— Оксан, слушай, я тут подумал, нам бы не помешала новая кофемашина, – Игорь лениво потянулся на диване, не отрывая взгляда от экрана ноутбука, где мелькали какие-то спортивные трансляции. – А то эта твоя старая капельная… ну, сама понимаешь, прошлый век. Хочется нормальный эспрессо с утра, чтобы взбодриться как следует. Я тут присмотрел одну, с капучинатором, все дела. Не сильно дорогая, всего-то тысяч сорок.
Оксана, стоявшая у кухонной стойки и протиравшая только что вымытую чашку, на мгновение замерла. «Всего-то сорок тысяч». Для Игоря эта сумма, видимо, звучала как сущие пустяки, особенно когда речь шла о его комфорте. Она медленно поставила чашку на полку, чувствуя, как внутри начинает закипать уже привычное раздражение, которое она так старательно пыталась подавлять последние месяцы, а то и годы. Её пальцы чуть сильнее сжали влажное полотенце.
— Игорь, мы только в прошлом месяце купили новый пылесос, потому что старый, по-твоему, «недостаточно мощно сосал», – она старалась говорить спокойно, хотя это давалось ей всё труднее. Голос звучал ровно, но в нём уже слышались металлические нотки, предвестники надвигающейся бури. – А до этого был твой «жизненно необходимый» ортопедический матрас, потому что у тебя, видите ли, спина начала болеть от нашего старого, вполне ещё приличного. И не забывай про игровую приставку, без которой ты «не мог расслабиться после тяжёлого рабочего дня». Может, хватит уже «улучшать» наш быт исключительно за мой счёт?
Квартира, её уютное, с любовью обустроенное гнездышко, купленное ещё до их с Игорем брака на деньги, оставшиеся от продажи бабушкиной дачи и её собственных многолетних накоплений, постепенно превращалась в склад его «хотелок» и плацдарм для его комфортного существования. Он обжился здесь быстро, с какой-то даже наглой, почти хозяйской уверенностью, будто это он впустил её в свой дом, а не наоборот.
Его вещи – небрежно брошенные на кресло спортивные штаны, коллекция разномастных пивных кружек на кухонной полке, вытеснившая её изящный чайный сервиз, удочки и рыболовные снасти, громоздившиеся на балконе, превратив его в филиал специализированного магазина, – всё это не просто говорило, а буквально кричало о его присутствии, о том, что он здесь «укоренился». Вот только это «укоренение» и «хозяйствование» происходили исключительно на её энтузиазме и, что самое главное, на её финансах.
Игорь недовольно поморщился, с явной неохотой оторвавшись наконец от ноутбука. Его лицо приняло то знакомое Оксане обиженно-снисходительное выражение, которое всегда появлялось, когда ему отказывали в чём-то или, не дай бог, намекали на его финансовую несостоятельность или банальную лень.
— Ну, началось, – протянул он, растягивая слова с преувеличенным страданием в голосе. – Опять ты про деньги. Я же не для себя прошу, Оксана, а для нас! Чтобы нам обоим было приятнее жить. Чтобы утром можно было выпить чашечку настоящего, ароматного кофе, а не этой… бурды. Ты что, не хочешь, чтобы у нас было всё как у людей? К тому же, я же тоже работаю, стараюсь. Просто сейчас такой период… не очень удачный. Понимаешь?
«Период». Этот мифический «не очень удачный период» длился у Игоря практически всё время их совместной жизни. Его «старания» на работе, о которых он так любил упоминать, почему-то никак не отражались на семейном бюджете, зато его аппетиты и запросы росли с каждым днём, как на дрожжах. Он привык, что Оксана безропотно тянет на себе основные расходы – коммунальные платежи, продукты, одежду, крупные покупки для дома. Его же скромные, нерегулярные заработки, если и появлялись, тут же, как вода в песок, уходили на какие-то его личные нужды: то на новый, «невероятно уловистый» спиннинг, то на «необходимые для поддержания социальных связей» посиделки с парнями в баре, то на очередную «стопроцентно выигрышную» ставку на спорт, которая, разумеется, никогда не выигрывала, оставляя лишь горькое послевкусие и дыру в и без того скудном его личном бюджете.
