мусор. Его имущество. То, что он требует. Грабли, кастрюли, тапочки. Под роспись. Курьером. Пусть распишется при директоре.
— Оксана, это же…
— Это справедливо. — Оксана взяла её за руку. — Он тебя пятнадцать лет считал как расход. Пора и ему посчитаться.
Они ехали на дачу ночью. Марина сидела за рулём старенькой машины, Оксана молчала, глядя в окно. Фары выхватывали кусок трассы, дальше — темнота. Марина вцепилась в руль так, что побелели костяшки.
— Может, не надо? — Она говорила тихо, но Оксана услышала.
— Надо.
— Он ещё хуже озвереет.
— Пусть. — Оксана повернулась к ней. — Маринка, ну сколько можно? Он тебя шантажирует судом за дырявый шланг. Ты боишься его, даже когда он в другом городе сидит.
— Не боюсь.
— Боишься. Я вижу. Ты до сих пор вздрагиваешь, когда телефон звонит.
Марина молчала. Оксана была права.
Дача встретила их тишиной и запахом прелой листвы. Марина открыла сарай, включила фонарик на телефоне. В углу лежал тот самый шланг — серо-зелёный, в трещинах, бесполезный. Рядом — грабли с погнутыми зубьями, лопата без черенка, ржавый совок.
— Вот, начинаем, — Оксана затащила из машины огромный мешок из мешковины. — Давай всё по списку.
Они работали молча. Марина доставала вещи, Оксана складывала их в узел. Три кастрюли с облезшим дном — «подарок на пятилетие», который Сергей купил на распродаже. Старая соковыжималка, которая трещала и искрила, но он запретил её выбрасывать — «ещё работает, нечего добро переводить». Садовый совок с треснувшей ручкой — он хвастался, что сторговал за полцены.
— А это что? — Оксана подняла с полки розовый комок.
— Халат. — Марина отвернулась. — Он мне его подарил на десятилетие свадьбы. Я просила тогда книгу. А он принёс этот халат, сказал «носи, хватит деньги на ерунду тратить».
Оксана запихнула халат в самый верх узла, чтобы торчал.
— Ещё что?
— Носки. — Марина достала из коробки ворох старых шерстяных носков с дырами. — Он не давал их выкинуть. Говорил, что они дорогие были, пусть лежат.
— Сколько там?
— Семь штук. Но это четыре правых и три левых.
Оксана расхохоталась. Первый раз за весь вечер. Марина тоже улыбнулась, потом засмеялась. Они сидели в холодном сарае и смеялись над носками, и Марина чувствовала, как внутри что-то ломается. Не больно. Просто ломается и уходит.
— Теперь опись, — Оксана достала листок и ручку. — Диктуй, что положили.
Марина диктовала, Оксана писала красивым ровным почерком:
«Сергей Иванович, возвращаю согласно вашему требованию всё совместно нажитое имущество. В описи: три кастрюли с антипригарным покрытием (покрытие отсутствует, но вы говорили «ещё послужат»), садовый инвентарь в комплекте (грабли погнутые, лопата без черенка, шланг в трещинах — тот самый, что вы купили со скидкой), соковыжималка (искрит, но работает), халат махровый розовый (ваш подарок на десятилетие, размер 54, ношеный), носки шерстяные (4 правых, 3 левых — вы не разрешали выбрасывать). Пользуйтесь на здоровье. Марина».
— Отлично, — Оксана сфотографировала опись. — Завтра с утра мой племянник Костя отвезёт это прямо к нему на склад. Он курьером подрабатывает. Я ему скажу — доставить лично в руки, под роспись, при всех.
— А если Сергей не примет?
— Примет. Костя скажет, что это официальная посылка по решению суда. Отказаться нельзя.
Утро началось для Сергея с паники. Он приехал на склад в половине восьмого, хотя совещание назначили на десять. Проверил все документы по три раза, велел уборщице ещё раз протереть столы в конференц-зале. Комиссия из областного управления решала вопрос его повышения. Два года он к этому шёл.
В девять пятьдесят в зал зашёл директор треста — грузный мужчина с усталым лицом и орденской планкой на пиджаке. За ним — трое из комиссии, все в строгих костюмах. Сергей встал, расправил плечи.
