— Ира, только без истерик, — Дмитрий говорил как всегда: будто не ему жить в этой квартире, а соседу по лестничной клетке. — Мама временно. Всего на пару недель.
— Пару недель? — Ирина оторвалась от стиральной машины и посмотрела на него, прищурившись. — Ты понимаешь, что она уже третий раз «временно» у нас живёт? В прошлый раз она забрала моё место на кухне, потом влезла в шкаф в спальне, а теперь уже предлагает нам кроватку сыну в гостиную переставить. Это временно?
— У неё давление, Ира. И ей в поликлинике надо к кардиологу. А от её дома до неё — две пересадки. Ей тяжело. Здесь ей проще.
«Здесь» — это в нашей с тобой квартире, Дмитрий. Которую мы купили вместе. В ипотеку. На двоих. И только потому, что ты не смог сказать «нет» своей маме, она тут теперь хозяйка, а я — как квартирантка.
Ирина этого вслух не сказала. Она устала говорить. Особенно когда слова отскакивают от Дмитрия, как мячик от стены.
Сын, Артём, хлопнул дверцей холодильника и заглянул в коридор.
— Мааам, можно я к Ваньке схожу? Его бабушка торт испекла.
— Конечно, иди. Только вернись до семи.
Он скрылся, оставив за собой запах какао и носки на лестнице. Ирина выдохнула.
Ольга Петровна появилась в проёме кухни, словно актриса в финальной сцене драмы.
— Я извиняюсь, — голос звучал нарочито тихо, но в глазах плескалось раздражение, — но кто будет вытирать лужу под сушилкой? Или это у вас, молодёжи, теперь нормально — жить как на помойке?
— Лужа — от машинки, — спокойно ответила Ирина. — Уплотнитель протекает, я уже заказала мастера.
— А вы не пробовали просто перестать стирать каждый день? Это, знаете ли, излишество. Ребёнку не надо менять футболку три раза в сутки.
Ирина медленно вытерла руки полотенцем, развернулась и посмотрела на свекровь. Спокойно, без агрессии. Просто посмотрела — и та, кажется, почувствовала холод.
— У Артёма аллергия на пыль. И да, я предпочитаю, чтобы мой ребёнок пах свежестью, а не нафталином.
Ольга Петровна фыркнула, как женщина, которую не взяли на почётный пост в домкоме.
— Всё вы знаете, Ира. Всё лучше всех. Только вот счастья что-то в глазах не видно. А я вот своего мужа до конца проводила. Врачи руками разводили, а он меня за руку держал, пока глаза не закрыл. А вы, молодёжь… Карьера, деньги… А семья? Душа? Забота?
Дмитрий, всё это время молча ковырявшийся в телефоне, наконец поднял глаза.
— Мама, ну не начинай…
— Это ты мне? — Ольга Петровна навела на сына тяжёлый взгляд. — Я тут говорю, как есть. А вы думаете, если в ипотеку влезли, так уже всё — жизнь удалась? Я тебя, Димочка, растила, а теперь смотрю, как твоя жена мне указывает, когда стирать и где ходить.
«Вот оно», — подумала Ирина. Очередной заход. Постоянное «я растила», «я ж мать», «я-то знаю». А по факту — человек, который ничего не даёт, кроме претензий. Ни помощи, ни доброты, только вечная неудовлетворённость.
Поздно вечером Ирина вытерла с кухни крошки — Ольга Петровна, как всегда, оставила «на потом». Дмитрий уже лёг. Она поставила чайник, села на табурет и уставилась в окно. В ночи мерцали редкие огни. На углу дымила мусорка — кто-то спалил старый матрас.
Жизнь, казалось, трещала по швам. Работа — бесконечные дедлайны. Дома — атмосфера, как на пороховой бочке. Свекровь делает замечания при сыне. Дмитрий молчит. Говорит, не хочет «вносить напряжение».
— А его и не надо вносить, Димочка, — вслух сказала Ирина, — оно уже давно тут живёт. Вместе с твоей мамой.
Завтра она получит премию. Большую. Столько часов переработок, столько проектов. Эти деньги — шанс. На что-то своё. На вложение в будущее Артёма. Или, может быть, на запасной выход из этой квартиры, из этой жизни, где она вечно на вторых ролях.
И вот тогда — тогда она скажет. Всё. Раз и навсегда.
На следующее утро Ирина проснулась раньше всех — даже раньше будильника. Премию должны были перевести сегодня, и она заранее знала: как только деньги упадут на счёт, в доме начнётся настоящий спектакль.
Она приготовила завтрак — овсянку для Артёма, яйца для себя, бутерброды для Дмитрия. Ольге Петровне — как обычно — ничего не делала. Женщина привыкла вставать после всех, чтобы потом с трагическим выражением лица спрашивать, почему никто не подумал о старших.
