— Ну и где у вас тут веник-то лежит? — Голос матери, Вероники, пронёсся по квартире, как сквозняк, сдвигая с места и без того шаткое утро.
Лёша моргнул, отрываясь от ноутбука.
— Мам, ты опять без звонка пришла. Я же просил…
— Ой, не начинай, — перебила она. — Хотела тебе супчика сварить, а тут представляешь Света, наверное, весь холодильник под завязку своими банками забила. Где мясо? Ты вообще ешь нормально?
Из кухни донёсся звон кастрюль. Света с силой закрыла дверь комнаты. Лёша провёл рукой по лицу. Ему казалось, что мать даже стены умела расшевелить своим тоном.
Лёша никогда не называл Веронику «мамой» в мыслях только по имени. Вероника.
Так её все звали в посёлке.
Гулящая, весёлая, с вечно новыми прядями и старыми историями.
Родила его в восемнадцать и сразу же передала бабушке: мол, «у меня жизнь только начинается, а не заканчивается».
Бабушка Мария Ивановна была строгой и тихой.
Она не говорила плохо о дочери, но всегда держала Лёшу под боком. Он и в школу сам ходил, и картошку сам чистил, и знал с детства: если хочешь чего-то добивайся сам.
А Вероника тем временем «искала себя». То в городе на маникюрные курсы ездила, то в санатории «отдыхала», то в двадцать пять, снова стала «студенткой», поступив в колледж на очное не за знаниями, а за вниманием.
Молодые мальчики, тусы в общежитиях, селфи на фоне пальм в торговых центрах.
А Лёша… Лёша любил старый, трескучий компьютер, который когда-то оставил отец. Его он не помнил был случайный, мимолётный.
Но именно с этим компьютером он ночами напролёт разбирался в кодах и схемах. Ум у Лёши был светлый, точный. За пару лет после школы он прошёл онлайн-курсы, уехал в город, нашёл работу в небольшой IT-компании.
— Пацан с головой — говорил о нём начальник.
— Если не перегорит — далеко пойдёт.
Он не перегорел. Он зацепился. Потом стал фрилансить.
Программы, интерфейсы, сайты всё давалось ему легко. Как будто внутри у него был какой-то чёткий компас: цель, движение, результат.
Свету он встретил в кофейне, куда бегал по утрам с ноутбуком. Она училась на дизайнера, тянула проекты на фрилансе и пила чай без сахара.
Нежная, смешливая, но с характером. Через полгода они уже жили вместе. Однушка в старом доме, но уют, тишина и покой.
— Хочу перевезти маму — сказал он однажды, глядя в окно.
Света молчала. Потом пожала плечами.
— Ну… если ты считаешь нужным. Главное — не к нам.
Он засмеялся тогда. Сам не знал, почему вдруг решил это сделать.
Наверное, чувство долга. Или благодарности за то, что всё-таки родила, хоть и передала бабушке.
Он думал: вот начнёт она новую жизнь, найдет работу, будет счастливой.
Он снял Веронике просторную двушку в соседнем районе.
Не для удобства — для её многочисленных кошек и пса, что едва влезал в лифт.
— Лешка, ты теперь богатый у меня! — Смеялась она, шлёпая по его плечу.
— Ну всё, теперь и я поживу по-человечески.
Он кивнул, искренне веря, что всё только начинается.
— Там на ресепшене сидеть предлагали — рассказывала Вероника через месяц. — Ну ты понимаешь, за двадцать-то тысяч? Это ж не работа, а насмешка.
— Мам, ну для старта — нормально. Главное зацепиться.
— Не-е, не моё это. Я в людях хорошо разбираюсь, а они — врут все. Лучше уж дома посижу.
Она «посидела» один месяц. Потом ещё. Потом год. Лёша тянул две квартиры, коммуналку, еду — и свою, и мамину, лекарства кошкам, ошейники, корм, прививки, всё.
С каждым месяцем в его ноутбуке открывалось всё больше вкладок с задачами и всё меньше — с музыкой.
Света тихо злилась. Учёба, диплом, сессия — а дома вечно что-то не так.
То Вероника заявится без предупреждения, то устроит лекцию на тему «чем кормить мужчину».
— Твой Лёшка уже изнутри весь испорчен, — заявляла она.
— Пицца, роллы эти ваши, курицу он магазинную ест. Я бы ему кашки сварила, бульончику. Да некому.
Света стискивала зубы, но молчала. До поры.
Однажды Вероника пришла с супом в кастрюле. Встала в дверях кухни и сказала:
— Я вот подумала, сынок. А может, я к вам перееду? Ну а чё — ты ж всё равно деньги тратишь, а тут бы я и готовила, и убирала.
