Когда умирает муж, женщина внезапно становится «удобной». Не потому что она этого хочет, а потому что теперь вроде как «никому не должна мешать». Валентина это почувствовала особенно остро уже на девятый день после похорон, когда к ней впервые пришла Марина — сестра покойного.
— Валюш, ну ты как тут? — с наигранной жалостью выдохнула она прямо с порога, занюханная какими-то сдобренно-приторными духами.
— Жива пока. Сама не знаю, как, — сухо кивнула Валентина, делая шаг в сторону, чтобы та прошла.
Марина прошла, как хозяйка, не забыв пронести перед носом Валентины целлофановый пакет с парой остывших пирожков — с картошкой, как всегда. Вечно с картошкой. Видимо, других вкусов не было в её мире.
— Вот, решила тебя порадовать. А то ты всё одна и одна… — театрально всплеснула руками Марина.
— Ага. Одна, без пирожков была. Теперь всё — праздник, — хмыкнула Валентина и пошла ставить чайник.
Дом был тихий. Даже слишком. После смерти Виктора шум телевизора перестал быть необходимостью, и теперь каждое движение Валентины звучало, как удар молотка: стук чашки, скрип шкафа, шорох тапок. Всё было громко, раздражающе. Да и Марина сидела как гостья в чужом доме, хотя вела себя, будто она хозяйка. Смотрела на стены оценивающе, глазами пересчитывала, сколько чего стоит. Особенно копилка-домик на полке — яркий, красный, фарфоровый, с окошками.
Там были деньги на Байкал.
Тихая мечта, как любимая старая песня, которую ты включаешь только ночью — чтобы никто не слышал, не начал ржать и не посоветовал «лучше сделать ремонт на эти деньги».
А мечта была простая: доехать до Иркутска, потом на автобусе до Листвянки, потом на катере — и вот он, Байкал, как на открытке. Валя представляла, как она стоит там, закутанная в шарф, с термосом в руках. Не фотографирует. Не делает селфи. Просто смотрит. Живёт. Без чужих забот.
Но этот термос в её руках заменился на чашку с мутным чаем — Марина снова пришла не просто так.
— Ты знаешь, у нас тут такое дело… — затянула она, и Валентина уже заранее знала, что речь не про пирожки и не про рецепты бабушкиных салатов.
— Нет, не знаю. Но, видимо, сейчас узнаю, — Валентина присела напротив, глядя прямо на лицо Марины. Не из злости. Из опыта.
Марина сделала два глотка, сморщилась, как будто пила керосин, и поставила чашку с демонстративной аккуратностью.
— Денис в этом году поступал. Золотая голова, Валюш, не побоюсь этого слова. Умничка. Но бюджет — не прошёл. Не хватило одного балла, представляешь? Одного!
— Куда поступал? — Валентина даже не попыталась притвориться заинтересованной.
— На юриста. В МГУ. Там конкурс — ты не представляешь!
— Представляю. У меня муж по этой специальности и умер. Наверное, от ужаса, как там теперь всё дорого, — Валентина склонила голову набок. Она уже начинала понимать, куда всё это ведёт.
— Ну вот… Я к чему… Денис расстроился, естественно. Но есть платка! 340 тысяч в год, это если без взяток. И я подумала… ну ты же всегда нам помогала… Может, и сейчас…
Вот оно. Вот она, гениальная причина визита.
Валентина замолчала. Не потому, что не знала, что сказать, а потому что знала — слишком хорошо.
— Марина, у меня пенсия двадцать три тысячи. В месяц. Ты серьёзно?
— Но ты ведь копишь! Я ж вижу — ты не живёшь на широкую ногу. Вон, фарфоровый домик этот…
Валентина резко встала.
— Ты пришла просить у меня деньги на обучение твоего племянника, зная, что у меня единственная мечта в жизни — поездка. Не машина. Не ремонт. Не поездка в Турцию. Просто поездка на Байкал. За свои. С пенсии. За тридцать лет работы и ещё пять вдовства. А ты сейчас сидишь и глазками хлопаешь, как будто это нормально. Ты вообще слышишь себя?
— Валя… Ну что ты… Он ведь мальчик хороший. Он будет тебе благодарен!
— Я не банк. Мне от его благодарности тепло не станет. И это не “он будет благодарен” — это “ты хочешь, чтобы я за него заплатила”. Вот и скажи честно.
Марина потупила взгляд. Это было единственное честное движение за весь вечер.
— Ну… Если не ты… Кто? Он ведь не виноват, что у нас денег нет. Ты всё равно одна, Валюша. Ну, а так хоть доброе дело сделаешь. Всё лучше, чем на старости лет по России кататься…
По России кататься.
Вот оно. Вот где всё срезонировало. Валентина вдруг поняла, что она не просто «вдова с пенсией». Она для них — тупо кошелёк. Сентиментальный, наивный, с пирожками. Без детей, без шумной родни, без адвоката.
Но у неё была мечта. Старая. Настоящая. И она не хотела, чтобы её снова поставили на паузу, как это делали всю её жизнь: сначала муж, потом работа, потом больница, потом похороны.