В половине девятого телефон Ирины тихо пискнул. Она открыла банковское приложение — цифры мигнули на экране, и от сердца отлегло: премия пришла. Девяносто тысяч. Не огромные деньги, но для их семьи — серьёзная подушка.
В эту секунду в кухню вошла Ольга Петровна. В халате, с заспанным лицом и вечным выражением обиды на лице, как будто её ни за что осудили в суде народа.
— О, уже жрёте? — сказала она, бросив взгляд на стол. — А я думала, хоть чашку чая сварганите. Ну да, чего ждать от женщины, у которой на уме только работа.
Ирина промолчала. Просто доела свои яйца и встала от стола.
— Дмитрий, — крикнула она в комнату, — можешь на минуту?
Он вышел, потирая глаза.
— Что случилось?
— Премия пришла. Как и говорили — девяносто. Я хочу положить их на отдельный счёт. Для Артёма. Отдельную карту открыть, без доступа третьих лиц.
— Для Артёма? — переспросила Ольга Петровна, которой никто слова не давал, но которую это никогда не останавливало. — То есть ты хочешь сказать, что ты, живя в квартире, где вас приютили…
— Приютили?! — Ирина резко развернулась. — Вы сейчас серьёзно? Это квартира моя и Димы. Мы её купили вместе. И ипотеку платим вместе. Никто нас не приютил.
— Вот как ты заговорила, — свекровь прищурилась, — значит, когда вам надо, то вы «одна семья», а когда дело доходит до денег — так сразу «отдельные карты»?
— Мам, ну хватит, — попытался влезть Дмитрий. — Это не твоё дело.
— Конечно. Когда деньги приходят, я тут никто. А когда заболела, ноги отекли, давление скачет — бегите к бабушке, она поможет.
— Вы помогаете только тем, что создаёте напряжение, — сухо сказала Ирина. — В этой квартире у меня каждое утро начинается с обвинений. Я не прошу ни помощи, ни участия. Но и в мои решения вы вмешиваться не будете.
— Ты хочешь от меня избавиться? — театрально спросила Ольга Петровна. — Прямо скажи. Хочешь, чтоб я ушла?
— Да, — выдохнула Ирина. — Именно этого я хочу. Чтобы вы ушли.
В комнате воцарилась тишина. Даже Артём, вышедший попить воды, замер у дверей. Дмитрий растерянно посмотрел то на мать, то на жену. Казалось, он пытался найти кнопку «перемотать».
— Ирина, — наконец произнёс он, — нельзя же так резко. Это всё… как-то по-жесткому.
— А по-другому ты не слышишь, Дим. Я тебе полгода намекаю. Мягко. Просила, говорила. Ты всё «ещё чуть-чуть», «мама болеет», «не сейчас». Так вот — сейчас.
Ольга Петровна, побелев лицом, села на табурет. Плечи её ссутулились, но взгляд оставался ледяным.
— Значит, так. Раз ты такая умная и независимая, живите как хотите. Но не забывай, что ты — просто жена. А квартира, в которой ты тут царствуешь, ещё и моего сына.
— Верно, — кивнула Ирина. — Только не забывайте, что сыну тридцать восемь. И он женат. А не прикован к вашей юбке.
— Знаешь, я когда-то тоже была невесткой, — вдруг сказала Ольга Петровна, глядя в сторону. — И терпела. Не строила глазки, не строила «карьеру», не выставляла родителей мужа за дверь. Потому что семья — это не место, где удобно. Это место, где держат друг друга. Даже если тяжело.
— А вы не задумывались, — мягко ответила Ирина, — что именно из-за такого подхода у нас теперь вся страна живёт по принципу «терпеть»? А я вот не хочу. Не хочу терпеть ради галочки. Ради того, чтобы кто-то когда-то сказал: «Молодец, вытерпела».
Она развернулась и пошла в комнату, где на тумбочке лежала её банковская карта. Деньги уже были на отдельном счёте. Завтра же она узнает условия досрочного погашения части ипотеки. Если получится — за счёт этой премии они уменьшат платежи и хоть немного вздохнут.
Или, может быть, она — одна — вздохнёт. Потому что всё чаще ей казалось: Дмитрий — просто фон. Как шкаф: вроде и есть, и вещи в нём хранятся, но толку — ноль. А ещё — иногда хлопает дверью.
Вечером она сидела в ванной, намылив волосы, и думала: может, если бы Ольга Петровна была другой… добрее, мягче… она бы и не возражала против её присутствия. Но когда в собственном доме ты не можешь включить музыку или насыпать себе хлопья, не услышав «а в моё время…», — тогда всё, границы пройдены.
