— Ты что, издеваешься? — голос Лидии Васильевны прорезал кухню, как нож — воздух. — Это хлеб, Ксения, не кость мамонта! Его не рубят, его режут. РО-ВНЕНЬ-КО!
Ксения застыла у разделочной доски, прижав пальцы к батону, как будто тот собирался убежать. В руках — нож, в горле — ком, в голове — гудение.
— Я просто… — начала она тихо, но свекровь уже шла в наступление, как танк без тормозов.
— Что ты просто? Ты каждый раз просто. Просто не так положила полотенце, просто оставила ложку в раковине, просто, оказывается, теперь в наше время беременные могут не работать, сидеть дома, есть булки и рожать в кайф, да?
На последних словах она чуть не ударила половником по столу. Ксения молча поставила нож в подставку и отошла к мойке. В животе — лёгкое шевеление, ребёнок, видимо, тоже почувствовал фронт.
— Мам, ну не кричи, — лениво отозвался Денис из комнаты, даже не показавшись на кухне. — Всё нормально же, Ксюш, ты режь, как тебе удобно.
Он лежал на диване, в наушниках, смотрел YouTube, и весь этот вой, как видно, был для него чем-то вроде дождя за окном: шумит, да и пусть.
— Удобно, — передразнила его Лидия Васильевна, откидывая назад коротко стриженные волосы, — а потом эти удобно нам боком вылазят. Ты ж потом жрать этот кривой хлеб будешь. Или мне в моём возрасте корки ковырять?
Ксения повернулась к ней, стараясь улыбнуться.
— Я могу другой батон нарезать. Или… нарезку купить в следующий раз?
— Деньги нашла? — прищурилась Лидия. — Денис пашет, я на ставке и подработке, а ты — нарезку! Ой, девочки, добрая у вас судьба, да только я не из тех, кто молчит.
Нет, ну что я, правда, делаю не так? — подумала Ксения, вытирая руки. Спросить? А смысл? Вчера она спросила, почему стирать бельё нужно строго по дням недели, а не когда машинка свободна — в ответ выслушала получасовую лекцию о порядке, традициях и «ещё моя мать так делала».
Когда она сказала, что у неё живот тянет, и она бы полежала — Лидия заявила: «Так не рожают. Надо двигаться. Вон, я с тобой под сердцем — и ведро с картошкой, и сумки с рынка — и всё сама». Ну да, восемьдесят шестой год, какая же я забылась…
— Я пойду прогуляюсь, — выдохнула Ксения, накинув лёгкую ветровку и игнорируя «Ты даже пол не домыла!».
На улице было тепло и муторно — как будто весна никак не могла определиться, то ли петь, то ли плакать.
Ксения шла медленно, словно боялась куда-то прийти. В наушниках, которые она надела почти демонстративно, играл старый альбом Земфиры, а мысли скакали: Может, я правда ленивая? Может, мне нужно сильнее стараться? Она же права — мы у неё живём. На халяву. Пускай со скрипом, пускай с ежедневным напряжением, но всё же бесплатно… А Денис? Он ведь ничего плохого не делает. Просто… не делает ничего вообще.
Телефон зазвонил. Лидия Васильевна. Ксения сбросила вызов. Через минуту — снова. И снова. На пятом вызове она ответила.
— Да, Лидия Васильевна?
— Ксения, у нас курица недоварилась. Ты её к духовке не той стороной поставила. Я есть такое не буду. Придёшь — переделаешь.
— Хорошо, — выдохнула она.
— И не забудь — завтра в ЖК надо. Я записала тебя на девять утра.
— Куда?
— В женскую консультацию. К знакомой. Всё сделает, как надо. Я с тобой пойду.
— Но… — Ксения сжала пальцы в кулак. — Я хотела сама выбрать врача. И время…
— Девочка, у тебя уже живот — ты не в игрушки играешь. Это ребёнок. Внук, между прочим. А не проект для развлечения. Ты ж даже не знаешь, как анализы сдавать!
— Я не хочу, чтобы вы со мной ходили. Мне некомфортно, — сказала она вдруг и замерла, сама не веря, что произнесла это вслух.