— Сергей Иванович? Начинаем.
Он открыл презентацию, заговорил о производительности, об оптимизации складских процессов. Цифры были хорошие, он знал. Директор кивал, комиссия слушала внимательно.
И тут дверь распахнулась.
Парень лет двадцати в рабочей куртке втащил в зал огромный грязный узел. Мешковина была перевязана бельевой верёвкой, из дыр торчали тряпки и что-то железное. Пахло сыростью и чем-то прелым.
— Сергей Иванович? — громко спросил парень.
Зал замер.
— Я… я на совещании, — Сергей побледнел. — Что вам нужно?
— Посылка вам. Личная. — Парень подошёл к столу и со стуком опустил узел прямо на разложенные графики. Из мешка вывалился облезлый ковшик, звякнул об пол. По столу покатился дырявый розовый носок, остановился прямо перед директором. — Распишитесь тут.
— Какая посылка? Я ничего не заказывал!
— Мне сказали — доставить лично в руки, при всех, под роспись. Отправитель — Марина Петровна. — Парень протянул ему планшет с документами и листок с описью.
Сергей схватил бумагу. Прочитал первую строчку — и лицо его из белого стало багровым.
— Это недоразумение, — он попытался смять листок, но директор уже протянул руку.
— Что там?
— Ничего, личное, я сейчас разберусь…
— Дайте сюда, Сергей Иванович.
Пришлось отдать. Директор развернул опись, пробежался глазами — и лицо его стало каменным. Потом он прочитал вслух. Медленно, чётко, чтобы весь зал слышал:
— «Возвращаю согласно вашему требованию всё совместно нажитое имущество. В описи: кастрюли — покрытие отсутствует, но вы говорили «ещё послужат»… садовый шланг в трещинах — тот самый, что вы купили со скидкой… халат махровый розовый — ваш подарок на десятилетие… носки шерстяные — четыре правых, три левых — вы не разрешали выбрасывать».
Повисла тишина. Потом кто-то из комиссии хмыкнул. Следом — ещё один. Через секунду весь зал давился от смеха. Даже секретарша в углу прикрывала рот ладонью.
Директор не смеялся.
Он положил опись на стол, посмотрел на Сергея долгим взглядом.
— Значит, вот чем вы занимаетесь в рабочее время, Сергей Иванович? Судитесь с бывшей женой из-за дырявых носков? — Голос его был тихим, но все в зале сразу замолчали. — Требуете через суд вернуть кастрюли? Садовые шланги? И назначаете доставку на рабочее место, в день комиссии?
— Я не назначал! Это она! Она специально…
— Тихо. — Директор поднял руку. — Мне неважно, кто что назначал. Важно, что вы человек, который доводит личные разборки до такого уровня, что ваша бывшая супруга возвращает вам хлам. При свидетелях. С описью. — Он встал. — Человек, который не способен решить вопросы в своей семье без скандала, не способен руководить коллективом.
— Но это несправедливо! Я два года готовился к повышению!
— Справедливо. — Директор застегнул пиджак. — Комиссия, думаю, со мной согласна?
Трое в костюмах кивнули. Один из них — пожилой мужчина с сединой — посмотрел на узел, из которого торчал розовый халат, и покачал головой:
— Согласен. Это не руководитель. Это человек, который считает носки.
Зал стал расходиться. Кто-то еще хихикал, прикрывая рот. Сергей стоял над грязным узлом и чувствовал, как всё рушится — карьера, уважение, будущее. Два года работы, переработок, вылизывания каждого документа — всё в одну секунду превратилось в посмешище из-за дырявого шланга.
Курьер протянул ему планшет:
— Всё равно распишитесь. А то мне не заплатят.
Сергей машинально поставил подпись. Парень кивнул и вышел. Дверь закрылась.
В зале остался только Сергей и этот чёртов узел, из которого воняло его прошлой жизнью.
Марина стояла у окна в квартире, когда зазвонил телефон. Она посмотрела на экран — Сергей. Не взяла. Через минуту — снова. И снова. Семь звонков подряд.
Оксана, сидевшая за столом, подняла глаза:
— Не бери.
— Не беру.
На восьмой раз Марина всё-таки нажала «ответить». Молча подняла трубку к уху.