И вдруг, в абсолютной тишине, Марина добавила, почти шёпотом:
— А если не заплатим сейчас — он не поступит. Это билет в жизнь, Валя… Ты же не пожалеешь?
Валентина ничего не ответила. Просто молча встала, пошла на кухню, взяла эти два чертовых пирожка и аккуратно, не глядя, положила обратно в пакет.
— Марина. Забери вот это. И давай так. Я подумаю. Ответ дам через неделю. А пока — мне нужно побыть одной.
— Ну… хорошо. Только не тяни. Время — не резиновое…
— Вот именно, — кивнула Валентина, глядя прямо ей в глаза, — время — не резиновое. Моё тем более.
Дверь закрылась.
А потом наступила тишина. Такая густая, что казалось, она капала с потолка.
Валентина подошла к полке, сняла копилку-домик и прижала к себе, как ребёнка.
— Не дам я тебя. Пошли они все…
Но про себя всё же подумала:
А если правда — пацан без учёбы останется? А если я потом пожалею?
И вот с этим вопросом она пошла спать. Точнее — валяться в кровати и смотреть в потолок.
Потому что спать, когда тебя держит за горло совесть, просто не получается.
Всю неделю Валентина ходила с лицом, как будто у неё камень в ботинке. И достать не может, и идти надо. Она стирала, поливала цветы, варила что-то невразумительное из макарон и сосисок, которые ещё в прошлом месяце должны были закончиться, но жили, как тараканы.
Марина не звонила. Видимо, решила сыграть в холодный шантаж: «Если долго молчать — может, Валюша сама предложит». Или просто сидела и мылась в собственной правоте.
А Валентина варилась в своей каше из сомнений и привычной вины. Прямо как в детстве, когда украдёшь чужую жвачку, а потом неделю спишь с мыслью, что попадёшь в ад.
На пятый день она пошла в магазин — просто, чтобы проветриться. Взяла сумку, потёртую, но с гордым шиком, и отправилась за яйцами, хлебом и колбасой. Хоть какое-то удовольствие.
Магазин был обычный — с продавщицей в сетке на голове и песнями из «Ретро FM». У Валентины с этим местом была история: один раз она тут уронила пачку гречки, и с тех пор продавщица её запомнила, как «та, которая хромает и уронила». Ну а что — у всех свои прозвища.
В этот день всё было как обычно. До тех пор, пока она не услышала знакомый голос. Такой, с перчинкой и жалостливым тоном, как у училки, которая ставит двойку, но с улыбкой.
Марина.
— Да да, я ей сказала, конечно! Она, знаешь, такая… наивная. Всё про Байкал свой. Мечтает, дурында. А я ей: «Валя, ну ты же добрая, ну помоги!»
Голос доносился из соседнего ряда, где продавали туалетную бумагу и конфеты по акции.
— А она что? Молчит. Думает, значит. Ну, я ещё пирожков напеку на выходные, зайду — подожму там… Она ж вдова, жалко её. А деньги у неё точно есть. Копит, копит… А мы тут с Денисом по сусекам скребём!
Денисом.
По сусекам.
Жалко её.
Валентина осталась стоять за углом. Не шевелилась. Не дышала. Только сердце тук-тук-тук, как барабан на похоронах собственного достоинства.
— Главное — не давить сильно. Она если почувствует, что её использовать хотят, закроется, как ракушка. Надо мягко. Через слёзы. Через «надеемся только на вас»…
— А если не даст? — подал голос второй, неизвестный. Мягкий, мужской.
— Ну… значит, потратила жизнь зря. На Байкал в её возрасте? Ну ты сам подумай. Это же абсурд.
Валентина не пошла к ним. Не вышла на бой, не устроила сцену. Она просто развернулась, положила обратно в корзинку пачку масла и ушла. На автопилоте.
Дома она не плакала. Даже не материлась. Просто достала копилку-домик, поставила на стол и долго смотрела. Минут пятнадцать. Потом встала, пошла в ванну и включила кран. Очень горячий. Пусть пар снесёт из головы весь этот позорный спектакль, в котором она играла «добрую дура».
Но вода не помогла.
«Потратила жизнь зря…»
Это фраза как будто впечатывалась в зеркало.
Вечером она позвонила Лене — единственной своей подруге, с которой они ещё пели вместе в хоре. Ленка была вечно занята, но зато знала, когда надо просто слушать, не перебивать.
— Лен, прикинь, я услышала, как они меня обсуждают в магазине. Марина и какой-то мужик. Обзывают. Типа старая, мечтает, дурында… А она ко мне с пирожками ходит. Хитрющая тварь, оказывается.
— Так! А теперь внимательно: ты будешь давать им деньги? — голос Лены стал как у командира спецназа.
— Не знаю. С одной стороны, жалко парня. А с другой — не хочу, чтобы меня использовали, как пенсионную банкоматку.
— Валя. Ты не обязан быть хорошей. Особенно тем, кто тобой вытирает ноги. Если они считают, что ты потратила жизнь зря — самое время потратить остаток жизни на себя. Хотя бы один раз. Поняла?
— Ну… — Валентина закусила губу.