На том конце — пауза. Лидия Васильевна даже дышать перестала, кажется. Потом:
— Ну и иди тогда сама. Только не плачь потом, если что-то не так будет. Я тебе помочь хотела. А ты — хамка.
Разговор закончился.
Ксения села на скамейку и уставилась в небо. Там, между ветками, кусочками просматривались белые облака — такие же обрывочные, как и её чувства. Страх. Вина. Усталость. Обида.
И где-то под всем этим — крошечная, но цепкая злость.
Нельзя же всю жизнь быть удобной. Иначе ты просто перестаёшь быть собой.
Она достала телефон и набрала Денису.
— Привет. Ты можешь вечером поговорить?
— Сейчас занят. Давай потом, ага? — его голос был как всегда нейтральным, ровным, как автоматическое сообщение автоответчика.
— Это важно.
— Ой, Ксю, ты опять из-за мамы? Слушай, я тебя прошу — не начинай. Ну правда. Потерпи чуть-чуть. Мы же пока только на ноги встаём. Потом снимем жильё, и будет тебе свобода.
— А если это «чуть-чуть» продлится ещё пару лет? А если я не могу больше?
Молчание. Потом:
— Ну, тогда… решай сама. Я сейчас не могу об этом говорить.
Связь прервалась. Ксения посмотрела на экран. И вдруг поняла — он уже всё решил. Просто отдал маме её, как сдачу в магазине.
Потерпи. Ага. Только она уже терпела — себя, беременность, чужие правила, свекровь, тишину мужа. А теперь вот, похоже, придётся терпеть и одиночество.
— Ладно, — прошептала она, глядя в мутное небо. — Я подожду до утра. Но если завтра ты не скажешь маме, что мне нужен покой, я скажу тебе, что мне нужна другая жизнь.
Она поднялась со скамейки и пошла домой. Под ногами хрустел гравий, в кармане вибрировал мессенджер — мама писала, как прошла УЗИ. Странно — только с ней у Ксении получалось не чувствовать себя виноватой за сам факт своего существования.
У подъезда она увидела знакомую фигуру. Лидия Васильевна. В халате, с мусорным пакетом в руке, с перекошенным лицом.
— Ну и где ты шляешься? Ужин готов, курицу я сама дожарила. Ты даже мусор не вынесла. И вообще, если уж ты себя женой называешь, то веди себя как…
Ксения прошла мимо, не слушая. Не ответила. Не объяснила. Просто поднялась по лестнице.
И только на последней ступени услышала вслед:
— Вот и видно, какая ты мать будешь, раз уже сбегаешь от ответственности!
В животе снова зашевелился ребёнок. Наверное, ему тоже не нравился этот голос. Ксения, держась за перила, закрыла глаза и выдохнула.
— Потерпи, малыш. Это временно.
А сама подумала: Но долго — уже нельзя.
Утро началось со звона. Не будильника — кастрюли. Большой, тяжёлой, стальной, которая с грохотом встретилась с плитой. И с нервами Ксении.
— Встаём-встаём! — раздалось бодрое из кухни, почти весело, но с привычным уколом раздражения. — Мне одной тут, что ли, с утра на ногах стоять?
Ксения медленно повернулась к спящему рядом Денису, потыкала его в плечо:
— Твоя мама, между прочим, уже начала концерт.
— Угу… — он ворочался, как медведь в берлоге, натянул одеяло по самую макушку и пробормотал: — Скажи ей, что у меня выходной. Пусть не орёт.
— А я кто ей? Представитель профсоюза?
Ответа не последовало. Ксения села на кровати, пощупала живот. Всё хорошо, только ноет немного. Вчерашняя прогулка, видимо, сказалась. Или нервы.
На кухне пахло кашей и нервами. Лидия Васильевна уже стояла у плиты в своём вечном фиолетовом халате, с завязанными намертво рукавами и лицом, похожим на неумолимый утюг.
— Доброе утро, — Ксения постаралась вложить в эти слова хотя бы каплю теплоты, но они прозвучали как попытка разжечь костёр мокрой спичкой.
— М-м-м, — отозвалась свекровь. — Спали хорошо, царевна? А я, между прочим, с пяти утра на ногах. Вот, кстати, запеканка тебе. Диетическая. По рецепту моей сестры. Вкусная. Не то что твои бутерброды. Беременным надо правильно питаться, не чипсы глотать.
