— Марина, ты же всё равно дома сидишь, ну чего тебе стоит? — голос Тамары Ивановны пронзил как гвоздь в голову. — Сходила бы, покормила бабушку, поменяла подгузник, и всё! Делов на час!
Марина, сидя на кухне в пижамных штанах с чашкой холодного уже кофе, стиснула зубы. На экране ноутбука — макет сайта для клиентки из Воронежа, срок сдачи — вчера. За спиной — маленькая кухня с облупленным подоконником и горой немытой посуды. А в ушах — голос свекрови, прочно прописавшийся уже в её голове.
— Тамара Ивановна, я работаю. У меня дедлайн. — Она медленно встала и пошла к окну, чтобы не ляпнуть лишнего.
— Работает она, — хмыкнула свекровь. — Компьютер ковыряет — и всё. Не на заводе же. А мама у меня, между прочим, 87 лет. И давление. А ты — молодая, здоровая, ноги ходят.
Марина молчала. Она знала, как это сейчас будет. Сначала пассивная агрессия. Потом вспоминаем, как Тамара Ивановна «одна тянула сына». Потом — слёзы. А в финале — Артём, вжавшийся в диван, как школьник, и бубнящий: «Ну ты пойми маму тоже…»
Они жили в трёхкомнатной квартире Артёма. Точнее, бывшей квартиры его бабушки, которую Евдокия Степановна «подарила внуку» ещё до свадьбы. Марина туда переехала три года назад, когда они поженились. И как-то сразу всё стало их общим: холодильник, коммуналка, телевизор, обязанности. Но только не по-настоящему.
Артём работал в СТО, приходил домой вечно уставший, с чёрными руками и запахом бензина. А Марина — удалёнщица, веб-дизайнер. И в глазах свекрови это значило одно: «дома сидит — значит, бездельница».
— Ты вот в декрете даже не была, — продолжала Тамара Ивановна. — Всё у тебя: работа да работа. А у меня и дети, и работа, и маму ещё я ухаживала. А ты? Что ты вообще умеешь?
Марина почувствовала, как у неё горит спина. Она молчала. Потому что знала: сейчас что-то скажешь — будет скандал. А скандал — это потом слёзы у бабушки, давление у свекрови и «ты меня убиваешь» от Артёма.
Вечером, когда Артём пришёл, она попыталась поговорить.
— Тём, послушай. Ну я не могу быть сиделкой. Я работаю. Я же не сижу целыми днями в тиктоке, — она подошла к нему, положила руку на плечо. — Почему всё на меня?
Он вздохнул, не поднимая головы от телефона.
— Марин, ну ты же с ней лучше всех ладишь… И бабушка тебя любит.
— Это потому что я с ней по-человечески! А не так, как твоя мама: «Давай, бабка, ешь быстрее, мне некогда». Я одна за ней всё тяну!
— Мама говорит, ты преувеличиваешь.
Марина прыснула.
— Конечно. А ты, как всегда, за маму.
Он повернулся к ней, глаза усталые, раздражённые.
— Да ты уже достала со своими претензиями. Ну хочешь — не делай ничего. Пусть мама сама. Только потом не говори, что ты не виновата, если с бабушкой что…
Через день Тамара Ивановна объявилась лично.
— Я всё решила, — сказала она, скидывая куртку и вешая её поверх Мариных вещей в коридоре. — Ты переезжаешь к маме.
— Прошу прощения? — Марина чуть не выронила чашку.
— Времени у неё мало. Нужен уход. А ты — молодая, без детей. У тебя даже кота нет. Сложно что ли? Устроишься там, в её квартире, спокойно будешь работать и за ней смотреть. Всё равно ей там одной страшно.
— То есть вы предлагаете мне бросить мужа и переехать к вашей маме?
— Не драматизируй. Это временно. Месяца на два. Пока не оклемается.
— Ей 87 лет! Вы серьёзно?
— Ну и что? Моей подруге матери 94, она ещё сама борщ варит.
— Так переезжайте вы, Тамара Ивановна. Это же ваша мать!
— Не могу. У меня давление. И вены. И вообще — я в этой квартире живу, между прочим, всю жизнь. А ты всего три года.
Марина хлопнула дверцей шкафа. Грохнуло громко. Тамара Ивановна вздрогнула.
— А ты на меня не кричи, девочка. Я не обязана это слушать в своей же квартире.
Позже она снова попыталась поговорить с Артёмом.
— Я не поеду к бабушке. У меня своя жизнь. Я хочу быть женой, а не санитаркой.
— Ты же её любишь, — буркнул он.
— Да! Но я не готова отдать всё своё время, здоровье и работу, потому что твоя мама решила, что я должна! Я себя в зеркало уже не узнаю. Я выгляжу как зомби.
