— Ну скажи мне, Полин, — Анна Васильевна устало, но демонстративно отодвинула чашку с чуть тёплым кофе, — я тебе мешаю? Вот честно. Вот ты заходишь — и сразу такое лицо, будто я тебе сковородкой по голове.
Полина молча сняла куртку и повесила на крючок. Куртка тут же упала — гвоздь, вбитый самим Макаром, снова не выдержал. Полина вздохнула и подняла её с пола. Это был понедельник. Или четверг. В последнее время дни были одинаково липкими, как подгоревший варенье на плите — вроде сладко, но противно.
— Не мешаешь, Анна Васильевна, — сухо ответила она, проходя на кухню. — Просто я устала. Работа, созвоны, клиенты — обычный день. Ничего личного.
— Как это ничего личного, — оживилась свекровь. — Это я для тебя теперь никто, да? Мать твоего мужа, между прочим! Не чужой человек. Ты бы лучше села, поговорила, а то вечно у тебя эти… хакеры твои.
— Разработчики, — машинально поправила Полина. — И не мои. Я у них руководитель.
Анна Васильевна фыркнула. Её леопардовый халат, как будто специально выбранный для бытовых атак, был подпоясан золотистой лентой, подаренной Макаром на Новый год. Полина смотрела на неё и чувствовала, как всё внутри съёживается: от раздражения, от безысходности, от желания просто исчезнуть.
— Кстати, раз уж зашла, — свекровь наливала себе ещё одну чашку, уже без кофе, просто горячей воды, — нам с Макаром нужно поговорить. Тут такое дело… Ванна. Протекает. Всё заливает. Соседи снизу уже звонили. А ремонт, сама понимаешь…
— Я понимаю, — перебила Полина, бросив взгляд на мужа, который в этот момент вошёл, неся пакет с бананами и полуторалитровую «Кока-колой». — Макар, ты в курсе про ремонт?
Макар выглядел так, будто ему только что сказали, что концерт любимой группы отменили. Он кивнул, потом пожал плечами, потом снова кивнул, но уже с прищуром — мол, ничего не знаю, я просто мужик с колой.
— Мам, мы же договаривались, что пока ты живёшь с нами, никакого капитального ремонта. Только мелочи. Плитку подклеить, шланг заменить, ну, знаешь.
— Это не ремонт, а необходимость, — возмутилась Анна Васильевна. — Полина, ты не понимаешь, в каком состоянии эта ванная! Я туда утром зашла, а там — плесень, грибок! Ты же женщина, ты должна понять!
Полина глубоко вдохнула. Сдержанность уходила, как горячая вода из старого бойлера — быстро и с неприятным звуком.
— И что ты предлагаешь?
— Нужен мастер. И материалы. Это не так дорого. Ну, тысяч сто двадцать. — Свекровь произнесла цифру так буднично, как будто просила взять на сдачу мятных конфет.
— Сто двадцать тысяч?! — Полина повернулась к Макару. — Ты знал?
— Ну… — он замялся. — Мам говорила. Я думал, она просто приценивается.
— Она приценилась. За мой счёт.
— Ну почему сразу за твой? — обиженно сказала Анна Васильевна. — Вы же семья. У вас общий бюджет.
— У нас общий холодильник. Всё остальное — это чудо дипломатии, — холодно ответила Полина.
На кухне повисла пауза. Макар сел за стол и стал теребить этикетку от бутылки. Он молчал. Он всегда молчал, когда нужно было говорить. Особенно в этих разговорах.
— Знаешь, Полина, — вдруг сказала свекровь, опуская глаза, — ты же умная. Но ум — это не всё. Надо быть доброй. С душой. А у тебя её нет. У тебя только таблички, цифры и деньги.
Полина встала. Очень спокойно. Без крика.
— Я пошла. Мне нужно на встречу. По работе.
— В воскресенье?
— У нас международная команда. У кого-то утро.
— А у кого-то старость. И ванна с грибком, — кинула ей в спину свекровь.
Полина сидела в машине, двигатель был заглушён, окна запотели. Она смотрела в одну точку — на свою ладонь, на которой дрожало белое пятно света от уличного фонаря. Пятно дрожало, потому что она дрожала. В груди было не обида и не злость. Там было… что-то другое. Как будто тебя взяли и вывернули наизнанку. Как старую сумку: всё вытряхнули, вывернули, а потом — кинули на пол.
Макар не перезвонил. Анна Васильевна не писала. Только на WhatsApp пришло:
«Мне жаль, что ты такая холодная. Макар очень переживает»
— Переживает? — тихо вслух повторила она. — Он просто встал и ушёл в комнату. Даже не сказал «извини».
Телефон звонко пискнул. Письмо от банка: поступление зарплаты. 687 430 рублей.
Полина улыбнулась. Грустно. Привычно.
