Татьяна проснулась рано. Не от будильника, а от внутреннего чувства — опять этот тянущий холодок в груди, будто в доме кто-то посторонний. Вроде бы и стены те же, и потолок над головой не треснул, и Андрей спит рядом, сопит, как всегда, — но всё не так. Всё чужое. Даже воздух. Даже своя собственная спальня.
Татьяна натянула халат и пошла на кухню. Сначала — кофе. Потом — мысли. Обратный порядок сработает разве что у сумасшедших.
На кухне — конечно же, она.
Людмила Сергеевна сидела с той самой своей миной, как будто ей на язык положили ломтик лимона. Хозяйски отодвинула её любимую чашку в сторону, поставила перед собой фарфоровую, что Татьяна берегла для гостей, и уже раскладывала на тарелку сыр.
— Доброе утро, — процедила Татьяна, открывая шкаф.
— О, ты уже встала, Танечка? Я думала, ты до десяти валяться будешь. Как обычно, — свекровь смерила её взглядом. — Ты у нас сова, да?
Татьяна промолчала. Сейчас не хотелось ссор, особенно натощак. У неё и так давление скакало, а тут ещё Людмила Сергеевна с утра пораньше встала, как часы, в семь тридцать. И в доме сразу минус пять градусов по ощущениям.
Как же я дожила до того, что в собственной квартире чувствую себя квартиранткой?
А ведь всё начиналось красиво. Дизайнерская студия, клиенты, контракты, поездки. Андрей рядом. Вроде бы надёжный, вроде бы умный. Ну да, любил побурчать, любил «напомнить, кто в семье архитектор», но Татьяна как-то не замечала. До одного момента. До того, как они пригласили Людмилу Сергеевну временно пожить, «пока не сделают ремонт в её квартире».
— Тань, ты не против, если мама побудет у нас пару месяцев? — как-то неуверенно спросил Андрей. — Всё-таки зима, ей тяжело ездить на дачу. А тут и тепло, и мы рядом…
— Конечно, не против, — глупо улыбнулась Татьяна. — Это же твоя мама…
Слово «временно» потом стало проклятием.
Через три недели Людмила Сергеевна уже меняла скатерти, вносила свой чайник, «потому что твой, Тань, кофе варит слишком слабенький», переорганизовала аптечку, «а то у вас даже валидола нет», и делала влажную уборку в десять вечера, «чтобы в доме не было пыли». Особенно на её новом любимом комоде в гостиной, который вообще-то Татьяна заказала сама, за сорок две тысячи.
Сегодня она пошла дальше.
Когда Татьяна вышла в гостиную, ей хватило трёх секунд, чтобы остановиться как вкопанной.
— Ты что… — голос у неё задрожал. — Ты что делаешь в моей шкатулке?
Людмила Сергеевна стояла у серванта. Деревянная коробочка с инкрустацией была открыта. Та самая — от родителей. Там были серьги изумрудные, кольцо бабушкино и браслет, который отец подарил ей на защиту диплома.
— Ой, ты чего так орёшь, как будто у тебя тут государственная тайна, — равнодушно сказала свекровь. — Я просто посмотрела. Красивые вещички. Ты ведь всё равно не носишь. Пылью покрылись.
— Это мои вещи. Личные. Ты не имела права их трогать.
— Ну, Тань, ты чего, как маленькая… Тут, считай, семья. Я же не чужая тебе. Разве я могу в твоём доме быть чужой?
Татьяна замолчала. Она не знала, что сказать. То ли закричать, то ли выдрать шкатулку из рук и швырнуть. Но знала одно — если сейчас начнёт, не остановится. Слов будет слишком много. И каждое — в никуда.
Вечером она не выдержала. Открыла ноутбук и заказала онлайн-консультацию у юриста. Просто спросить. Просто понять. Если квартира куплена до брака, но оформлена на мужа, могу ли я… — и вот тут началось.
На следующий день ей позвонила подруга Наташа — вечно в курсе всех городских сплетен.
— Таня, не хочу тебя расстраивать, но у меня к тебе вопрос…
— Давай.
— А ты знала, что твоя квартира у Андрея сейчас на переоформлении? Он вроде как её на мать хочет переписать. Типа, чтобы налоги не платить, а потом обратно оформит. Вроде временно. Но что-то мне это не нравится…
Татьяна чуть не выронила телефон.
