— Значит, ты серьёзно решила, что будешь жить как… как графиня, что ли? — Валентина Петровна, сидя за кухонным столом, привычно жевала салат «Оливье», который Наталья же и нарезала, и смотрела поверх очков с таким видом, будто открыла обман в счёте за свет. — Деньги у неё появились, понимаешь! Писательница нашлась.
Наталья стояла у плиты, мешая суп, который уже третий раз за вечер закипал. Она не отвечала. Не потому что слов не находила — как раз с этим у неё было всё в порядке, а потому что знала: это не разговор, это спектакль. Публика в виде Олега, вечно молчащего, как ночной сторож в музее, занимала своё обычное место — между спинкой стула и экраном смартфона. В этом спектакле ему доставалась роль мебели. Нейтральной и бесполезной.
— Я просто… — начала Наталья тихо, но Валентина Петровна уже пошла в атаку:
— Ты просто думаешь, что теперь умнее всех. Книжки написала, деньги получила — и всё, корону на голову нацепила. А между прочим, твоя семья — это Олег, это Марина, это я! И если кому-то из нас нужна помощь, ты обязана, слышишь? Обязана делиться!
Наталья повернулась. В руке — деревянная ложка. Глупо, конечно, но мелькнула мысль: сейчас бы ударить этой ложкой по столу, чтобы хоть кто-то, чёрт возьми, услышал.
— Обязана? — переспросила она, с трудом сдерживая дрожь в голосе. — А с каких это пор мои гонорары — семейное достояние? Я пахала три года над этой книгой, пока вы мне по плечу хлопали и говорили, что «писанина — это баловство».
— Баловство-то баловство, но теперь это баловство может Мариночке машину купить. У неё, между прочим, ребёнок маленький, в автобусе неудобно с коляской! — Валентина Петровна уже переходила в наступление, голос усиливался, в глазах — священное возмущение.
— Олег, ты вообще собираешься что-то сказать? — Наталья не выдержала. — Это же твоя мать! Может, ты наконец займёшь хоть одну сторону?
Олег поднял глаза. Лицо — как у человека, которому только что сообщили, что он пропустил финал чемпионата мира.
— Наташ, ну ты чего заводишься? Мама просто беспокоится. Мы же все одна семья…
— «Мы»? — Наталья рассмеялась. Горько. — О, да. Особенно в тот момент, когда я нашла свои духи в Мариныной сумке. Семья. Один за всех, а я — за всех платить должна?
Валентина Петровна подняла брови:
— Ты что, за эти капли химозы вонючей будешь скандал устраивать? Мы думали, ты её подарить хотела.
— Не выдумывайте. Вы прекрасно знали, что это подарок моей редакторши. И платье, между прочим, испорченное в корзине для белья — оно тоже «подаренное», да? Или случайно туда попало?
Повисла тишина. Даже суп будто перестал булькать.
— Слушай, Наташ, — начал Олег, почесывая затылок, — может, ты слишком остро на всё реагируешь? Ну духи, ну платье, подумаешь…
— Подумаешь? — Наталья подошла ближе, глядя мужу в лицо. — Ты понимаешь, что вы живёте в моей квартире, едите за мой счёт, а твоя мать указывает мне, что делать с деньгами?
— Ой, начинается, — фыркнула Валентина Петровна. — Подавай ей золотую клетку. Мужа стыдит, свекровь не уважает. Ты, видно, совсем зазвездилась. Может, тебе ещё прислугу нанять?
— Нет, мне бы хватило тишины. И уважения. И чтобы мои вещи не трогали без спроса. Элементарного уважения к границам. Но вы же не знаете, что это такое. У вас всё общее — особенно чужое.
Олег вскочил:
— Наташ, ты перегибаешь! Ты же раньше была… ну, спокойнее. Меньше думала о деньгах.
— Раньше я не зарабатывала. А теперь — зарабатываю. И почему-то это всех задело.
Валентина Петровна вскочила:
— Знаешь что, если ты такая вся из себя независимая, так живи тогда одна! Посмотрим, сколько ты протянешь без семьи!