— А ванна, значит, за мой счёт…
Она собрала сумку. Точнее, просто сунула в рюкзак всё нужное: ноутбук, зубную щётку, паспорт, зарядку. Потом села на край кровати. Макар лежал, уткнувшись в подушку.
— Я съезжаю, — сказала она. — Не надолго. Чтобы не взорваться.
— Можешь взорваться. Всё равно уже поздно, — пробормотал он, не оборачиваясь.
— Поздно для чего?
— Для нас. Или рано. Я не знаю.
Полина кивнула. Хотя он не видел. И ушла.
На лестничной клетке пахло старым деревом и кошками. А ещё — свободой.
Полина сняла однушку в новостройке рядом с офисом. Была скидка по акции от застройщика: “Три месяца без залога для айтишников”. Она засмеялась, когда увидела это объявление. А потом — оформила онлайн и переехала за два часа, как переезжают люди, у которых в доме всё — на сдачу и в коробках из-под техники.
Сначала ей казалось, что это каникулы. Даже понравилось. Тишина. Никто не шумит. Никаких запахов жареной рыбы в 9 утра и обсуждений “вот эти, с Украины, понаехали — и все с машинами”.
Только странно: никто не пишет. Ни Макар, ни даже его мать.
Спустя четыре дня Макар всё-таки позвонил. Один раз. Когда она была в душе.
Он не перезвонил.
— Полина, мы понимаем, что ты не обязана, — говорил голосом налаженного уговаривания дядька в костюме, сидящий в офисе с окнами в пол.
— Но ты сама подумай, ну ты ж не зверь. Женщина ты, жена. Была.
Это был Виктор Павлович, отец Макара. Неожиданно всплыл. Они не виделись лет шесть, с самой свадьбы. Сидели теперь в кофейне, куда Полина зашла “на 10 минут”, а потом обнаружила, что сидит с чужим отцом уже сорок третий.
— Миша, брат Анны Васильевны, помнишь, да? — говорил он. — Он влез. Ну, ты знаешь. А теперь, сами понимаешь, что-то нужно делать. Или квартиру потеряют.
— Я не понимаю. Это их квартира.
— Ну как, она оформлена на Анну Васильевну. А ты ж — не чужая. Ну, была.
Полина молчала. Потом сказала:
— Сколько?
— Два миллиона.
Она чуть не рассмеялась.
— Это шутка?
— Нет. Но можно хотя бы часть. Сколько можешь. Мы потом вернём.
Она встала.
— Виктор Павлович, вы хороший человек. Но я — не банк. Я — человек, который работал десять лет, чтобы заработать себе на безопасность. И да, я жена. Была. Но не служба спасения.
Он смотрел, как она уходила, и даже не пытался её остановить.
Через три дня ей позвонил Макар.
— Поля, — голос был не его. Сломанный. Мягкий, как ветошь. — Нам грозит суд. Коллекторы. Миша взял под материнскую квартиру. Без ведома. Он… он хотел свой сервис открыть. Ну, по ремонту бытовой техники.
Полина слушала и думала: “А что, если я просто отключу телефон?”
— И при чём здесь я? — медленно произнесла она.
— Потому что у тебя есть деньги. А у нас — нет. Всё очень просто.
— А у тебя есть позвоночник?
Он молчал.
Она тоже.
— Поля… Мама нервничает. Я тоже. Всё рушится.
— Всё рушится? — в её голосе появилась сталь. — Я зарабатывала, когда вы с ней обсуждали, какую штору повесить в туалет. Я тянула твою самооценку, как дурная. Я предлагала вложиться в твой бизнес, а ты сказал, что не хочешь быть “при жене”. Ну так вот, поздравляю. Ты теперь не при жене. Ты — при маме. И при брате. Удачи.
— Это всё?
— Нет, — она вздохнула. — Вы все слепые. Но самое страшное, что мне вас не жалко.
Анна Васильевна пришла сама.
С вещами.
Открыла дверь её новой квартиры и встала посреди кухни.
— Вот оно что… — протянула она, осматривая белые стены и стеклянный стол. — А я-то думала, ты мучаешься. А ты тут, значит, как в гостинице. Всё для себя.
— Вы как сюда зашли? — тихо спросила Полина.
— Макар дал ключ. Я думала, ты будешь рада.
Полина хотела засмеяться, но не смогла.
— Вы пришли просить деньги?
— Нет, — свекровь поставила сумку. — Я пришла сказать, что ты растоптала моего сына. Что ты — холодная, чужая и неблагодарная. Ты забыла, как он тебя любил. Как ради тебя порвал с Ларисой. А теперь ты что? Выбросила его, как мешок.
Полина молчала. Она просто смотрела.
— Мы продаём квартиру. Но нужно время. Ты могла бы дать в долг. Или… Ты могла бы вернуть Макара. Это было бы честно. По-человечески.
