ПРИБЫТИЕ МАДАМ КОНТРОЛЬ
Когда Кира открыла дверь, первое, что она увидела — это её старый ковёр, аккуратно сложенный и стоящий у стены. Второе — новая, странно пахнущая дорожка из Икеи, растянутая по коридору, как ковровая дорожка для министра ЖКХ.
И третье — Татьяна Васильевна в пижаме с принтом сов и с выражением лица, которое могло бы заставить президента сложить полномочия.
— «Ты, наконец-то! Я уж думала, ты там с подругами загуляла…» — заявила свекровь, вытаскивая из духовки форму с чем-то угрожающе дымящимся.
Кира застыла.
— «А вы… простите, а вы что здесь делаете?» — сдержанно спросила она, положив сумку на пол. Внутри всё вздрогнуло. Вот тебе и вторник.
— «Живу пока. У нас с Юрой так решили. Здесь же больше места. А в моей квартире — ремонт. А тут, знаешь ли, можно и порядок навести…» — ответила Татьяна Васильевна с таким видом, будто она генеральный по улучшению всего на свете, начиная с туалетной бумаги и заканчивая чьей-то жизнью.
— «Ага. Только забыли спросить ту, чья квартира.» — тихо буркнула Кира, проходя на кухню. В холодильнике не было её еды. Ни йогурта, ни вина, ни баночек с маринованными огурцами, которые она притащила из деревни.
Зато были котлеты, зловеще идентичные тем, что она не ела ещё с момента знакомства с Юрием.
В этот момент, как назло, пришёл он сам — Юра. В своей вечной куртке с пятнами от кетчупа и лицом человека, которому сейчас явно не до разруливания семейных драм.
— «Привет, солнышко… Мамуль, всё в порядке?»
— «А ты ничего мне сказать не хочешь?» — с отчётливым контролем в голосе спросила Кира. — «Например, почему в моей квартире хозяйничает твоя мать?»
Юра почесал затылок.
— «Ну, я думал, ты не против. Это же ненадолго…»
— «Ты думал? Ты реально думал?» — Кира подняла брови. — «Ты решил за меня, что чужой человек будет спать в нашей спальне, выкидывать мои вещи и жрать мой последний авокадо?!»
— «Авокадо — это не еда, это какая-то мыльная жижа!» — вмешалась Татьяна Васильевна, вставая в боевую стойку. — «Ты бы лучше нормальной еды приготовила. А то всё свои бутыльки, баночки, семена чиа… Гастрит от этого начнётся!»
— «У меня гастрит не от еды. У меня гастрит от вашей рожи каждое утро!» — с жаром выпалила Кира и шагнула ближе.
Юра встал между ними, но поздно. Кира резко распахнула дверцу шкафа, вытащила сумку с её вещами и кинула её на пол. Из сумки выпал её лифчик.
— «Это моё бельё! А это — МОЯ квартира!» — прошипела она. — «А вы, оба, тут гости. Временно. Очень временно.»
Татьяна Васильевна криво усмехнулась, поправляя воротник халата.
— «Да ты даже готовить не умеешь. И мужа нормально держать. Юра всё время с работы как побитый приходит. Вот тебе и ‘моя квартира’…»
— «Мама!» — вскинулся Юра, но было уже поздно.
Кира подошла к нему вплотную.
— «Ты реально позволяешь ей такое говорить? Ты, взрослый мужик, стоишь и пялишься, как будто это цирк. А это не цирк. Это моя жизнь.»
Он молчал. Как всегда. Как трусливый школьник на родительском собрании.
Она кивнула, взяла свой ноутбук и бумажник.
— «Окей. Тогда так. Завтра с утра вы оба идёте отсюда. Ты с ней — куда хотите. Я тебе не нянька. Не адвокат. И не враг. Просто больше не твоя жена.»
— «Кир, подожди…» — растерянно пробормотал он.
— «Нет. Ты меня не слышишь. Ты уже давно не слышишь. А теперь — и видеть не будешь.»
Татьяна Васильевна уселась за стол и вяло размешивала чай.