— А давайте проверим? — Наталья улыбнулась. Глаза — стеклянные. — Давайте. Я давно об этом думаю.
Она вышла из кухни, грохнув дверью.
В спальне было темно, но Наталья не зажгла свет. Села на кровать, прислушалась к себе: сердце колотилось, в груди — тугая, незнакомая тяжесть. Нет, не страх. Боль. Привычная, как старая мигрень. Только теперь она тянулась не от шеи, а из души. Оттуда, где когда-то жила вера, что семья — это защита.
Её книга называлась «Хрупкая правда». И сейчас она чувствовала: правду в этой семье не просто не любят — её топчут. Сапогами. Вежливо. По-родственному.
В коридоре послышался шорох. Кто-то подошёл к двери. Постоял. Ушёл. Может, Олег. А может, его совесть. Хотя последнее — вряд ли. У неё, похоже, давно прописка в другом районе.
Наталья села к ноутбуку. Руки дрожали. Она открыла новый документ.
Название файла: «Цена признания».
А потом, не успев напечатать ни строчки, закрыла всё и пошла налить себе бокал вина. Потому что на сегодня — всё. Этого достаточно.
— Ты с ума сошла?! — голос Марины, визгливый, надломленный, ворвался в квартиру раньше, чем она сама. Наталья стояла в прихожей, держа в руках договор с агентом и только что полученным чеком. Всё было так, как она мечтала: крупный гонорар, подтверждённый контракт на новую книгу, личный счёт, личное имя, наконец-то — собственная независимость. Но Марина, судя по всему, не разделяла радость.
— Ты что устроила, Наташа? — Марина ворвалась, не разуваясь. На каблуках. В грязной обуви. — Ты всем отказала?! Маме! Мне! Нам?!
— Не вам. Себе. Я просто решила, что впервые в жизни потрачу деньги на себя. — Наталья прошла в гостиную, при этом демонстративно оставив дверь в коридор открытой. — А ещё я попросила тебя больше не брать мою косметику. И выйти из моей ванной, когда я в ней нахожусь. Это, прости, что называется — личное пространство.
Марина застонала, будто услышала диагноз «неизлечимо».
— Ты мелочная стерва, Наталья! Вот честно! У тебя всё есть — квартира, работа, деньги. А я что? Я одна с ребёнком! Мне никто не помогает! А ты — вместо того, чтобы поддержать — плюнула в душу!
— Ты знаешь, что я не обязана… — начала Наталья, но не договорила.
Потому что дверь хлопнула. На пороге, как будто по заказу, стояла Валентина Петровна в пальто и с тем же лицом, с каким она обычно выслушивала прогноз погоды, в котором обещали дождь на Пасху.
— Ты отказала Марине? — сухо спросила она. — Деньги не дала?
— Да. И не дам. Потому что это мои деньги. На мои цели. На мой дом. — Наталья выпрямилась. — Я не готова финансировать капризы взрослой женщины, которая всю жизнь умело пристраивалась за счёт других.
— Ты о себе сейчас? — Валентина Петровна зашипела. — Кем бы ты была без Олега, интересно? На паперти? На пенсии в провинции?
— Может, и была бы. Зато честно. И без вашей мерзкой снисходительности.
Марина села на подлокотник дивана, громко хлюпая носом. Слёзы капали на лакированную сумку. Наталья машинально подумала: вот бы одна из них разъела эту дешевую кожу до дыр…
— Олег! — заорала Валентина Петровна. — Ты где там?! Хватит сидеть, как в кустах! Разбирайся со своей бабой, пока она нас окончательно не опозорила!
Олег вышел из спальни с чашкой кофе. Как будто шёл в гости, а не на войну.
— Девочки, ну что вы… — начал он, мягко, словно над котлетами спор пошёл. — Может, не надо так?
— Девочки? — Наталья медленно повернулась. — Я тебе не девочка. Я тебе — жена. И вот уже на последнем издыхании — бывшая.
— О, понеслась… — пробормотал он и опустился на край кресла.