— Ну тогда я не знаю, — пожал он плечами и встал. — Мне всё равно. Делай, как хочешь.
И ушёл. В ванну.
На следующий день Тамара Ивановна явилась снова. С чемоданом.
— Раз ты не хочешь переезжать — значит, бабушка переедет к вам.
— Простите, что?
— Вот и я так подумала. Ей нужно тепло, уход, еда, подгузники. А тут — и ты под боком, и Артём. Всё при ней.
— А кто вас пустил решать за всех?
— Я мать. И я решаю, что лучше для моей семьи.
Марина стояла в проёме, руки дрожали. В глазах — слёзы и злость. Такая, что ноги тряслись.
— Ну давайте тогда вы и с бабушкой ложитесь. На нашей кровати. Я на кухне в кресле посплю. Я же всё равно «дома сижу», мне можно и не спать.
Тамара Ивановна смерила её холодным взглядом.
— У тебя, Марина, характер вредный. И неблагодарный. Мы тебя приняли как родную. А ты…
Марина не выдержала:
— Родную? Вы меня использовали! Вы меня поставили в угол и сказали: «Сиди и не рыпайся!» Я не медсестра. Я не домработница. Я человек!
Финалом дня стал Артём, пришедший с работы.
Он увидел чемодан бабушки, сидящую в прихожей Тамару Ивановну и Марину, стоящую у окна с покрасневшим лицом.
— Что опять?
— Спроси у своей мамы, — бросила Марина.
— Да я просто… — начала Тамара Ивановна, — я думала, вы не против, если бабушка немного поживёт с вами. Совсем немного…
— Нет, — твёрдо сказала Марина. — Я против. Либо мы семья, и обсуждаем это вместе. Либо… извините.
Артём молчал. Долго. Потом тихо:
— Тогда и правда подумай, Марин. Может, тебе лучше переехать к бабушке. Нам сейчас сложно.
Марина медленно кивнула, будто в лицо дали.
— Хорошо. Только вот что. Завтра я уеду. Но не к бабушке. А от вас всех. Потому что я так больше не могу.
И она вышла. На улицу. В пижаме и пуховике. Без сумки. Без телефона. Просто, чтобы не заорать.
Воздух был резкий, вечерний. Машины проносились мимо. И ей хотелось только одного — уйти. Пока ещё что-то внутри не умерло совсем.
Марина швырнула в сумку ноутбук, зарядку, джинсы и упаковку влажных салфеток. Зубную щётку забыла, зато прихватила аромасвечу и бальзам для губ. Типичный женский побег: не по плану, не по списку — на эмоциях.
Она ушла в тот же вечер. Вызвала такси прямо с лавки у подъезда. Поехала к подруге Лидке, которая жила в однушке с попугаем и мужем-алкоголиком. Места там не было, но Лидка вытащила старый надувной матрас и сказала:
— Хоть на балконе спи, но не возвращайся туда. Ты чё, совсем себя потеряла?
В квартире Лидки пахло курицей гриль, туалетной ёлочкой и гелем для суставов. Муж храпел в комнате, а они с Мариной сидели на кухне и пили чай с мятой. У Лидки была мята в сушёной банке из-под кофе. Она всё делала по-своему.
— Значит, свекровь тебе говорит: «Переезжай к бабке», а муж — «ну ты подумай», — уточнила Лидка, зыркнув на Марину через очки.
— Угу.
— И ты ушла.
— Ну да.
— Молодец. А теперь вопрос: куда?
Марина откинулась на спинку жёсткого табурета. Спина ныла.
— Пока сюда. Потом сниму что-нибудь. Комнату хотя бы.
— Угу. А деньги у тебя есть?
— Есть. На месяц хватит.
— А потом?
— А потом что-нибудь придумаю, — отрезала Марина. — Я не собираюсь быть бесплатной сиделкой только потому, что у меня грудь, а не борода.
Через два дня Артём прислал смс: «Ты серьёзно?»
Марина не ответила. Через час — ещё одна: «Тебя бабушка спрашивает. Она плачет». Через три — «Мама сказала, что если ты не вернёшься, она её в интернат сдаст».
Марина выключила телефон.
В пятницу она всё же решила съездить к Евдокии Степановне. Без звонка, без предупреждения. Просто посмотреть, как она там. Не бабушка виновата — бабушка всегда была нормальной. Умной. Грустной. И слишком одинокой.
Открыла ей та же сиделка, что дежурила раз в неделю — по пятницам, пока Тамара Ивановна ходила в поликлинику или по магазинам.
— А, вы — Марина? — женщина сняла бахилы и сунула их в карман. — Хорошо, что пришли. У неё давление скачет.