— «Ишь ты… взбрыкнула. Ну-ну. Посмотрим, как ты тут одна выживать будешь. С такими-то нервами.»
Кира медленно повернулась и подошла к ней.
— «С такими нервами я и выживаю. И таких, как вы, перевариваю без соли. Только в следующий раз — без свидетелей.»
Она захлопнула дверь спальни. За спиной остались: её муж — теперь почти бывший, его мать — почти выселенная, и вся её бывшая жизнь — в перемешку с котлетами и презрением.
Тартарары и прочие семейные ценности
Кира стояла у раковины, тупо глядя, как вода, набранная в чайник, тонкой струйкой переливается на кафель. На плите уже пыхтела овсянка, в воздухе висел запах не то молока, не то обиды. Она ничего не говорила. С утра — ни звука. Ни проклятья, ни угроз. Это уже само по себе было страшно.
Юрий появился в проёме кухни в майке и шортах, с видом человека, который только что понял, что его жизнь трещит не по швам, а по брачному договору. Он почесал затылок, сделал шаг внутрь.
— Кира… — тихо начал он, будто боялся спугнуть — или разбудить спящую бомбу.
— Не тронь, — спокойно отрезала она, выключая плиту. — Каша для меня. Тебе — сковородку на лоб, если ещё раз скажешь: «Ну мама же просто волнуется».
Он виновато засопел. Подошёл ближе. Заглянул ей в глаза.
— Я был не прав, — хрипло сказал он. — Ты права. Это твоя квартира. Это твоя жизнь. Я должен был сказать ей «нет» сразу…
— Но ты молчал. — Кира резко обернулась, в её глазах сверкнула сталь. — Ты молчал, когда она отдала мою одежду на благотворительность. Ты молчал, когда она сняла нашу с тобой фотографию с полки и повесила вместо неё икону. А теперь ты пришёл извиняться? Поздновато, Юра. Поезд ушёл, и твоя мама — в его вагоне-ресторане с меню из «упрёков дня».
Он вздохнул, опустив голову.
— Я просто хотел… поговорить. По-человечески.
Из гостиной донёсся скрип кресла. А потом — как в театре:
— Ой, вы уж извините, что я подслушала… но это же мой сын! МНЕ нельзя даже знать, что происходит в его жизни?!
В проёме стояла Татьяна Васильевна. В халате, с непокрытой головой и лицом, на котором царствовала смесь оскорблённой добродетели и ядерного презрения. Вид у неё был как у прокурора, который только что нашёл в вашем телефоне фото с митинга.
— Мам, — Юрий вздрогнул. — Мы разговариваем. Наедине.
— Наедине?! — хмыкнула она. — В МОЕЙ семье ничего не бывает «наедине». Мы — вместе! Мы — родные! А ты, Кира, если уж быть до конца честной, — всего лишь случайная женщина в жизни моего сына. С временной пропиской.
Кира резко подошла ближе. Молча. Долго смотрела в глаза свекрови. Очень долго. И вдруг — хлёсткая пощёчина. Не визгливая. Не истеричная. Тихая и страшно ясная. Сухой звук удара, как пощёчина действительности.
— Это за выброшенные письма от моей бабушки. — прошептала она. — Это за то, как ты вычеркнула меня из моей же жизни.
Татьяна Васильевна отшатнулась, схватившись за щёку.
— Ты… сумасшедшая! — прорычала она. — Юра! Ты слышал?! Она подняла на меня руку!
Юрий застыл. И не двинулся. Только посмотрел на мать. А потом — на жену. И медленно, как будто выдавливая из себя, произнёс:
— Ты сама виновата, мама.
Свекровь побелела. Секунда — и она уже у выхода. Рывком схватила телефон со стола.
— Хорошо. Тогда пусть всё будет по закону. Я вызываю полицию. Пусть составят протокол. Пусть разберутся, у кого тут права, а у кого одни понты и брачный договор.
Кира усмехнулась.