— Олег, скажи мне: тебе нормально, что твоя мать командует в моей квартире? Что твоя сестра роется в моих вещах? Что ты сидишь молча, как моль под батареей, пока меня унижают? Скажи хоть слово. Защити меня — не как жену, а хотя бы как человека!
Он промолчал.
Наталья шагнула к нему, стиснув чек в руке, как нож. Бумага смялась, вспотела в пальцах.
— Хорошо, хочешь по-другому? Я скажу. Ты — пустое место, Олег. Пустота в брюках. Ты мне больше не муж. А ты, Валентина Петровна, — больше не семья. Я больше не позволю вам лазать по моим шкафам, тырить духи, перекладывать трусы и отчитывать меня за книги, которые вы не читали.
Марина вскочила:
— Ах ты сука! — она бросилась на Наталью, неуклюже, по-деревенски, но с тем бешенством, с каким кидаются за последним билетом на концерт Лепса. — Я тебе сейчас рожу разукрашу!
Драки как таковой не получилось. Наталья увернулась, и Марина больно ударилась бедром о журнальный столик. Валентина Петровна вскрикнула, будто это она пострадала, а Олег подскочил и стал успокаивать сестру:
— Мариш, ну чего ты, давай без этого, ну ты же сама…
— Сам что? — Наталья схватила чашку с кофе и швырнула её в стену. Керамика разлетелась, кофе потёк по обоям.
Тишина. Все замерли.
— Все вон из моей квартиры. Прямо сейчас. — голос Натальи был чужой, низкий, металлический. — Выход. Без комментариев.
— Олег! — закричала Валентина Петровна. — Ты позволишь?!
— Пусть остаётся, где ей нравится. — Он даже не посмотрел на Наталью. — Мне — домой. К семье. К нормальным людям. — Он взял куртку и вышел, как в поликлинике — с раздражением, без прощания.
Вслед за ним выволоклись и две его женщины. Одна хромала, вторая бормотала проклятия. Дверь захлопнулась.
Наталья долго сидела на полу, прислонившись к стене. Слёзы не шли. Вместо этого — пустота. Тишина. И странное чувство — будто ей вырвали кусок плоти, а она всё равно дышит.
На полу — осколки чашки. В уголке — заброшенный мягкий плед, которым Марина укрывала своего сына. В ванной — её духи. Почти закончились. И зачем-то всё это вспоминалось сейчас, когда ничего уже нельзя было вернуть.
Потом она встала, прошла в кабинет, села за ноутбук. Открыла файл, где было написано: «Цена признания».
И начала писать.
Дом у озера был старенький, с облупленной верандой, скрипучими половицами и запахом времени в каждой щели. Но для Натальи это был не просто дом — это была граница. Между «до» и «после». Между её прежней жизнью, в которой она извинялась, и новой, в которой она позволяла себе жить.
Прошла неделя с тех пор, как она подала на развод. Без истерик. Без скандалов. Просто принесла в ЗАГС документы, встала в очередь между женщиной с ребёнком на руках и парнем с кольцом в зубах, и спокойно подала заявление. В кабинете пахло канцелярией и безысходностью.
Теперь она сидела на веранде с чашкой чая, закутанная в толстый свитер, и смотрела на гладь воды. Там, на том берегу, ещё лежал снег. Здесь — уже капало с крыши. Весна, как она и сама — ещё не пришла, но уже просыпалась.
Её телефон молчал. Олег не звонил. И слава богу. Только вот, когда она в очередной раз пошла за дровами к сараю, по тропинке пробежал знакомый голос:
— Ну вот, как и ожидалось. Без забора, без занавесок и без ума…
Наталья замерла с охапкой поленьев в руках. Она не сразу поняла, кто это. Но голос… как старая заноза, которую вытаскиваешь — и она снова колет. Валентина Петровна.
— Вы… — только и выдохнула она.
— А что? Я мать твоего мужа. Пока ещё. Хотя ты, конечно, постаралась, чтоб не долго. — Валентина Петровна вошла без приглашения. — Хм, да тут бедность натуральная. Печь, как в сорок пятом. Ты что, серьёзно собираешься тут жить?
