— Продай ты уже эту свою берлогу и хватит тянуть резину! Семья — это когда всё общее, а у вас, извините, каждый сам по себе! Так и протянете полжизни в съёмных углах и с вечными долгами. А всё, что нужно — это поступить разумно. Как взрослые. Продай, наконец, эту злополучную квартиру!
Антонина Петровна стояла в дверях кухни, как рассерженная фея, у которой забрали волшебную палочку. Во взгляде свекрови сверкала незыблемая уверенность: её слово — последняя инстанция.
Маша пыталась нарезать огурцы, но каждый выпад Антонины бил по нервам.
— Антонина Петровна, мы это уже обсуждали, — спокойно сказала она, не отрывая глаз от доски. — Квартира моя. Продавать её я не собираюсь. Мы с Артёмом копим на ипотеку. У нас есть план.
— Это у вас что, такой вечный план? Лет десять копить, а потом двадцать лет платить? Нет уж. По уму надо — продала, вложилась, родила. Как у нормальных людей.
Маша аккуратно отложила нож. Вдруг стало не до готовки.
— Может, вы ещё предложите деньги вам на счёт перевести?
Свекровь вздохнула так трагично, что хоть в театре играй.
— Ну вот опять. Я ведь по-доброму… Я просто переживаю. А ты сразу в штыки.
— Потому что ваше «по-доброму» каждый раз заканчивается тем, что я должна остаться без квартиры и с ипотекой, а ваш сын…
В этот момент на кухню вошёл Артём. Выглядел он скорее растерянным, чем решительным — мял в руках телефон, избегал взглядов.
— Мама, давай позже. Мы тебя услышали.
Маша глянула на мужа и поняла: он не щит, а переводчик. Переводчик с «маминого» на человеческий.
— Ну да, конечно, — Антонина поднялась. — Только не жалуйтесь потом, когда окажется, что у вас ни гнезда, ни будущего. Начнёте жить как семья — дайте знать. А пока это всё… детский сад.
Она ушла, аккуратно прикрыв дверь. Не хлопнула. Но внутри Маши что-то будто оборвалось.
Ей вспомнился визит Антонины год назад. Свадьба только отгремела. Они с Артёмом жили в съёмной, а свою однушку Маша уже сдавала.
— Ну что, уютненько у вас тут, конечно. Но жить-то где думаете? Всю жизнь в чужих стенах? У тебя ведь своя квартира есть. Почему пустует?
Маша подала чай. Улыбнулась — вежливо, но нервно. Ведь недавно Артём осторожно поднял вопрос денег. Было видно: сравнивает. А раз сравнивает — лучше сдавать и приписывать к доходу.
— Не пустует. Мы копим. В ипотеку сразу не полезли. Хотим немного притереться.
— Машенька, ты же умная девочка, — покачала головой свекровь. — Продай свою студенческую берлогу, вложись в что-то нормальное. Ребёнок у вас появится, и куда вы? В однушке друг у друга на головах сидеть?
— Я продавать не буду, — Маша убрала улыбку. — Это моя единственная защита.
— Ну смотри, — сузила глаза Антонина. — Только не увлекайся этой своей «независимостью».
Из воспоминаний Машу вырвал голос Артёма:
— Ты могла бы быть помягче. Она же хочет как лучше…
— А ты мог бы быть пожёстче. Хоть раз. Или ты считаешь, она права?
Артём не ответил. Пошёл на балкон с сигаретами. Маша смотрела на его плечи: вроде бы широкие, а опереться не на что.
Вечер закончился в тишине. Пустота в груди только укрепила Машу в мысли: она делает всё правильно.
Через пару дней всё стало ещё хуже.
— Ты держишь меня запасным вариантом, да?
Артём только вошёл и тут же бросил это. Лицо — словно с фронта. И правда: фронт шёл по линии между его разумом и маминой кухней.
— Я устал быть между вами. Тебя и маму надо развести по разным городам. И то, наверное, не поможет…
— Ты был у неё, — спокойно сказала Маша. — Что она сказала?
— Ничего. Просто правду. Что ты держишься за квартиру как за спасательный круг. «Моя», «не продам», «копим»… Мы вообще семья, или просто живём под одной крышей?
Маша сглотнула.
— Я рассчитываю на себя. Это не потому, что я не люблю тебя. А потому, что страшно остаться с пустыми руками. Женщины часто остаются одни. В декрете. Без работы. С ипотекой.
— То есть я тот, кто тебя может кинуть? — Артём криво усмехнулся.
— А я та, кто останется с ребёнком и без подушки безопасности. В жизни бывает всякое.
Он молчал. Потом — почти шёпотом:
— Так и скажи, что не веришь мне. Что «мы» — это для тебя просто слово.
Маша спрятала лицо в ладонях. Хотелось объяснить, что она не просит чужого. Она просто хочет сохранить своё.
— Прости, но… Я доверяю только тому, на что могу повлиять. Обещания, «мы», отношения — это всё красиво. Пока не грянет гром.
Он молчал. И она тоже. Потом пошла в ванную — уже чистую — и стала драить плитку. Просто чтобы занять руки.
— Ты говоришь, что я не доверяю, — бросила она, когда он мимо проходил. — А ведь ты даже не со мной. Ты рядом. Но не заодно.
Он не ответил. Просто прошёл мимо. Разговор закончен.
Позже она легла в постель, не зная, куда себя деть. За окном дождь. Капли — по стеклу и по нервам. Артём думал, что борется за семью, но на деле — отстаивал мамины аргументы.
В ту ночь Маша едва не ушла. Не потому что ненавидела его. А потому что не хотела, чтобы он видел её слёзы. Она уже знала, чем всё закончится.
Через неделю он сказал:
— Либо ты со мной, либо с квартирой. Вместе — не получается.
Маша в этот момент перебирала документы. Застыла. «Опять мамина кухня», — подумала.
— Это не про деньги, не про стены, — продолжал он. — Ты меня не впускаешь. У тебя всё — своё. А я в этой жизни кто?
Она прикрыла глаза.
— Артём, ты даже маме «нет» не можешь сказать. Как мне на тебя положиться?
Он сгорбился, опустил голову.
— Ты боишься, что я тебя брошу?
— Нет, — честно ответила Маша. — Я уверена, что так и будет. Уже сейчас хочется уйти. А что будет потом?
— Тогда зачем ты со мной?
— Потому что любила. Думала, ты вырастешь. Станешь мужем. А не сыном. Но не получилось.
Они молчали. Потом Маша вышла из спальни с рюкзаком.
— Я к Вале. Пока не пойму, что дальше.
Он даже не пошевелился.
Валя жила с мопсом и фикусами. Приняла подругу без лишних слов. Сразу налила чай.
— Всё правильно сделала, — уверенно сказала она. — Продала бы — осталась бы ни с чем. Мамочка его решала бы за тебя. Они бы выжали всё. А потом ты бы ещё и виноватой осталась.
Маша с трудом улыбнулась.
— Я даже не злюсь на него. Просто больше не хочу быть одинокой в паре.
Через два дня Маша вернулась. Не к Артёму. К себе — в ту самую однушку, где ещё пахло квартирантами. На стене — фото с моря. Она смеётся, он целует в висок. Тогда ей было двадцать два. Она ещё не знала, что для него важнее всего будет не она, а её недвижимость.
Маша распахнула окно. Ворвался весенний воздух, пахнущий свежестью и началом.
«Лучше быть одной, чем жить втроём по чужим правилам», — подумала она и пошла в ванную — проверить, как растворяются бомбочки в новой пене. В этом доме будет место только покою. Только выбору. Только ей.