— Игорь, «как у людей» – это когда оба взрослых человека вкладываются в общий быт и несут равную ответственность, а не когда один живёт за счёт другого, свесив ножки, – Оксана почувствовала, что её голос начинает звучать резче, чем она изначально планировала. Терпение, такое долгое и, как ей казалось, безграничное, подходило к концу. – И твой «не очень удачный период», знаешь ли, что-то слишком уж затянулся. Может, пора уже начать «стараться» не только на словах, изображая жертву обстоятельств, но и на деле? Реальными поступками, приносящими реальные деньги в наш общий дом?
Она подошла к окну, пытаясь немного успокоиться, отвлечься, глядя на спешащих по своим делам прохожих. Внутри всё клокотало. Как же она устала от этих вечных разговоров, от этого унизительного ощущения, что её просто используют, как удобный и безотказный ресурс. Когда-то, в самом начале их отношений, Игорь казался ей совершенно другим – внимательным, заботливым, щедрым на комплименты и поступки, готовым на всё ради неё. Куда всё это исчезло? Или это была лишь искусно разыгранная роль, продуманная маска, за которой скрывался обычный потребитель, цинично ищущий тёплое, сытое и, главное, бесплатное место под солнцем?
— Знаешь, Оксан, – голос Игоря за её спиной прозвучал как-то по-новому, с какой-то затаённой обидой и даже плохо скрываемой, пассивной агрессией. – Я тут живу уже столько лет, можно сказать, корни пустил. А всё равно чувствую себя здесь как на птичьих правах, словно временный жилец. Может, если бы у меня здесь была хоть какая-то доля, какая-то реальная уверенность в завтрашнем дне, то и стимула зарабатывать, крутиться, было бы гораздо больше? А то получается, я вкладываюсь, стараюсь для общего блага, а всё это по факту – твоё. И ты в любой момент можешь мне на это указать, ткнуть носом, как котёнка.
Оксана медленно обернулась, её сердце неприятно ёкнуло. Его слова, произнесённые с тщательно разыгранной обидой, неприятно резанули слух. «Доля»? Он это серьёзно? Она посмотрела на него внимательно, пристально, пытаясь понять, шутит он, пытается ли он её таким образом спровоцировать или говорит всерьёз. Но в его взгляде, устремлённом куда-то в сторону, не было и тени шутки. Там была какая-то холодная, расчётливая уверенность и плохо скрываемое, застарелое недовольство. Это был уже не просто намёк, это было что-то похожее на пробный шар, на осторожную, но настойчивую разведку боем. И Оксане это очень, очень не понравилось. Предчувствие чего-то нехорошего, какой-то новой, ещё более неприятной и уродливой стадии их и без того непростых, изживших себя отношений, неприятно кольнуло её в груди. Она поняла, что разговор о какой-то там кофемашине был лишь ничего не значащей прелюдией. Настоящий «концерт», с куда более серьёзными требованиями, похоже, был ещё впереди. И это совершенно не предвещало ничего хорошего.
Воздух в комнате, ещё мгновение назад просто немного наэлектризованный бытовой перепалкой, вдруг стал плотным, почти осязаемым. Слова Игоря о «доле» и «уверенности в завтрашнем дне» повисли в нём, как топор палача, готовый обрушиться. Оксана смотрела на мужа, и её первоначальное раздражение сменилось чем-то другим – ледяным, почти брезгливым недоумением. Она несколько раз моргнула, словно пытаясь стряхнуть с себя этот абсурд, эту нелепую, дикую мысль.
— Погоди… – она сделала шаг к нему, её голос, несмотря на внутреннее потрясение, звучал на удивление ровно, почти бесцветно, как будто она просто уточняла какую-то малозначительную деталь. – Ты сейчас это… серьёзно сказал? Про долю в моей квартире? В квартире, которую я купила задолго до того, как мы с тобой вообще познакомились? Ты действительно считаешь, что имеешь на неё какие-то… права?
Игорь, почувствовав, что отступать уже поздно, да и, видимо, не собираясь этого делать, выпрямился на диване. На его лице отразилась смесь упрямства и какой-то вызывающей, почти наглой обиды. Он отложил ноутбук в сторону, демонстративно показывая, что разговор для него важен и он готов отстаивать свою позицию.
— А что здесь такого, Оксана? – он развёл руками, изображая искреннее недоумение, хотя в глубине его глаз мелькнул холодный, расчётливый огонёк. – Мы же семья, или как? Мы живём вместе, ведём общее хозяйство, ну, по крайней мере, я стараюсь, как могу, участвовать. Я здесь не чужой человек. И мне, знаешь ли, тоже хочется какой-то стабильности, какой-то гарантии. А то получается, я сегодня здесь, а завтра ты скажешь – собирай манатки, и я окажусь на улице. Это, по-твоему, справедливо? Это по-человечески?