— Ты… ты понимаешь, что наделала?! — Сергей орал, но в голосе читалось что-то другое. Не злость — отчаяние. — Меня при всех унизили! При директоре! При комиссии из области! Повышение отменили! Премию сняли! Теперь все на меня пальцем показывают, я посмешище! Из-за твоих дурацких кастрюль!
Марина молчала.
— Ты слышишь меня?! Я два года к этому повышению шёл! Два года! А ты всё разрушила одной дурацкой посылкой! Марина, ну скажи хоть что-то!
Она молчала. Просто держала трубку и смотрела на улицу, где шёл дождь. Сергей дышал в трубке, тяжело, прерывисто.
— Марина, давай встретимся. Поговорим нормально. Я не хотел всего этого, правда. Просто… я был зол. Из-за дачи. Но мы же пятнадцать лет прожили вместе. Это же что-то значит?
Марина вспомнила, как он орал в суде «ты у меня по миру пойдёшь». Как составлял список из трёх страниц — с носками и тапочками. Как пятнадцать лет пересчитывал каждую копейку, которую она тратила на себя. Как дарил ей дырявые халаты и гордился своей экономией.
— Марина, ну ответь! Хоть слово скажи!
Она нажала на экран. «Заблокировать контакт».
Телефон замолчал.
Оксана встала, подошла, обняла её за плечи.
— Всё. Теперь точно всё.
— Да, — Марина выдохнула. — Теперь всё.
Через неделю Сергей сидел в своём кабинете на складе и смотрел на приказ о лишении премии. Повышение отменили официально — «в связи с несоответствием занимаемой должности». Коллеги здоровались сухо, отводя глаза. В курилке за его спиной шептались и хихикали.
Узел с вещами он так и не развязал. Притащил домой, запихнул в кладовку. Открывать не хотел — там его прошлое, которое воняло и вываливалось дырявыми носками при свидетелях.
Он пытался дозвониться до Марины ещё несколько дней — с других номеров, с рабочего телефона. Она не брала трубку. Потом он написал в мессенджер — длинное сообщение, где объяснял, что был не прав, что готов всё забыть, что им надо поговорить. Сообщение осталось непрочитанным.
Марина заблокировала его везде.
Марина сидела на крыльце дачи и смотрела, как соседка Тамара Ивановна копается в грядках. Старая женщина выпрямилась, помахала рукой:
— Маринка, иди чай пить, пирог испекла!
— Сейчас приду!
Весна в этом году пришла рано. Земля уже прогрелась, можно было сажать. Марина достала из сарая новую лопату — купила сама, на свои деньги, хорошую, с удобной ручкой. Старую выбросила вместе с остальным хламом.
Телефон лежал на столике — беззвучный, спокойный. Никто не звонил, не писал, не требовал отчёта о каждой потраченной копейке.
Она копала землю под грядки, и руки уставали, но это была приятная усталость. Не та, что раньше — от страха и вечного ожидания, когда он вернётся и начнёт считать, кто сколько съел за ужином.
— Марин, ты чего замечталась? — Оксана вышла из дома с двумя кружками. — На, попей воды.
Марина взяла кружку, отпила. Вода была холодная, со скважины.
— Слушай, а Костя говорил, что Сергей твой теперь на складе изгой, — Оксана присела рядом на ступеньку. — Его с должности хотят снять вообще. Типа невозможно работать с человеком, который при директоре получает посылки с дырявыми носками.
Марина усмехнулась:
— Сам просил. Всё до последней вещи.
— Ну да. Получил.
Они помолчали. Тамара Ивановна снова помахала из-за забора — уже настойчивее.
— Пошли к ней, а то обидится, — Марина встала, отряхнула руки.
Впереди было лето. Её дача и её жизнь, где никто не считал носки и не требовал отчёта за каждый вздох.
А где-то в городе Сергей сидел в кладовке перед узлом с вещами, который так и не решился развязать. Розовый халат торчал из мешковины, напоминая о том, что бывает, когда начинаешь считать чужую жизнь по копейкам.
Он потерял не премию и не повышение. Он потерял право смотреть людям в глаза. А Марина просто копала землю под грядки и пила холодную воду из скважины.
Справедливость иногда приходит грузовиком, с курьером, под роспись.