— Да. Тут тихо. И никто не роется в моём белье. — Наталья аккуратно поставила дрова и закрыла дверь сарая. — Почему вы здесь?
— Потому что Олег попал в больницу. — Голос у свекрови дрогнул. — Сердце. У него стресс. Он пьёт, не ест, всё время молчит. А ты — сидишь тут, как королева на болоте, и, видите ли, «живёшь для себя».
Наталья сжала пальцы. Медленно вдохнула. Пустота в груди не ушла — но стала твёрже, как лёд. Не разрушишь так просто.
— Я не врач. Я — бывшая жена. А вы — мать взрослого мужчины. Заботьтесь.
— Ты его бросила! В трудный момент! Ради дома с пауками и этих… твоих книжек!
— Вы хотите сказать — ради себя. — Наталья усмехнулась. — Да, я бросила. Потому что устала быть никем в семье, где все вечно чего-то хотят, но никто не даёт. Где любовь измеряется коробками с обувью и открытым кошельком.
— Ты сама всё испортила! — крикнула Валентина Петровна, резко срываясь. — Была бы умной — держала бы язык за зубами. Денег бы дала, и все были бы счастливы! Но ты — как крыса, схватила и сбежала!
Наталья шагнула к ней.
— А вы — как тень. Всегда рядом, всегда из угла. И всегда хотите чуть-чуть пожить за чужой счёт. Вот только теперь — без меня.
— Думаешь, ты кому-то нужна, кроме нас?! — хрипло спросила Валентина. — Ты сорокалетняя тётка с одним романом и кучей амбиций! Кто тебя полюбит? Кто рядом останется, когда сядешь и никому не будешь интересна?
— Я. — Наталья подняла голову. — Я останусь. И, знаете, что удивительно? Мне этого достаточно.
Когда свекровь уехала, оставив за собой след из злобы, пыли и ненависти, Наталья не заплакала. Она просто легла на холодный деревянный пол и лежала так, глядя в потолок.
Её трясло. От злости. От пустоты. От того, как всё закончилось. А может, началось?
Вечером она достала ноутбук и написала первую строчку новой книги. Она звучала просто: «Однажды женщина поняла, что никто не придёт — и пошла сама».
И тогда раздался стук в дверь.
На пороге стоял молодой человек. Худой, в очках, с торчащими волосами и курткой на два размера больше. Он явно нервничал.
— Простите, — проговорил он, сжимая в руках тонкую тетрадь. — Вы — Наталья Соколова? Я… я прочитал вашу книгу. Она изменила мою жизнь. Я сам пишу. Можно… просто пять минут? Я не займу много времени…
Наталья смотрела на него, как сквозь воду. Ей хотелось послать его к чёрту. Закрыть дверь. Убежать. Но потом — словно что-то в ней дрогнуло. Маленький кусочек старой себя подал голос.
— Заходите. Только чай — без сахара.
Он прошёл, неловко поставив ботинки на коврик. Потом протянул ей тетрадь.
— Если вы скажете, что это плохо — я сожгу. Но если хотя бы строка вам понравится… Я просто хотел знать, что всё не зря.
Она села, раскрыла тетрадь и начала читать.
Слова были корявые, сюжет банален, но там было главное — настоящая боль. Она узнала её. Узнала себя — десятилетней давности. Когда писала в кухне под шум стиральной машины, а Олег ворчал, что у него болит голова.
И тогда Наталья улыбнулась.
— У тебя есть шанс. Только знай: это будет больно. Тебя будут ломать, обсуждать, у тебя будут просить деньги, советы и, возможно, почку. Но если ты напишешь, как оно есть — ты выживешь.
Парень замер. А потом кивнул.
На следующее утро Наталья встала рано. Озеро было покрыто паром, как чайник. Она вышла на крыльцо и вдохнула.
Новая жизнь началась не с удара. А с понимания: ты больше никому ничего не должна.
На столе лежал черновик её нового романа. А внутри — не боль, а свобода. Острая, свежая, жгучая.
И в этот момент Наталья поняла: да, она выжила. И даже больше — теперь она живёт.