А Света, гляжу, вся в делах — не до тебя ей.
Лёша уставился на мать, не веря ушам.
— Мам, у нас тут однушка. И… у нас всё нормально.
— Та я и не мешать. На кухонном диванчике мне бы хватило.
— Мам. Нет.
В комнате воцарилась тишина. Тёплая, густая. Из коридора донёсся хруст пакета. — Вероника тихо вышла, закрыв за собой дверь.
— Ты с ума сошёл, что ли? — Света швырнула ключи на стол, не сдержавшись. — Она каждый день у нас как на работе. То с супом, то с упрёками. А теперь ещё жить с нами хочет?
Лёша молча снял куртку. За день он вымотался, сдал срочный проект, мечтал о тишине. А получил — как обычно.
— Свет, она просто предложила… — выдохнул он.
— Нет, Лёш, она не просто предложила. Она давит. Постоянно. Тебе не кажется, что ты живёшь на два фронта?
Он сел на край дивана. Промолчал.
Он действительно жил на два фронта.
Вероника, несмотря на отсутствие реальной занятости, вела себя так, будто её жизнь была наполнена важнейшими делами:
«Я с утра за кошкой гонялась, у неё шерсть клочьями, потом в вет клинику, потом корм искать — ты же сам сказал, только вот этот покупать…»
Первые месяцы он сочувствовал.
Потом — раздражался. А потом начал уставать. Всё чаще хотел выключить телефон.
Ни слышать, ни объяснять, не подставлять плечо под чужую лень, замаскированную под «трудности».
— Ты для неё не сын, Лёш, — однажды сказала Света. — Ты банкомат.
И жилетка. И грузовик. Всё в одном.
Он не ответил. Слишком больно было соглашаться.
Когда очередной проект сорвался, потому что он провёл полдня, помогая Веронике переставить мебель для кошачьего уголка, а потом ехал с ней за песком и подушками, Лёша впервые закрыл ноутбук с силой.
— Всё. Хватит.
Он не сразу решился. Несколько дней ходил, будто по минному полю. Но потом собрался и пришёл к матери.
— Мам, я больше не могу оплачивать твою квартиру, — сказал он прямо.
— Я тяну две семьи. У меня нет остатка на себя. Я не отдыхаю, не живу. Ты обещала найти работу — прошёл год.
Вероника округлила глаза.
— Ты что, выгоняешь меня?
— Нет, мам. Я не выгоняю тебя. Но я больше не могу всё это тянуть — голос Лёши дрожал, но он не отступал.
— Я устал. Я плачу за твою квартиру, за коммуналку, за корм для животных, за всё. А ты… ты даже не пытаешься что-то изменить.
— Я пыталась! — вскинулась Вероника. — Но мне везде отказывают. Везде молодёжь, а я кому нужна?
— Ты моложе половины сотрудников у Светы в универе!
Ты здорова, активна, умна. Можешь пойти администратором, на ресепшен, продавцом… кем угодно. Ты просто не хочешь. А я больше не могу быть твоей опорой, если ты сама не стараешься хотя бы стоять рядом. Не за моей спиной, мам, а рядом!
— А Света тебе это в уши шепчет, да? Вот она тебе и дороже, чем мать!
— Дело не в Свете, — сдержанно ответил он. — Я тебя люблю. Но ты не ценишь ни моего времени, ни моих сил. Я тебя не брошу, если случится беда. Но в обычной жизни — ты должна сама.
Она не плакала. Она хлопнула дверью. Потом ещё не раз звонила, говорила, что «сынок предал», что «всё ему в жизни далось благодаря ей» — и Лёша впервые за все годы ощутил злость.
Ни боль, ни вину, а именно злость. На манипуляции, на враньё, на перекручивание фактов.
Света села рядом. Молча взяла его за руку.
— Я знаю, ты старался. Правда. Но не всякая мама — мать.
Иногда кровное родство — это просто биология. А любовь и забота — это то, что выбирают.
Он посмотрел на неё. И впервые за долгое время ощутил облегчение.
Через месяц Вероника уехала обратно в посёлок. Сказала, что «в городе ей всё чужое». Больше не звонила.
Он иногда думал о ней. Смотрел на номер в телефоне, но не набирал. Просто знал: он сделал всё, что мог. Остальное — уже не его борьба.
А жизнь шла вперёд. Света устроилась на первую работу, они переехали в квартиру побольше. Не роскошную, но свою. Без визитов, скандалов, без запаха кошачьего корма и холодных манипуляций.
И каждый раз, когда он заходил домой, слышал смех, чувствовал тишину и спокойствие — Лёша вспоминал, зачем он всё это сделал. Для себя. Для любви. Для жизни, где можно быть взрослым не только по паспорту, но и по выбору.