— Вызывай. У меня всё задокументировано. Видеозапись с камеры в коридоре — как ты таскала мои вещи к мусорке. А ещё — аудиозапись, как ты орала, что “эта сучка тут не останется, даже если я сдохну”. Так что, Татьяна Васильевна, я бы на твоём месте сейчас не полицию звала, а своего нотариуса. Потому что, если что, я могу сыграть в эту игру гораздо грязнее.
— Ты угрожаешь мне?
— Я предупреждаю. И знаешь что? Я заварю себе кофе. А ты — свали.
Юрий медленно опустился на стул. Его глаза были полны какой-то тоскливой благодарности. И одновременно — опустошения. Он выглядел так, будто только что выбрал сторону. Свою.
Татьяна Васильевна взяла сумку. На выходе обернулась:
— Вы пожалеете. Оба.
Дверь хлопнула. За ней — тишина.
Кира стояла в кухне, держа чашку с кофе, и смотрела на Юру. Он не шевелился. Только тихо сказал:
— Я… останусь?
— На диване. — резко ответила она. — А утром — решим. Или ты, или она. И навсегда.
Мама идёт в наступление
Прошла неделя. Без скандалов, без утреннего шамканья тапок по линолеуму, без выжиманий зубной пасты с конца тюбика и без маминых комментариев вроде «Я смотрю, вы опять курицу жареную едите — ну-ну, инфаркт себе жарьте дальше».
Юрий вёл себя, как кот после кастрации: ласковый, тихий, трётся, не вякает. Кира работала из дома, пьёт кофе, не изводит себя вопросами «а вдруг он опять стелется под маму» — потому что вон, с утра встал, посуду помыл, даже пельмени сам сварил. И как будто всё стало хорошо. Ну или хотя бы терпимо.
И тут — повестка.
Да, дорогая моя, та самая. С гербовой печатью, с формулировкой:
«О вызове в суд по делу о признании доли в совместно нажитом имуществе между матерью (Татьяна Васильевна К.) и сыном (Юрий Алексеевич К.)»
Кира стояла с этим листом в руке и молчала. Юрий — за её спиной, в футболке с «Marvel» и лицом человека, которому только что выдали квитанцию из ада. Молчание длилось минуту. Потом две.
— Это шутка? — наконец спросила она.
— Не знаю… — Юрий выглядел так, будто ему хочется провалиться под пол. — Наверное, нет.
— Подожди, — Кира подняла глаза. — У тебя с ней что, правда есть какие-то бумаги на мою квартиру?
— Нет! Ну, то есть… — он сглотнул. — Она когда-то переводила деньги на ремонт. Типа в долг. Без расписок. Но она просила считать, что это «помощь семье».
— А теперь это называется «доля»?!
Он развёл руками.
— Она считает, что «вложилась»… И что раз ты её выгоняешь, а я «предал», она хочет вернуть «своё».
— А вернуть тапки с рюшами — не судьба, да? Или полотенце, которое она использовала как занавеску на микроволновку?
Юрий сел, как будто из него вышел воздух.
— Она хочет всё сделать официально. Через суд. Доказывать, что часть ремонта была на её деньги. Что она жила здесь больше полугода. Что у неё есть свидетель — соседка, которая «видела», как она оплачивала мебель. Я не знаю, откуда у неё всё это…
Кира тихо хохотнула. Без радости.
— Ты не знаешь? Юр, она — питбуль в шёлковом халате. У неё, блин, на случай зомби-апокалипсиса папка с копиями паспортов всех соседей. А ты думал, она просто так ушла в тот день, хлопнув дверью? Она шла писать заявление!
Он снова замолчал. Потом — тихо:
— Что будем делать?..
— Во-первых, мы идём к юристу. Завтра же. Во-вторых — готовься: это будет война. Не твоя мама против меня. А я — против всего их семейного клана. Если ты соскочишь — я тебя сама сдам в приют для сбитых подкаблучников.
— Я не соскочу. — тихо ответил он. — Ты — мой выбор.
Кира посмотрела на него — долго, внимательно. Словно взвешивая, стоит ли верить.
— Тогда надевай штаны, Юрочка. Мы идём в ад. Через суд.