— Я не ем чипсы. — Ксения села к столу и аккуратно отломила кусочек. — Спасибо.
— Не за что. Надеюсь, до ЖК мы сегодня не опоздаем. Я взяла свою сумку. Там анализы. И бумажки. Всё сложила. Ты, может, и не знаешь, но туда надо приходить с документами. А не как в магазин — с банковской картой и губами.
Ксения напряглась.
— Лидия Васильевна, я хотела с вами поговорить. Честно. Можно?
— Серьёзно? — она оторвалась от раковины. — Ну, говори.
— Я не хочу, чтобы вы ходили со мной к врачу. Я взрослый человек. Я сама справлюсь.
Пауза. Зловещая, как перед бурей. Затем — свекровь положила половник, вытерла руки о фартук и развернулась.
— А кто справится, если с тобой что-то случится? Денис, который до обеда спит? Или ты, которая не может нормально сковородку отмыть? У меня двадцать пять лет стажа в поликлинике. Я людей с закрытыми глазами по запаху определяю. Я тебе помочь хочу! А ты… что ты вообще себе возомнила?
— Я ничего не возомнила, я просто…
— Просто! — перекрикнула она. — Я тебе не девка с улицы, поняла?! Это МОЙ дом! Моя семья! Я родила и вырастила сына, чтобы какая-то… Ксения, прости, девочка без корней, без работы, без мозгов — пыталась мне указывать, как жить?!
— Вы меня унижаете. Постоянно. Вы обесцениваете меня при каждом удобном случае. Я не ваша дочь, я не обязана…
— Не обязана! — свекровь подошла почти вплотную. В её глазах сверкало что-то опасное. — А жить у меня обязана? А жрать мою еду — не обязана? А спать в комнате, где Денис вырос, — это, значит, норма, да? Без обязательств? Тогда собирайся. И дуй отсюда. Хочешь независимости — вали на съём, иди на работу, плати за ЖКХ!
— Так я и хочу! Я уже говорила Денису: давайте снимать. Я согласна даже в однушке. Только не так. Не с постоянными нападками, упрёками, вмешательством. Это не помощь, это контроль.
— Тьфу ты, жалко мне сына. Женился, называется. На проблеме. У него с работы скоро вылетят, он вечно с тобой нянчится…
— Он вообще не в курсе, чем я живу! Он даже не знает, в какой день у меня приём. И это — мой муж! А вы всё решаете за нас. За него. За меня. За ребёнка.
Дверь в комнату приоткрылась. Появился Денис, потирая глаза. Видимо, грохот всё же победил его сон.
— Что тут опять? Мам, Ксю, вы что, не можете поговорить спокойно?
— Поговорить? — Ксения обернулась. — А ты когда последний раз со мной поговорил? Когда я тебе сказала, что не могу — ты что ответил? «Потерпи». Вот и терпи теперь сам!
— Да блин, ты чего орёшь? — Денис шагнул ближе. — Я пашу, устаю, прихожу — а вы тут всё выясняете! Я чё, виноват, что у меня две бабы в доме и обе с претензиями?
— Две бабы?! — Ксения встала. — Спасибо, родной! Хорошо, что ты наконец сказал, как ты видишь эту ситуацию.
— А как? — он развёл руками. — Мам, ты хорошая, но ты тоже достаёшь. Ксю, ты тоже… ну, обидчивая. Надо как-то договариваться, а не…
— Нет, — Ксения посмотрела на него с абсолютно новым выражением лица — холодным. — Договариваться — это когда люди готовы слушать. А ты всё это время просто молчал. Делал вид, что ничего не происходит. И теперь, когда всё полыхает, ты говоришь: «достали».
— Вы оба неблагодарные! — выкрикнула Лидия. — Сидят тут, рожают в квартире, которую я полжизни выплачивала, и ещё огрызаются! Денис, ты, кстати, всё ещё в долгах за свою свадьбу. Так что если хочешь свободы — оплачивай!
— Мама, ну не надо… — начал он, но слишком поздно.