Его слова, каждое из которых было пропитано фальшивой заботой о «справедливости» и «человечности», били Оксану по самым больным точкам. Она столько лет пыталась создать для них обоих уют, шла на уступки, закрывала глаза на его откровенное безделье и потребительство, надеясь, что он изменится, одумается, начнёт ценить её старания. И вот она, благодарность. Вот оно, его истинное лицо, которое он так долго и так умело скрывал под маской обаятельного, немного непутёвого, но в целом «хорошего парня».
— Стабильности тебе хочется? Гарантий? – Оксана медленно, очень медленно усмехнулась, но смех этот был лишён всякого веселья. Он был сухим, колким, как разбитое стекло. – А ты не думал, Игорь, что стабильность и гарантии нужно сначала заслужить? Не нытьём и выпрашиванием, а реальными делами? Тем, что ты вкладываешься в семью не только своим драгоценным присутствием, но и чем-то более существенным? Ты хоть представляешь, чего мне стоила эта квартира? Сколько я работала, во всём себе отказывала, чтобы её купить? А ты приходишь на всё готовое и через несколько лет совместной жизни, которую я, по сути, полностью обеспечиваю, начинаешь мне заявлять права на мою собственность? Да ты… ты просто обнаглел вконец!
Градус разговора стремительно повышался. Оксана чувствовала, как внутри неё лопается последняя ниточка терпения, как на смену ледяному недоумению приходит обжигающая, всепоглощающая ярость. Она больше не пыталась сдерживаться, не подбирала слов. Всё, что так долго копилось, прорвалось наружу. Игорь, видя, что его «заход издалека» не сработал, что Оксана не собирается пугаться или идти на попятную, решил пойти напролом. Видимо, он посчитал, что сейчас, в пылу ссоры, самое время для решительного удара, для ультиматума, который, по его расчётам, должен был сломить её сопротивление.
— Ах, вот как ты заговорила! Обнаглел, значит! – он вскочил с дивана, его лицо исказилось от злости. Теперь уже не было и следа от прежней обиженной позы. – Ну так слушай сюда, дорогая моя! Раз я такой наглец и приживала, то можешь больше на меня не рассчитывать! Если ты не перепишешь на меня хотя бы долю в квартире, я вообще ни за что здесь платить не буду! Живи сама как хочешь! Хватит с меня твоих попрёков и унижений! Посмотрим, как ты запоёшь, когда останешься одна со всеми своими проблемами и счетами!
Эти слова, произнесённые с такой откровенной, неприкрытой злобой и шантажом, обрушились на Оксану всей своей уродливой тяжестью. На какой-то бесконечно долгий миг она застыла, словно её ударили под дых. Не от страха, нет. От осознания всей глубины его низости, его цинизма, его абсолютного, всепоглощающего эгоизма. Человек, которого она когда-то любила, с которым делила постель, которому доверяла, оказался обычным мелким шантажистом, готовым торговаться за квадратные метры, как на базаре. А потом её прорвало.
— Ах ты так заговорил?! – её голос, до этого напряжённый, но ещё контролируемый, вдруг зазвенел, как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Она шагнула к нему, её глаза метали молнии, лицо пылало от гнева. – Значит, если не доля, то и денег от тебя не будет?! Ни копейки на общий дом, в котором ты жрёшь, спишь и пользуешься всеми благами, которые я тебе обеспечиваю?! Ну так слушай сюда, милый мой! – она ткнула пальцем в сторону входной двери, и этот жест был красноречивее любых слов.
— Что ещё ты мне хочешь сказать? Я же тебе уже сказал своё слово! Или ты…
— Если ты не хочешь ни за что платить, то выметайся из моего дома! Тебя тут никто не держит, так что, дверь вон там!
Её слова хлестнули Игоря, как удар кнута. Он отшатнулся, на его лице отразилось неподдельное изумление, смешанное с растерянностью. Он явно не ожидал такой мгновенной, такой сокрушительной ответной реакции. Он привык, что Оксана, поскандалив, в конце концов уступает, идёт на компромиссы, лишь бы сохранить видимость мира. Но сейчас перед ним стояла совершенно другая женщина – разъярённая, непреклонная, готовая идти до конца. И в её глазах он увидел не страх и не желание торговаться, а холодную, стальную решимость. Решимость вышвырнуть его из своей жизни раз и навсегда.