Сама напросилась, Татьяна Васильевна
Суд был не похож на кино. Никаких эффектных фраз, никто не кричал «Возражаю!», и судья не стучал молотком с драмой на лице. Все выглядели скучно, серо, и только одна Татьяна Васильевна сияла — в новой кофте с люрексом и непоколебимой уверенностью в своей правоте. Как будто пришла не на разбирательство, а на вручение Оскара за «Лучший драматический женский перформанс в категории «мать года»».
Кира — в классическом чёрном. Без эмоций. Почти. Юрий рядом, как школьник на родительском собрании, которому страшно, что в дневнике увидят «плевался на уроке».
А потом Кира встала. Спокойно. Без пафоса.
И начала выкладывать:
— Уважаемый суд, в ответ на иск я подаю встречный — о защите чести, достоинства и компенсации морального вреда. Основания — многочисленные случаи давления, оскорблений, угроз, вмешательства в личную жизнь и попытки манипуляции. И вот доказательства.
Она поставила на стол флешку. Судья кивнул помощнику, тот вставил её в ноутбук, и в зале послышалось:
— «Ты для моего сына никто. Без меня ты бы в ванной с плесенью жила, поняла? Запомни: пока я жива — ты тут только гостья. Я родила, я и распоряжаюсь!»
Запись — с кухни. Годичной давности. А за ней ещё одна.
— «Кира, ты хочешь проблем? Ты их получишь. Думаешь, что квартира твоя? Ха. Да я таких, как ты, через прокуратуру катком пущу!»
— «Если ты когда-нибудь поднимешь голос на Юру, я тебе колени прострелю. Своими руками. У меня связи, не сомневайся».
Татьяна Васильевна побелела. Потом порозовела. Потом попыталась вскочить:
— Это монтаж! Это всё монтаж! Она мстительница! Она всё подстроила, она ведьма!
Судья откашлялся.
— Уважаемая Татьяна Васильевна, соблюдайте порядок.
Адвокат Киры поднялся:
— Также прилагаем скрины переписок, фото её личных вещей, выкинутых в мусор, и квитанции за ремонт, оплаченные исключительно за счёт Киры. Включая счёт на кондиционер, который, по словам истицы, «она покупала».
Судья полистал бумаги. Приподнял бровь. Посмотрел на Татьяну Васильевну, которая уже выглядела не как «царица-мать», а как женщина, у которой на глазах сгорела дача, и сгорел дом соседа, и сгорел сам сосед.
Юрий не шевелился. Только сжал руку Киры — сильно, до боли. Она не убрала.
А через два часа судья произнёс:
— В иске истицы отказать. Встречный иск удовлетворить частично. Обязать Татьяну Васильевну К. выплатить компенсацию морального вреда в размере двухсот тысяч рублей. Также обязать освободить жилплощадь, находящуюся в собственности ответчицы, в течение пяти рабочих дней.
Тишина. Мёртвая. Только дыхание Татьяны Васильевны — как у бегемота после марафона.
И Кира сказала, мягко, но жёстко:
— Вы хотели по-взрослому, Татьяна Васильевна? Получили. И если ещё раз посмеете меня запугивать — на следующей флешке будет не только аудио. Но и видео. С кухни. Где вы с Юрой, кстати, обсуждаете, как бы «отжать квартиру у дурочки». Я ж берегу доказательства, знаете ли.
Юрий вздрогнул.
Татьяна Васильевна медленно встала. Подошла. И — выдохнула в лицо Кире:
— Ты сломаешь ему жизнь. Он не выдержит тебя.
Кира улыбнулась.
— Тогда пускай уходит. Дверь у нас открыта. И замки я завтра поменяю — на всякий случай.
Эпилог:
Кира действительно поменяла замки. Сразу.
Юрий остался.
Молча, с ощущением, что он вышел из чьей-то тени и впервые начал жить.
Татьяна Васильевна уехала к сестре в Подольск, но периодически названивает с номеров «Сергей электрик» или «Стоматология Улыбка». Кира не берёт.
А на двери теперь табличка:
«Моя квартира — мои правила. Не готов? Уходи»