Ксения повернулась и ушла в комнату. Захлопнула дверь. Сердце билось как сумасшедшее, ладони дрожали. Через пять минут она вышла — уже с сумкой.
— Ты куда? — спросил Денис, догоняя её у коридора.
— В нормальную жизнь. Я больше здесь не могу. Я сегодня у мамы переночую. А завтра — сниму комнату. Без кухни, зато без диктатора.
— Ксю, ты серьёзно?
— Серьёзнее некуда. Я лучше рожу в коммуналке, чем стану ещё одной копией Лидии Васильевны.
И ушла. Оставив за собой опрокинутые тапки и двух обалдевших родственников.
На улице шёл дождь. Не сильный, но назойливый — как всё в этом доме.
Ксения подняла воротник куртки, достала телефон и набрала маму.
— Мама, я к тебе. Я больше не могу.
Слёзы хлынули, и она даже не пыталась их остановить. Потому что впервые за долгое время они были настоящими. Не от обиды. А от освобождения.
Прошла неделя. Семь бессонных ночей на диване у матери, пять сеансов глубокого вздоха с психологом по видеосвязи, три попытки подобрать риелтора, два неоплаченных заказа на фрилансе — и ровно одно сообщение от Дениса. Без точек и запятых:
«ты где»
Вот и всё.
Ксения сидела на подоконнике в съёмной комнате в хрущёвке, среди облупленных стен и стоящего с детства запаха линолеума. За окном вечер, как грустный сериал, где все актёры уволены, а сюжет никто так и не написал. Соседка за стенкой смотрела сериал с громкими стонами и русскими субтитрами, в кухне кто-то долбил мясо — или стену, определить было трудно.
Телефон молчал.
И вдруг — звонок в дверь. Не резкий, не злой, такой… глухой, как будто человек за дверью сам не уверен, что его стоит впускать. Ксения не шевельнулась. А вдруг соседке опять принесли еду? Или кто-то перепутал этаж?
Но стук повторился. Выдох. Подошла. Глянула в глазок.
Денис.
Стоял, как школьник, получивший двойку, — с опущенными плечами, в тонкой ветровке, с пакетом в руках.
Ксения приоткрыла дверь — не впуская, просто оставила щель, ровно на ширину равнодушия.
— Привет, — он кашлянул. — Я тут… подумал. Мы, может, поговорим?
Она кивнула на пакет:
— Цветы? Или мама пирожков напекла?
— Нет, это… фрукты. Врач сказал, тебе надо больше фруктов.
— С каких пор ты стал слушать врачей?
— С тех пор как понял, что твоя мать смотрит на меня как на идиота. И, наверное, не совсем зря.
Ксения помолчала. Открыла дверь чуть шире:
— Ладно. Заходи. Только без речей про «мы же семья».
Он вошёл, огляделся, встал у окна:
— Ну, ты тут… неплохо устроилась.
— Угу. Комната, тараканы, соседка, которая по ночам поёт. Рай.
Он поставил пакет:
— Я… с мамой поговорил.
— Надеюсь, без рукоприкладства?
— Почти. Было жёстко. Она сказала, что я тряпка. Что ты мной помыкаешь. А потом вдруг… расплакалась.
Ксения приподняла бровь.
— Серьёзно? Лидия Васильевна и плачет? А я думала, у неё вместо слёз — спиртовой раствор хлоргексидина.
— Да, я тоже был в шоке. Сказала, что боится остаться одна. Что всё рушится. Что у неё никого, кроме нас. Я ответил — «а у меня теперь никого, кроме неё». И понял, что это правда.
Ксения отвернулась. Где-то внизу кто-то кричал матом на парковке. Она закрыла окно.
— Значит, ты пришёл, чтобы вернуть меня обратно в «семейный рай»?
— Нет. Я пришёл сказать, что съехал. Вчера. Мама в бешенстве, но я сказал: я муж, я отец, я выбираю свою семью. Я нашёл квартиру. С кухни видно реку. Ну, речку. Ок, лужу. Но это наша лужа.
— И ты думаешь, я просто соберу вещи и пойду за тобой, да?
— Нет. Я ничего не думаю. Я просто пришёл. Попросить. Вернуться. Или хотя бы поговорить. Без претензий. Без «ты виновата». Без «а моя мама…».
