— Мама, многие пенсионеры преспокойно живут на пятнадцать тысяч в месяц, не голодают, им на все хватает. Они даже откладывают! И внукам своим подарки покупают, и детям помогают. Почему ты так не можешь и вечно жалуешься?
Дочь Олеся мысленно отругала себя за то, что не смогла сдержаться. Но как тут сдержаться, когда звонит мать и в очередной (Олеся сбилась со счета, в какой) раз просит денег?
— А ты меня другими не попрекай! — возмутилась в телефонной трубке Евдокия Семеновна. — Может, они одним святым духом питаются? И вообще, какое тебе дело до других, а не до родной матери?
— Мама, не передергивай!
— Другим бы, наверное, помогла, а вот мне — шиш с маслом!
— Мам, прекрати, честное слово, — вздохнула Олеся.
— Ай-яй, дочка, как не стыдно! Мне хлеб не на что купить, молока, яичек… За коммуналку тоже платить надо.
— У тебя когда пенсия была, пятнадцатого? Ведь недели еще не прошло! Куда ты все истратила?
— На нужные вещи, — важно сказала Евдокия Семеновна. — А разве этой нищенской пенсии хватит надолго, да хоть на неделю?
— Мама, мы тоже, знаешь ли, не жируем!
— Я разве много прошу? — наивно удивилась Евдокия Семеновна.
— Зато постоянно! Научись соразмерять свои траты, хорошо?
— Ты меня еще учить будешь? — ахнула Евдокия Семеновна. — Неблагодарная!
Кто тебе жизнь подарил? Кто на ноги поставил? И вот она — твоя благодарность! Краюхи хлеба не допросишься!
— Ладно, мам, не заводись, — Олеся закрыла глаза, выдохнула. — Сейчас переведу тебе на карту, хорошо? Но только в последний раз!
— Вот и спасибо, дочка, — никак не прокомментировав последнюю фразу, Евдокия Семеновна повесила трубку.
Олеся открыла приложение банка на телефоне, перевела матери деньги. Так и знала, что этим закончится, но не спорить не могла. Дочь не понимала, почему мать не может прожить на пенсию.
В отличие от Евдокии Семеновны, которая всегда довольно легкомысленно относилась к деньгам, Олеся была крайне щепетильной в этом вопросе и считала каждую копейку. Регулярные просьбы матери переслать денег выводили ее из себя. Она чувствовала, что все плоды ее жесткой экономии съедаются этими постоянными безвозвратными ссудами, и после каждого телефонного разговора с матерью Олеся целый день ходила сама не своя. Каждый такой разговор обязательно переходил в словесную перепалку, победительницей из которой всегда выходила Евдокия Семеновна. Олесю это бесило.
Олеся давно уже вышла замуж и теперь жила в Москве. Евдокия Семеновна жила в однокомнатной квартире в Подмосковье. Надо признать, дочь о ней редко вспоминала и редко звонила — у них были не лучшие отношения даже когда они жили вместе. Олеся вздохнула с облегчением, когда съехала от матери.
Зато Евдокия Семеновна вспоминала о дочери постоянно, часто ей звонила, обычно с просьбой помочь деньгами. Пенсионерка слезно жаловалась, что ей ни на что не хватает денег, что хлеб подорожал, а коммуналка выросла почти вдвое. Олеся скрепя сердце деньги отправляла.
Поначалу просьбы Евдокии Семеновны были относительно редкими и немного заискивающими. Но со временем они стали все более частыми и приобретали черты какого-то сбора дани или обязательного налога. Эта тенденция очень пугала прижимистую Олесю.
Наконец, после полутора лет такой нервотрепки, она решила проведать мать и выяснить, в чем же дело, непосредственно на месте.
Евдокия Семеновна была женщиной не без странностей
Ту характерную особенность поведения, которую она за собой и не замечала, сейчас назвали бы ониоманией, или, если проще, шопоголизмом.
Многие считают, что шопоголизм — это куча пакетов из ЦУМа, которые не помещаются в багажник «Бентли», и дорогущие шоп-туры в Саудовскую Аравию. Но предаваться скромным радостям шопоголизма можно и в розничном магазине около дома. Чем Евдокия Семеновна и занималась.
Суть ее невольного метода была такова: получив пенсию, Евдокия Семеновна составляла список самых необходимых (только самых необходимых!) покупок и, в радостном предвкушении, отправлялась в ближайший магазин. Там ее внимание неизменно привлекали большие, красные ценники, которые кричали ей: «Скидка! Скидка!! Скидка!!!» Сопротивляться таким заманчивым предложениям бедная пенсионерка не могла, да и не хотела. Список, составленный дома, забывался напрочь. В корзину летели просроченные продукты, товары «2+1», товары по акции. Предпочтение отдавалось тем товарам, на которые была больше скидка, их она брала сразу несколько штук.