Игорь смотрел на Оксану так, словно видел её впервые. Этот внезапный, яростный отпор, эта неприкрытая, холодная решимость в её глазах, которые ещё недавно смотрели на него с любовью или, по крайней мере, с терпеливой снисходительностью, выбили его из колеи. Он ожидал чего угодно: слёз, уговоров, может быть, даже истерики, после которой можно было бы, сыграв на чувстве вины, добиться своего. Но такой мгновенной и беспощадной реакции он предвидеть не мог. Его тщательно продуманный план, казавшийся ему таким гениальным и безотказным, рушился на глазах, как карточный домик под порывом ураганного ветра.
— Ты… ты что такое говоришь, Оксана? – его голос, ещё минуту назад полный вызывающей уверенности, прозвучал как-то неуверенно, почти жалко. Он попытался изобразить на лице обиженное недоумение, но получалось плохо. Маска сползала, обнажая растерянность и плохо скрываемый испуг. – Ты же не серьёзно? Выгнать меня? Вот так просто? После всего, что между нами было? Ты, наверное, не так меня поняла… я… я не это имел в виду.
Он сделал шаг к ней, протягивая руку, словно пытаясь её успокоить, вернуть разговор в прежнее, более привычное для него русло манипуляций и уговоров. Но Оксана отступила, как от чумного, её взгляд стал ещё более жёстким, почти презрительным.
— О нет, Игорь, я всё прекрасно поняла, – её голос был спокоен, но эта спокойная уверенность пугала его гораздо больше, чем её недавний крик. В нём не было и тени сомнения, ни капли колебания. – Ты всё сказал предельно ясно. Либо я переписываю на тебя часть моей квартиры, моего единственного жилья, которое я заработала своим горбом, либо ты перестаёшь изображать из себя мужа и вносить свою мизерную лепту в наш бюджет. Так вот, выбирая из этих двух зол, я предпочитаю избавиться от главного – от тебя. От твоего постоянного нытья, от твоих бесконечных претензий, от твоего потребительского отношения ко мне и к моей жизни.
Она обвела взглядом комнату, и на её лице отразилась горькая усмешка. Каждый предмет здесь напоминал ей о её труде, о её мечтах, которые этот человек так беззастенчиво пытался присвоить, растоптать. Этот диван, на котором он сейчас так вольготно раскинулся, был куплен на её премию. Этот телевизор, перед которым он проводил большую часть своего свободного времени, тоже. Даже эти дурацкие спортивные постеры на стене, которые она терпела только из-за него, были куплены на её деньги.
— Ты хоть раз задумался, Игорь, каково мне всё это тащить на себе? – продолжала она, и в её голосе уже не было ярости, только ледяное, всепоглощающее разочарование. – Каково мне работать на двух работах, чтобы мы могли нормально жить, пока ты «ищешь себя» или «переживаешь не лучший период»? Каково мне слушать твои бесконечные жалобы на то, что у нас «не всё как у людей», при этом не видя от тебя ни малейшей реальной помощи, ни малейшего желания что-то изменить? Ты превратил мою жизнь в бесконечное обслуживание твоих потребностей, твоих капризов. И ещё смеешь требовать от меня какую-то долю? Да ты просто… ты просто альфонс, Игорь! Обыкновенный альфонс, который решил, что нашёл себе тёплое, сытое местечко и может теперь диктовать свои условия!
Слово «альфонс» повисло в воздухе, жаля Игоря своей беспощадной точностью. Он дёрнулся, словно от пощёчины, лицо его залила краска стыда и злости одновременно. Это было то самое обвинение, которого он боялся больше всего, то самое определение, которое так точно характеризовало его сущность, но которое он так старательно пытался скрыть и от Оксаны, и, возможно, даже от самого себя.
— Да как ты… как ты смеешь так говорить?! – взорвался он, пытаясь вернуть себе утраченную инициативу, переходя в наступление. – Я не альфонс! Я твой муж! Я люблю тебя! А ты… ты просто меня никогда не ценила! Ты всегда видела во мне только неудачника, обузу! Ты никогда не верила в меня, не поддерживала! А теперь ещё и выгоняешь из дома, как собаку! Это ты… это ты во всём виновата! Это ты разрушила нашу семью!