— Завтра с утра — иди и покупай путёвку на Байкал. Не откладывай. Просто сделай. До конца недели — ты должна держать в руках билеты. Всё. Я сказала.
— Ты всегда была диктатором, — усмехнулась Валентина.
— А ты — слишком доброй. Пора меняться. Удачи тебе, Байкальская вдова.
В ту ночь Валентина легла в постель с неожиданным спокойствием. Её никто не убедил, не переубедил, не запугал. Просто… голос Марины в магазине выключил какой-то старый тумблер внутри. Тот самый, который отвечал за «быть хорошей», «всем помочь», «не обидеть».
А утром — ровно в 08:52 — она открыла ноутбук, нашла сайт турагентства и ввела в поисковую строку: «Байкал. Лето 2025. Путёвка».
И пока чайник вскипал, она уже оформляла бронь.
Пусть думают, что она потратила жизнь зря. Пусть ржут. Она поедет к Байкалу. А они — к чёрту.
Утром Валентина надела своё самое боевое платье — тёмно-синее, с пуговицами и поясом, который подчёркивал талию, если втянуть живот и стоять боком. Подвела глаза, надела серёжки и впервые за последние годы посмотрела в зеркало не как «вот эта бабка с вокзала», а как женщина, у которой в кармане маршрут не на рынок, а к озеру-мечте.
Путёвка была оформлена. Её ждали три недели у Байкала, с экскурсиями, песнями у костра и даже баней на берегу. Валентина впервые чувствовала, что покупает не «отдых», а право жить по-своему. За свои. Для себя. Без «надо».
Но как же в жизни бывает красиво — когда тебе подсовывают сюрприз не в подарочной коробке, а в виде бывшего зятя, стоящего под дверью с цветами и выражением лица «я всё осознал».
— Валя… Привет. Я знаю, неожиданно. Но я должен был прийти. Поговорить.
Это был Роман. Муж её покойной дочери. Бывший. Такой, которого «вроде не за что ненавидеть», но и в глаза смотреть не хочется — потому что слишком много несказанного.
— Ага. Очень неожиданно, — Валентина упёрлась рукой в косяк. — Ты чего? Цветы по ошибке принёс?
— Нет. Я… Я узнал, что ты собираешься на Байкал. И решил — надо поговорить. Мы ведь семья.
— Ага. Только как-то выборочно. Ты же исчез, когда Дашу похоронили. Слово «соболезную» тебе, видимо, было не по карману.
Роман опустил глаза. В его руках дрожали лилии. Бессмысленные, как извинения через три года.
— Я был в ужасном состоянии. Я не справился. Прости.
— Я тоже не справлялась. Но я не сбежала. — Валентина отступила вглубь квартиры. — Ладно. Говори быстро. Мне ещё чемодан собирать.
Он прошёл внутрь, сел на краешек стула, как школьник на родительском собрании.
— Я хотел… предложить помощь. Я тут начал бизнес небольшой. Своё дело. И хочу отблагодарить тебя. Ты была рядом с Дашей. Ты всё тянула. Ты воспитывала Сашку, когда я с ума сходил. Я должен это компенсировать.
— Компенсировать? Чем? Переводом на карту? Или речами на тему «как я вырос как личность»?
— Хочешь — деньгами. Хочешь — просто поедем с тобой. Вместе. Я тоже мечтал об этом Байкале. Даша всё время говорила, что нас туда отвезёт. Мы так и не доехали…
Валентина замолчала. Где-то внутри защёлкнулась дверца. Не на ключ — а намертво.
— Ты проспал три года, а теперь решил прыгнуть в вагон мечты? Не получится, Рома. Байкал — не групповая терапия. Это мой маршрут. Моя точка. Мой, чёрт возьми, отпуск жизни. И я еду одна.
— Но ты же одна…
— А вот и нет, — Валентина усмехнулась. — Я еду с собой. С той, которой всё время говорили «потерпи», «подожди», «не сейчас».
Роман встал. Цветы остались на табуретке, как неудачный тост.
— Если передумаешь…
— Не передумаю. Только если ты вырастешь в шапке Мономаха и будешь уметь варить уху без Ютуба. Пока — дверь там.
Когда он ушёл, Валентина выдохнула. Села. Посмотрела на чемодан. Потом — на копилку-домик, в которой больше не было денег, но осталась привычка мечтать.
В обед Марина позвонила.
— Валя, ну ты же понимаешь… Мы в безвыходной ситуации… Денису так надо! Я тебя прошу…
— Марин, ты лучше пирожки неси соседке снизу. Я уезжаю. И я тебя очень прошу — не используй слово «прошу» как способ манипулировать. Это не работает.
— Ты правда… решила поехать?
— Не решила. Уже лечу.
И, не дождавшись ответа, Валентина нажала «отбой».
Вечером она уже была в аэропорту. С хрипловатым голосом в динамиках, женщинами в клетчатых сумках и парой влюблённых, которые целовались, как будто им двадцать, а не сорок пять.
Она стояла у выхода на посадку и улыбалась.
Мир, где она — главный герой собственной жизни, наконец начался.