Логика Евдокии Семеновны отличалась одновременно и своеобразной последовательностью, и совершенным абсурдом. Она рассуждала так: пусть эта покупка сейчас не нужна, но ведь никто не знает, что случится завтра. Вдруг завтра, через неделю, через две, может быть, через месяц, но она понадобится? И придется покупать втридорога! А сейчас — по скидке, выгодно же! И медленно накапливались запасы ненужных вещей в ее квартире, покрывались пылью на антресолях, в шкафах, под кроватью.
Евдокия Семеновна была очень горда своим мудрым, дальновидным подходом к денежным тратам. Для нее выгода такого подхода была очевидной. После каждого набега на магазин, она чувствовала, что крепко стоит на ногах и контролирует свою жизнь, а осмотр накопленного вызывал у нее приступ необычайной самоуверенности и самоуважения.
Но у такого подхода был один существенный минус — деньги заканчивались уж очень быстро. Не проходило и недели после получения пенсии, как Евдокия Семеновна обнаруживала, с неизменным удивлением, что она на мели. Не хватало денег на продукты первой необходимости, на тот же хлеб, не хватало на оплату коммунальных услуг. Тогда Евдокия Семеновна смиряла свои самоуверенность и самоуважение и звонила дочери.
Получив деньги, пенсионерка снова осматривала свои богатые запасы, и постепенно чувство собственной экономической мудрости охватывало ее вновь.
Когда Олеся позвонила в дверной звонок квартиры матери, Евдокия Семеновна ей долго не открывала. Олеся начала беспокоиться, вдавила кнопку звонка еще раз и долго не отпускала.
— Иду! Да иду же! — донесся приглушенный голос матери откуда-то из глубин квартиры.
Раздались звуки, как будто что-то передвигали, стук, грохот, словно что-то упало на пол. Олеся нахмурилась.
Спустя пару минут дверь открылась.
— Кто там? — Евдокия Семеновна высунулась наружу, щуря подслеповатые глаза и пытаясь водрузить очки на нос. — Олеся, ты, что ли? А почему не позвонила, не предупредила?
— Так ты трубку не брала. Когда тебе надо, ты… — Олеся решила не продолжать эту щекотливую тему. — Здравствуй, мам.
— Здравствуй, дочка. Проходи, чего стоишь? Только у меня немного не убрано, не обессудь.
Не убрано — мягко сказано. Олеся застыла в шоке, когда увидела, что собой представляет прихожая квартиры.
Сначала она подумала, что мать устроила генеральную уборку и стащила сюда все мешающие вещи — настолько прихожая была захламлена. Причем все вещи были какие-то разнородные, не связанные ничем друг с другом — ни формой, ни цветом, ни назначением. Как будто Олеся попала на склад магазина, в котором все перемешалось после землетрясения.
Банки дешевой тушенки были составлены в высокие башни вперемешку с банками так же дешевой краски, многочисленные пустые горшки для цветов разных расцветок были вложены один в другой, нераспечатанные, покрытые сухой серой пылью стопки постельного белья и полотенец громоздились на коробках с посудными наборами, и, казалось, готовы были обрушиться оползнем на Олесю в любой момент.
— Осторожно, не зашибись, — предупредила Евдокия Семеновна.
Пройдя за матерью дальше в квартиру и хорошенько осмотревшись, потерявшая дар речи Олеся убедилась, что подобный беспорядок царит везде. Вещи, вещи, вещи. Везде и повсюду, как на барахолке. Батареи рулонов туалетной бумаги выстроились вдоль стен, их подпирали шампуни и вазочки, рулоны обоев и пакеты сахара. Возле дивана нашел себе приют даже разобранный мангал. А уж флакончиков и коробочек из аптеки, заполонивших и стол, и подоконник, было вовсе не сосчитать. Когда Олеся открыла дверь небольшого шкафчика для безделушек, на нее высыпался ворох упаковок мыла.
На кухне было не протолкнуться от пластмассовых швабр, тапочек, не ношенной одежды. Плиту загромоздили коробки с чайниками из вонючей пластмассы и наборы для рукоделия.
На кухонном столе виднелись россыпи листовок и буклетов со скидками, которые обычно можно взять в супермаркетах возле кассы. Некоторые уже успели пожелтеть от времени, но Евдокия Семеновна их не выбрасывала, то ли руки не доходили, то ли из-за тайной гордости коллекционера.