Его обвинения, такие предсказуемые, такие жалкие в своей попытке переложить вину с больной головы на здоровую, не произвели на Оксану никакого впечатления. Она смотрела на него с холодным, отстранённым любопытством, как энтомолог рассматривает какое-то неприятное, но по-своему интересное насекомое.
— Любишь? – она криво усмехнулась. – Не смеши меня, Игорь. Любовь – это не про шантаж и не про требования отписать долю в квартире. Любовь – это про заботу, про уважение, про поддержку. А ничего из этого я от тебя не видела уже очень давно, если вообще когда-нибудь видела. Ты любишь только себя и свой комфорт. И ради этого ты готов пойти на любую низость. Так что не надо мне тут рассказывать про высокие чувства. Твои слова ничего не стоят. Они пусты, как и все твои обещания.
Она подошла к двери в прихожую и распахнула её настежь. Символический жест, не оставляющий Игорю никаких сомнений в её намерениях.
— Проваливай, Игорь, – сказала она тихо, но твёрдо, и в этом тихом голосе было больше угрозы, чем в любом крике. – Собирай свои вещи, те немногие, которые действительно принадлежат тебе, и уходи. И чем быстрее ты это сделаешь, тем лучше будет для нас обоих. Потому что моё терпение уже не просто лопнуло, оно иссякло. Безвозвратно. И больше я не хочу видеть тебя в своём доме. Никогда.
Игорь стоял посреди комнаты, ошеломлённый, раздавленный, не зная, что сказать и что делать. Он смотрел то на распахнутую дверь, то на непреклонное лицо Оксаны, и в его голове судорожно метались мысли. Он понимал, что это конец. Что она не шутит. Что он действительно перегнул палку, переоценил своё влияние и недооценил её силу духа. И теперь ему придётся платить за свою наглость, за свою жадность, за свою глупость. Но признавать своё поражение, свою ошибку было выше его сил. Вместо этого в нём закипала бессильная, униженная злоба. Он ещё попытается что-то сделать, что-то сказать, но интуитивно чувствовал – игра проиграна. Окончательно и бесповоротно.
Тишина, наступившая после Оксаниных слов, была густой и тяжёлой, как свинцовое одеяло. Игорь стоял, словно громом поражённый, его лицо перекашивалось от противоречивых эмоций: тут были и остатки былой спеси, и растерянность, и подступающий, холодный ужас от осознания реальности происходящего. Он всё ещё не мог, или не хотел, поверить, что этот разговор – не очередной бытовой скандал, после которого всё вернётся на круги своя, а точка невозврата. Распахнутая дверь в прихожую зияла, как открытая рана, как недвусмысленный символ его изгнания.
— Ты… ты пожалеешь об этом, Оксана, – наконец выдавил он из себя, его голос был хриплым, лишённым всякой силы. Это была уже не угроза, а скорее жалкая попытка сохранить остатки достоинства, зацепиться за иллюзию контроля над ситуацией, которая стремительно уплывала у него из-под ног. – Ты ещё приползёшь ко мне, будешь умолять вернуться! Посмотришь, каково это – одной! Никто тебя так терпеть не будет, как я!
Оксана встретила его выпад усталым, почти безразличным взглядом. Её гнев, такой бурный и всепоглощающий ещё несколько минут назад, схлынул, оставив после себя лишь выжженную пустыню опустошения и глухую, ноющую боль где-то глубоко внутри. Но вместе с болью приходило и странное, почти забытое чувство лёгкости, словно с её плеч свалился непомерно тяжёлый груз, который она тащила годами.
— Сомневаюсь, Игорь, – она покачала головой, и в её голосе не было ни злорадства, ни желания его унизить, только констатация факта. – Я слишком долго терпела. Слишком долго надеялась на чудо, на то, что ты изменишься, повзрослеешь, начнёшь ценить то, что имеешь. Но чудес, как выяснилось, не бывает. А терпеть дальше у меня нет ни сил, ни желания. Так что не утруждай себя пророчествами. Просто уходи.
Она отошла от двери, давая ему пройти, и демонстративно отвернулась к окну, показывая, что разговор окончен, что больше ей нечего ему сказать. Этот жест, это подчёркнутое безразличие ранили Игоря сильнее, чем любые крики и обвинения. Он понял, что она действительно вычеркнула его из своей жизни, что он стал для неё пустым местом. Бессильная ярость захлестнула его. Он не мог вот так просто уйти, признав своё поражение. Ему нужно было как-то задеть её, уколоть, оставить после себя шрам.