Он сел на край стула. Ксения села напротив. Между ними — пакет с фруктами. Молчание.
— Знаешь, — она заговорила наконец, — я всё это время думала, что ненавижу твою мать. А оказалось — я боюсь тебя.
— Меня?
— Да. Потому что ты всегда молчал. А когда я тонула — ты не вытягивал, ты просто закрывал глаза. Я стала для тебя фоном. И это страшнее любого давления.
Он кивнул. Не спорил. И это уже было новым.
— Я понял. Поздно, но понял. И я не прошу тебя простить. Просто… начни с нуля. С другой квартиры. С другой системы координат. Без моей мамы. Без твоих страхов. Без жертвенности. Просто… ты и я. И малыш.
Тишина стала почти тёплой. Почти.
И тут — звонок. Опять в дверь. Ксения поднялась, посмотрела в глазок. Вскинула брови.
— О, а вот и она.
— Кто?
— А кто у нас по понедельникам совершает контрольные набеги?
— Мама?.. — Денис поднялся.
— Ага. И у неё ключ. Ты же дал ей ключ, когда мы съезжали?
Он побледнел.
— Забыл забрать. Я думал, она не…
— Ага. А теперь, милая, ты узнаешь, что такое настоящий холод, — пробормотала Ксения, открывая дверь.
На пороге стояла Лидия Васильевна. В пальто. В перчатках. С двумя сумками. И с видом, как будто сейчас объявит мобилизацию.
— Ага. Вот и вы. Ну что, нагулялись?
Ксения молча отошла от двери. Денис остолбенел.
— Мам, ты чего…
— А ты чего? Сына моего увели, семью разрушили, так я должна молча сидеть и смотреть, как вы свою «лу́жу» обустраиваете?
— Это не твоя квартира, — резко сказала Ксения. — Уходите.
— О, вот теперь заговорила! А то всё «Лидия Васильевна, можно я посуду помою», «Лидия Васильевна, а вы не подскажете…». А теперь вон из моей жизни, да?
— Да. Вон. Вы не врач. Вы — тиран в халате. Вы вырастили сына, который боится собственных решений. И жену, которая больше не боится ничего. Даже вас.
Денис тихо прошептал:
— Мам, иди. Пожалуйста. Я… не хочу, чтобы наш ребёнок вырос в этом.
Лидия Васильевна замерла. Смотрела то на него, то на Ксению. Потом вдруг села прямо в коридоре. На сумки.
— Я просто хотела, чтобы вы были вместе. Чтобы внук был рядом. Я старалась…
— Вы разрушали, — жёстко сказала Ксения. — И продолжаете.
— Мне некуда идти, — прошептала Лидия.
— У тебя есть квартира, — сказал Денис. — И соседи, которых ты достаёшь вместо нас.
— Я одна, Денис. Совсем.
— А я чуть не остался один, — тихо сказал он. — Мы начнём с начала. Но без тебя. Если ты хочешь быть рядом — научись уважать. Не вмешиваться. Не контролировать. А быть — рядом.
Долгая пауза.
Лидия поднялась. Сняла перчатки. Помолчала.
— Я… подумаю. Наверное, я перегнула. Просто… когда всю жизнь на работе, а потом всё — один звонок в день от сына. Сложно. Привыкаешь командовать. А потом вдруг всё рассыпается.
— Не рассыпается, — сказала Ксения. — Меняется.
Лидия Васильевна посмотрела на неё. Грубо, но уже без прежней злобы. Просто устало.
— Ну… живите тогда. Как хотите. Но я… я ключ оставлю. Вдруг понадобится.
— Нет, мама, — сказал Денис. — Оставь себе. А если понадобится — мы тебя сами пустим. Но только если ты будешь стучаться.
Лидия кивнула. И ушла. Без крика. Без театра. Просто закрыла за собой дверь.
Ксения рухнула на диван. В глазах — пустота. В голове — всё.
— Ну что, — Денис подошёл, — начнём?
Она кивнула. Без улыбки. Но уже не с болью. Просто — с пониманием.
Потому что с этого момента — можно было начинать по-настоящему.