Марина зашла. Бабушка лежала на диване, укрытая пледом с волками. Волки смотрели на неё с подозрением.
— Здравствуй, бабулечка, — тихо сказала Марина, садясь рядом.
— А-а-а… Маринка, — прошептала Евдокия. — Ты не сердись. Я не хотела…
— Я знаю, — Марина села на край дивана и погладила бабушку по сухой, как пергамент, руке.
— Мать твоя… ну, Тамарка… она шумная стала. Всё суетится. Меня к вам потащила. А я не хочу. У вас и так тесно, а у неё всё — «надо», «должна».
— Бабушка, не волнуйся. Я тебя не брошу. Но и я — не рабыня. Ты же понимаешь?
— Понимаю, — тихо сказала она. — Смотри сама. Только береги себя, доча.
На следующий день Марине позвонил Артём. Не с мобильного — с домашнего. Она машинально сняла трубку.
— Ты чего творишь? — голос был на грани истерики.
— Я?
— Ты ушла, а бабушка одна. Мама тоже не справляется. Ты понимаешь, что ты бросила семью?
— Я не бросала. Я спасалась.
— От кого?
— От тебя. От вашей всей этой семейной оргии под названием «У кого больше чувства вины». Ты сидишь, молчишь, мама орёт, бабушка страдает. А я?
— Ты просто хочешь сбежать, да? Типа современная, эмансипированная. А по сути — предательница.
— Артём, ты вообще меня слышишь? Я не могу жить в клетке. Мне никто даже не спросил — хочу ли я.
— А тебе кто-то мешал сказать?
Марина захохотала. Звонко, зло.
— Серьёзно? Я должна была вставать и кричать между твоей мамой и её давлением?
— Ну, молодец. Побежала к Лидке. Классика.
— У тебя всё — классика. Только ты её главный герой: без воли, без слов, без яиц.
Он повесил трубку.
Через неделю всё стало хуже.
— Тут такое, — сообщила Лидка, вваливаясь вечером на кухню с двумя пакетами из «Пятёрочки». — Тамара Ивановна по району прошлась, всем рассказала, что ты бабку бросила. Что ты, мол, карьеристка, а бабушке «до гроба осталось три дня». А ты — «по кафе ходишь».
— Каким кафе? Я сижу у тебя, жру доширак!
— Ну, видимо, не важно. Она уже и твоим родителям звонила. И клиентке твоей той, с Воронежа.
— Что?!
— Угу. Сказала, что ты «недобросовестная». Та мне в Инсту написала — ты ж мне в портфолио ставила эту работу.
Это был предел. У Марина даже руки не дрожали — как будто всё внутри уже выгорело. Просто пустота. Как после пожара: чёрные стены и запах гари.
В этот вечер она зашла на сайт аренды и нашла комнату — в Химках, у одинокой пенсионерки с котом. Без мебели, зато с тишиной. Позвонила — договорились на утро.
Собираться было просто: три пакета вещей и ноутбук. У Лидки на глазах стояли слёзы.
— Может, передумаешь? Может, домой?
— К кому? К свекрови? К Артёму, у которого голос мамы вместо мозга?
— Но ты ж любишь его, Марин?
Марина покачала головой. Медленно. Как будто отвечала себе.
— Уже не знаю. Наверное, просто жалко себя. И его — тоже.
Утром она зашла к бабушке. Одна. Без звонка. Евдокия Степановна сидела у окна в вязаном жилете и читала газету «Аргументы и факты».
— О, Маринка. Ты как?
— Ухожу, бабушка. В смысле — в новую жизнь. Снимаю комнату. Работаю. Сама.
— Правильно, — сказала бабушка. — Я тоже когда-то так сделала.
— Что?
— Ушла. От деда. Козёл был редкостный. Но всё боялась. А потом — бац. И ушла. С двумя детьми, без денег, с одной сумкой. И выжила.
Марина рассмеялась сквозь слёзы.
— Бабушка, ты круче, чем Netflix.
— А ты — умница. Главное — не возвращайся туда, где тебя ломают.
Когда она уже выходила, бабушка позвала:
— Маринка!
— А?
— Зайди как-нибудь с пирожками. Мне твои нравятся.
— Я не пеку, бабушка.
— Вот и научишься.
На пороге дома Марина ещё раз посмотрела вверх — на старую двухэтажку с облупившейся краской. Слышала, как за стеной кто-то включил «Радио Дача». А она просто стояла. Одна. Но — собой.
И пошла вперёд. С ключами от комнаты в кармане и с лицом, которое снова напоминало ей её саму.