— Ты всё сделала правильно, — вдруг прошептала она себе. — И пусть это будет началом. А не концом.
Утро в квартире началось с гробовой тишины. Даже чайник кипел как-то робко. Ирина сидела на кухне в спортивных штанах, с некрашеными ресницами и чашкой кофе, который больше напоминал угольную пыль в воде. Она не спала почти всю ночь — мысли крутились в голове, как бельё в барабане стиралки: громко, бессмысленно и без конца.
Ольга Петровна за завтраком не появилась. Дмитрий, пробежав мимо кухни, как школьник мимо физрука, забрал кофе в термокружке и что-то пробормотал о срочном звонке. Она его не остановила. И не потому, что не хотела. Просто устала быть единственной, кто делает шаги.
Около одиннадцати в дверь позвонили. Ирина чуть вздрогнула — Ольга Петровна почти всегда выходила из дома только по средам и только в аптеку. Сегодня была пятница. Она открыла с лёгким опасением — а вдруг соседка пожаловаться пришла? Но на пороге стоял грузчик.
— Куда заносить? — хрипло спросил он, мотая головой на коробки за спиной.
— Простите, вы кто?
— Доставочка, — ухмыльнулся он. — Три коробки, один чемодан, две сумки. Ольга Петровна?
— Эм… да.
Он кивнул кому-то за спиной, и началось. Сумки с застёгнутыми молниями, коробки с надписью «Кухня» и «Тёплые вещи», и старый зелёный чемодан с трещиной на боку — всё это через пятнадцать минут аккуратно стояло в коридоре. А за ними появилась и сама хозяйка с новой причёской и губами, выкрашенными в насыщенный вишнёвый.
— Вы что… уезжаете? — тихо спросила Ирина.
— А что, нельзя? — в голосе Ольги Петровны звучала злость, граничащая с торжеством. — Ты же хотела, чтобы я ушла. Вот и иду. Я позвонила сестре — она в Мытищах, у неё двухкомнатная. Перебьюсь. Ты победила, Иринушка. Радуйся.
Ирина, вопреки себе, почувствовала, как что-то болезненное стянуло грудь. Нет, она не жалела. Но было что-то невыносимо человеческое в этом: видеть, как человек, пусть и трудный, всё-таки уходит — со своей сумкой, со своей обидой, со своей гордостью.
— Подождите, — она шагнула вперёд. — Я… Не хотела, чтобы всё закончилось так.
— А как ты хотела? Чтобы я осталась, но перестала дышать?
— Нет. Чтобы вы… начали видеть во мне человека. А не просто чужую бабу, которая «унесла сына».
— Видела бы ты себя со стороны. Всё у тебя по плану. Деньги — туда. Муж — туда. Ребёнка — в садик, и чтоб не мешал. А я — старый чемодан без ручки. Нужна, когда удобно. А когда нет — мешаю.
Ирина замерла. Впервые в жизни — по-настоящему — ей стало жаль. Потому что услышала не упрёк, а усталость. Ольга Петровна не была монстром — просто она выросла в мире, где любовь выражали через контроль. Где «поддержка» значила «как я скажу, так и будет». И вот теперь — она уходила. Проиграла свою войну.
— Может, всё-таки останетесь? — неуверенно сказала Ирина. — Не навсегда. Просто… не уезжайте вот так.
— Я уже позвонила такси, — отрезала та. — Я не из тех, кто шантажирует уходами. Я если сказала — то ушла. А ты, Ирина, подумай. Победа, которая оставляет после себя пустоту — она того стоит?
Через пятнадцать минут такси увезло коробки, сумки, чемодан. И женщину в вишнёвой помаде, которая никогда не умела прощать. А может — просто не умела просить прощения.
Вечером Дмитрий пришёл тихий. Сел на край дивана и уставился в пол.
— Я ей звонил, — сказал, не поднимая головы. — Она в порядке. Сказала, что рада, что ты наконец сказала ей правду. Но всё равно — больно.
— Мне тоже, — ответила Ирина.
Он кивнул. Потом встал, подошёл к холодильнику, достал молоко, налил себе в чашку и сказал:
— Я тоже ухожу. Не к ней. Просто… я пока не понимаю, как жить дальше.
Ирина смотрела ему в спину. И ни злости, ни слёз внутри не было. Только тихая ясность: иногда, чтобы собрать себя, нужно сначала потерять всё вокруг. И тогда, может быть, у тебя получится вырасти по-настоящему. Не для кого-то. А для себя.
Утром следующего дня она снова проснулась раньше всех. Только теперь — в пустой квартире. Без коробок, без обвинений, без компромиссов.
И с ощущением свободы. Тяжёлой, неловкой, пугающей.
Но своей.