— Да кому ты нужна такая, эгоистичная гадина?! – злобно прошипел он, его лицо исказилось от злобы. – Думаешь, найдёшь себе кого-то лучше? Да все мужики одинаковые! Только я тебя, ненормальную, терпел столько лет! А ты… ты просто неблагодарная дрянь! Всю жизнь мне испортила!
Оксана даже не повернулась. Её плечи лишь едва заметно дрогнули, но голос остался ровным, почти ледяным.
— Возможно, ты и прав, Игорь. Возможно, все мужчины такие, как ты. Или, по крайней мере, те, которых я почему-то выбирала. Но даже если так, я предпочитаю быть одна, чем с кем-то, кто меня не ценит, не уважает и пытается жить за мой счёт. Так что не беспокойся обо мне. Я как-нибудь справлюсь. А вот как справишься ты, оказавшись без тёплого насиженного места и постоянного источника дохода, – это большой вопрос. Но, честно говоря, меня это уже совершенно не волнует.
Его последние оскорбления, брошенные в её спину, не достигали цели. Она словно надела невидимую броню, и его ядовитые слова отскакивали от неё, не причиняя вреда. Она действительно чувствовала себя свободной. Свободной от его манипуляций, от его вечного недовольства, от его потребительского отношения. Игорь понял, что проиграл. Окончательно. Его попытки вызвать в ней чувство вины, заставить её сомневаться в своём решении, не увенчались успехом. Перед ним стояла незнакомая, сильная, решительная женщина, которая больше не позволит ему себя использовать. Он метнулся к шкафу, рывком распахнул дверцы и начал небрежно, со злостью швырять свои вещи в старую спортивную сумку, которую когда-то принёс с собой, переезжая к ней. Одежда, какие-то безделушки, книги – всё летело вперемешку, комкаясь и сминаясь. Он действовал быстро, лихорадочно, словно боялся, что она передумает, или, наоборот, желая как можно скорее покинуть это место, ставшее для него символом его унижения и краха.
Оксана молча наблюдала за его сборами, не вмешиваясь, не говоря ни слова. В её взгляде не было ни жалости, ни сочувствия. Только холодное, отстранённое наблюдение. Она видела перед собой не мужчину, которого когда-то любила, а чужого, неприятного ей человека, от которого она избавлялась, как от застарелой болезни. Когда сумка была кое-как набита, Игорь, не глядя на Оксану, сгорбившись, прошёл к выходу. Он не проронил больше ни слова. Не было ни прощаний, ни последних угроз, ни попыток оправдаться. Только тяжёлое, прерывистое дыхание и звук его шагов, удаляющихся по коридору. Дверь за ним захлопнулась. Громко. Окончательно.
Оксана осталась одна посреди своей квартиры. Ещё несколько мгновений она стояла неподвижно, прислушиваясь к тишине, которая вдруг стала такой оглушительной, такой непривычной. Потом она медленно подошла к окну и посмотрела вниз. Она увидела, как Игорь вышел из подъезда, поёжился от вечерней прохлады, оглянулся по сторонам, словно не зная, куда ему теперь идти, и, тяжело вздохнув, побрёл прочь, волоча за собой свою неказистую сумку. Она смотрела ему вслед, пока его фигура не скрылась за углом дома. И только тогда она позволила себе глубоко, прерывисто вздохнуть. Слёз не было. Было только огромное, всепоглощающее чувство опустошения, смешанное с какой-то странной, горькой свободой. Она знала, что впереди её ждут трудности. Что ей придётся заново учиться жить одной, рассчитывать только на себя. Но она также знала, что справится. Потому что она сильная. Потому что она больше не позволит никому себя унижать и использовать. Она медленно обошла квартиру, свою квартиру, и впервые за долгое время почувствовала себя в ней настоящей хозяйкой. Воздух казался чище, пространство – больше. И хотя впереди её ждала неизвестность, она смотрела в неё без страха. С горьким опытом за плечами, но с обретённой заново верой в себя. Этот скандал, такой жёсткий, такой болезненный, стал для неё не концом, а началом. Началом новой жизни. Жизни, в которой больше не будет места для таких, как Игорь…