— Ну ты и дала, Марин… — Лидка говорила по телефону с придыханием, жуя что-то хрустящее. — Тамара Ивановна теперь, оказывается, квартиру бабкину себе хочет оформить. Говорит, «нефиг чужим доставаться». А ты, значит, уже невестка бывшая. Поняла?
— Поняла, — сказала Марина спокойно, но в животе холодком потянуло.
— Говорят, уже документы собирает. Мол, бабушка слаба, доверенность оформят, а дальше — дело техники. А бабушка в курсе?
— Нет, — Марина встала. — Но будет.
Через полчаса она уже поднималась по знакомым ступеням. Бабушка открыла не сразу. На ней был новый халат в сиреневых цветах и… губы накрашены.
— Бабушка, ты что, на свидание?
— Да у нас сегодня Тамара приходила. Волосы мне уложила, губы мазнула. Сказала, нотариус приедет — «для твоего блага».
— Какой нотариус?
— Не знаю. Бумаги, говорит, надо подписать. Про квартиру что-то. Но я не успела. Плохо себя почувствовала. Она ушла — злая такая. Сказала, что ещё вернётся, «когда ты в себя придёшь».
Марина молча достала телефон. Голос Артёма был заторможенный, как будто он сам себе не верил:
— Марин, ну ты чего опять… Всё нормально. Мама просто помогает оформить доверенность. Чтоб не бегать бабушке.
— Ага. А потом доверенность превращается в дарственную?
— Ну, может быть. Но бабушка же всё равно…
— Что? «Всё равно уже старая»? Скажи! Вслух, Артём!
Он молчал.
— Слушай внимательно. Если хоть одна бумажка будет оформлена без бабушкиного полного осознания — я подам в суд. За мошенничество, за давление, за что угодно. И пусть бабушка сама решает, кому оставлять квартиру. Но ты и твоя мама — последний, кто должен туда лезть.
В этот вечер бабушка долго сидела с Мариной на кухне. Пили чай с мёдом и смотрели телевизор, где худые женщины в брючных костюмах обсуждали здоровье щитовидки.
— Маринка, — бабушка наконец заговорила. — А если я… ну, не сегодня, а когда-нибудь, если я уйду — тебе будет не тяжело?
— Что?
— Квартира. Всё это. Не обременит?
— Бабушка, ты о чём?
— Я ведь всё вижу. Как ты возишься, носишь еду, прибегаешь, проверяешь. А они — только шумят. Я решила: я тебя впишу. Оформлю на тебя, пока не поздно. Остальные пусть обижаются.
Марина села. Молча. Как будто ей в грудь кирпич положили — и он тёплый.
— Бабушка…
— Не спорь. Я уже взрослый человек. И право имею. Не хочу, чтобы после меня тут собаки дрались. Лучше ты.
В понедельник бабушка сама вызвала нотариуса. Сказала:
— Записывайте: квартира в мою смерть уходит Марине. Всё. Больше никому. И пусть кто хочет, тот и визжит.
Через день раздался звонок.
— Ну ты и сука, — сказала Тамара Ивановна. — Пристроилась, значит, да? Развела бабку, втерлась в доверие… Ты думаешь, тебе так просто сойдёт?
— Я думаю, что мне сойдёт только жизнь без вас, — спокойно ответила Марина.
— Да ты на мне держалась всё это время!
— Ошибаешься. Я всё это время терпела.
— Артём теперь с работы уволился. Его трясёт. А ты, значит, счастлива?
— Артём — взрослый человек. Пусть решает, кто он без вашей маминой юбки.
— Ты его убила! — истерично выкрикнула Тамара Ивановна.
— А вы — меня пытались. Но не получилось.
Артём позвонил спустя неделю. Не злился. Не обвинял.
— Я понял, — сказал он. — Я просто… Я привык, что мама всегда всё решает.
— А ты когда-нибудь хотел иначе?
— Хотел. Но боялся.
— Я больше не хочу жить по чужому страху, Артём. Я себя нашла — не верну.
— А если я… Ну, вдруг… Я всё изменю.
— Измени сначала для себя. Не для меня.
Через месяц Марина с бабушкой смотрели сериал. В доме пахло супом и таблетками, но Марина вдруг поняла: здесь — тепло. Настоящее. Не обязанность. Не роль. Просто — жизнь.
— Ну как, пирожки удались? — спросила бабушка, откусывая уголок с картошкой.
— Да. Почти не сырые, — усмехнулась Марина.
— Всё равно лучше, чем у твоей свекрови. Она пекла один раз — мука, как пыль, и запах злобы.
Марина больше не боялась. Ни одиночества, ни давления, ни даже будущего. Потому что у неё было главное: право на себя.
И пусть за окном кто-то шепчет, звонит, строит планы — в этой квартире был покой. Потому что здесь — никто не требовал взамен любовь.