Зрелище было одновременно и печальное, и неприятное, отталкивающее
— Мама, что это все такое? К тебе магазин какой-то переехал? — еле сдерживая гнев, спросила Олеся.
— Какой магазин? А-а, нет, беспорядок просто. Вот ты бы позвонила, я бы и прибралась, а так… — зачастила Евдокия Семеновна.
— Ты совсем больная?! — сорвалась на крик ее дочь. — Зачем это? Ты на это и свои, и мои деньги тратила?
— Так ведь все задешево, со скидкой! — ахнула Евдокия Семеновна. — Потом где достанешь? Вот, например, знаешь, сколько средство для труб нынче стоит? А я в два раза дешевле нашла!
— И зачем тебе четыре упаковки?
— Вот еще, «зачем»! — оскорбилась Евдокия Семеновна. — Если вы, молодежь, впрок не думаете, это не значит, что я такая же! Пригодится! Сама потом просить будешь! А я не дам! Выкуси-ка!
— Не буду! Да у тебя тут как бункер на случай ядерной войны, мама!
— Типун тебе на язык! — грозно шикнула мать и перекрестилась.
— Посмотри ты по сторонам! — бушевала Олеся. — Ты уже сама еле по квартире ходишь среди этого барахла! Это сумасшедший дом какой-то!
— Вот тебе на — сумасшедший дом! — искренне удивилась Евдокия Семеновна. — Все же полезные вещи, не ширпотреб какой-нибудь!
— Вот именно, что ширпотреб! Выкинь ты это все, разбери хлам в квартире! Смотреть страшно!
— Я тебе дам — выкинуть! Выкуси-ка! — рассердилась не на шутку мать. — За все деньги уплачены!
— Мои в том числе, — напомнила Олеся. — Я-то думала, тебе действительно на хлеб не хватает! Помогала, сама себе во многом отказывала! А ты тут, оказывается, собирательством занимаешься. Нет, мама, ты у меня больше денег не проси, ни копейки не дам! Ни копейки! Сама как знаешь, так и выкручивайся, когда подожмет!
— Ах ты неблагодарная! Кто тебя растил, кормил, на ноги поставил… — завела вечную свою шарманку Евдокия Семеновна.
Но Олеся, на волне ярости, в окружении этих пыльных, никому не нужных вещей, на этот раз не поддалась.
В общем, разругались вдрызг, наговорили друг другу всякого. Олеся ушла, хлопнув дверью, объявив матери, что знать ее больше не хочет. В спину ей летели упреки и аналогичные заверения.
Они не общались несколько недель, но вскоре Олеся, посоветовавшись с мужем, решила, что пора действовать и спасать мать от ее нездоровой зависимости.
Ничего лучше, чем отдать ее в дом престарелых, она не придумала. С этим предложением она и поехала в Подмосковье.
Евдокия Семеновна охотно пошла на мировую с дочерью (у нее как раз подошла к концу очередная пенсия), но о доме престарелых не хотела и слышать. Тогда Олеся решила взять ее измором. Как и обещала, она стойко отклоняла все просьбы матери прислать ей денег. Евдокия Семеновна звонила по нескольку раз на дню, и грозилась, и жаловалась, и ругалась, и причитала — все без толку.
Поняв, что так ничего не добьется, Евдокия Семеновна на время затихла. Сидя в своей квартире среди накопленного добра, которое дочь безрассудно называла хламом, она обдумала ситуацию со всех сторон. Взвесив все «за» и «против», пенсионерка решилась перебраться в дом престарелых. Все-таки там будет кому о ней позаботиться, она всегда будет в тепле и накормлена, и не придется выпрашивать денег на буханку хлеба.
Олеся вздохнула с огромным облегчением, когда мать сообщила ей о своем решении. Не без слез простившись со своими сокровищами, старушка переехала в дом престарелых. Олеся провела тщательную ревизию всех накоплений матери, что-то продала, большинство выбросила. То, что получше и поновее, забрала, конечно, себе.
Где-то через полгода Евдокия Семеновна умерла. Через две недели после ее смерти и похорон Олесю ждал большой сюрприз.
Как оказалось, Евдокия Семеновна вовсе не забыла и не простила. И за то время, пока она, устав безрезультатно названивать дочери, сидела в своей захламленной квартире и обдумывала свое будущее, ей пришла в голову идея.
Последним ее «выкуси-ка!» дочери было то, что она отписала свою квартиру государству.