Полина встала. Взяла сумку и медленно вытащила из шкафа свою старую кожаную папку с документами.
— Что ты делаешь?
— Развод, Анна Васильевна, — сказала она спокойно. — Я подаю на развод.
— Полина, ты… — женщина оперлась на стол. — Ты всё рушишь. Семью. Мужа. Старость. Всё. Из-за денег.
— Нет. Из-за границ.
Макар подписал бумаги в молчании.
Суд был пустой. Только он, она и регистратор. Она подумала, что всё должно было быть иначе. Но в жизни всегда не как в кино. В жизни — мокрые носки, электричка не пришла, и “извините, система висит, придётся подождать”.
Он вышел первым. Не обернулся. Не спросил “может, ещё подумаем?”. Не сказал “ты права”. Просто ушёл.
И она осталась одна.
Но впервые — это было “одна” не как “покинутая”, а как “свободная”.
Полина сидела в кресле и смотрела на экран. На нём — таблица с кодами ошибок, логами, диаграммами, комментариями к тикетам. Она водила мышкой по строкам, как будто от этого зависело спасение человечества.
— Полина, ты слышишь? — голос Насти, младшего разработчика, прорывался сквозь наушники.
— А? Прости. Повтори, пожалуйста.
— Да ты сама не своя, — заметила Настя. — Ты же обычно в понедельник как пуля. А тут вон даже кофе остыл.
Полина закрыла ноутбук.
— Всё нормально. Просто понедельник понедельничнее, чем обычно.
На самом деле — всё было не нормально.
Вчера ей позвонила Анна Васильевна. В 23:40.
— Полина… — голос был осипшим, с чужими интонациями. — Миша в реанимации. Он… Он отравился. Снотворное. Очень много. Мы не знаем — специально это было или нет.
— Я при чём?
— Он спрашивал тебя. Я не вру. Он говорил, что всё из-за тебя. Из-за того, что ты — единственная из “тех”, кто могла бы помочь, но не помогла. И всё рухнуло.
— Я не помогла? — Полина еле сдерживала голос. — А он кому помогал? Себе? Своим детям? Вам?
— Он слабый. А ты — сильная. Ну помоги ты, пока не поздно.
Это прозвучало как приговор.
Больница была такой же, как и все: запах хлорки, кафель, лица, уставшие от жизни.
Полина вошла в реанимацию через “чёрный ход” — договорилась с заведующей, через знакомую. Она не хотела, чтобы её встречала Анна Васильевна с обвиняющим выражением лица.
Миша лежал, подключённый к аппаратам. Лицо — бледное, серое. Пальцы в бинтах. На прикроватной тумбочке — бумажка с каракулями.
Она взяла лист.
“Прости, Поля. Не смог. Не умею как ты. Я хотел просто быть своим, а вышел должен.”
Она села на стул. Впервые за долгое время — без слов, без защиты, без образа “ледяной стервы”, к которому её старательно приучали.
— Миша… ты дурак. — Голос её дрожал. — Ты даже не спросил. Ты сразу взял. А потом — обвинял. Всю жизнь. Всех. Тебя никто не учил ответственности?
Он не ответил. Он вообще вряд ли слышал. Но ей нужно было сказать.
— Я не виновата в том, что умею. И не обязана платить за то, что другие — нет. Понимаешь?
Она заплакала. Тихо, почти незаметно. Но горло сводило судорогой.
В коридоре её уже ждала Анна Васильевна. Вся в чёрном. Хотя ещё никто не умер.
— Ну и как тебе теперь? Спокойнее? — голос был липкий, как старое варенье.
— Нет. Мне хуже, — честно сказала Полина. — Потому что я теперь не злюсь. Мне просто жаль вас всех. И это — хуже злости.
— А что ты хочешь? Чтоб мы все умерли?
— Нет. Чтобы вы научились жить сами.
Через месяц она поехала в отпуск. Сама. Первый раз в жизни — не к родителям, не “с мужем”, не в командировку.
Она сидела в кафе где-то в Италии и ела макароны. Настоящие. С сыром, с вином, с солнцем на лице.
Зазвонил телефон.
Макар.
Она взяла. Просто — потому что могла.
— Алло.
— Привет. Как ты?
— Хорошо.
— Я… Мы с мамой переехали. Она теперь со мной. Маленькая квартирка. Ремонт сделали — как могли. Миша поправляется. Говорит, что хочет к психологу.
— Это хорошо. Правда.
— Слушай… Я жалею.
— Я — нет, Макар. Жаль только, что мы не были честны друг с другом раньше.
Он долго молчал.
— Ты теперь — где?
— В Неаполе.
— С кем?
— С собой.
Полина закрыла телефон. Улыбнулась. Первый раз — не с сарказмом. Просто легко. И спокойно.