— Что значит — переписать на мать? Это… это ж как?
— Ну ты ж знаешь, у нас народ любит «временно». Всё временно, а потом — на тебе. Пиши пропало. Я тебе просто говорю. Ты сама думай.
Она позвонила Андрею, дрожащими пальцами тыча в экран.
— Привет, — отозвался он не сразу. — Что-то случилось?
— Случилось. Я слышала, что ты оформляешь мою квартиру на маму. Это правда?
— Ну не твою, а нашу. Всё-таки мы в браке. И оформляю временно, — голос был ровный, будто он говорит не про измену, а про заказ суши. — Чтобы налоги не платить, да. Ну, ты же не против?
— Против. — Голос у неё был ледяной. — Я не собираюсь отдавать то, что заработала сама, твоей мамочке. Ты с ума сошёл?
— Не драматизируй, Тань. Это просто документы. Я всё потом обратно оформлю.
— Ага. «Потом». Иди оформляй обратно сейчас. Иначе я пойду к нотариусу. И к адвокату. У меня, между прочим, запись есть — как твоя мамаша шастает по моим украшениям и говорит, что я «всё равно недолго здесь задержусь».
— Ты её что, записывала?
— У меня диктофон стоит в гостиной. Я не идиотка. Ты думал, я не замечу?
Повисла пауза. А потом Андрей сказал тихо, но с каким-то новым тоном, чужим:
— Ты перегибаешь, Татьяна. Это уже перебор. Мы — семья. А ты устраиваешь какой-то шпионский сериал. Тебе надо отдохнуть.
— Отдохнуть? — хрипло рассмеялась она. — Отлично. Я как раз подумываю развестись. С отдыхом совпадает идеально.
И отключила.
В этот вечер Татьяна снова не спала.
Она перебирала бумаги. Достала брачный договор — а он, как назло, был стандартным, без разделения имущества. Всё совместно. Она скрипела зубами. Потом нашла тот самый документ — договор купли-продажи. В нём было написано: покупатель — Андрей. Не она. Не они вдвоём. Только он.
Какой же я была дурой.
В спальне муж мирно храпел, укрывшись до подбородка.
— Дорогой, — прошептала Татьяна, стоя над ним, — ты даже не представляешь, как завтра изменится твоя жизнь. И твоей мамочки тоже.
И пошла в кабинет.
Достав из тумбы бутылку вина, налила в бокал, включила ноутбук и написала письмо юристу:
Прошу вас завтра подготовить иск о разделе имущества и разводе. Без примирительных сроков. Да, я уверена.
P.S. Есть диктофонная запись разговора, где свекровь обсуждает план переписи квартиры. Имеет смысл приложить?
На следующее утро Татьяна проснулась с ясной головой. Без привычного тумана, без кома в горле. Будто из тела вынули старую гвоздь — стало больно, но легче дышать. Она встала, заправила постель так, как любила сама, а не как Людмила Сергеевна учила: «с уголочком, Танечка, с уголочком, ты же не в общежитии».
Нет, не в общежитии. Пока что. Но и не в тюрьме. Больше нет.
В кухне было подозрительно тихо. Людмила Сергеевна обычно уже с утра стояла на боевом посту — лосины, халатик с запахом, в руках ложка как дирижёрская палочка. А тут — тишина.
Татьяна налила кофе. Села. Сделала первый глоток.
И тут в кухню вошёл он.
— Ты серьёзно, Тань? — Андрей был небрит, в мятой футболке и с выражением лица, как у человека, которого к восьми вызвали на дежурство, а он только лёг спать. — Ты действительно вчера отправила юристу заявление на развод?
— Серьёзно, — спокойно ответила Татьяна, делая ещё один глоток. — А что, ты думал, я пошутила? Это тебе не твоя мама.
— Ну, ты же понимаешь… Это глупо. Из-за какого-то недоразумения рушить брак, имущество, всё, что мы строили… — Он сел напротив, по-хозяйски расправив плечи. — Ты же не безумная.
— Ага. Не безумная. Просто устала быть дурой.
Она подняла взгляд.
— А ты, кстати, когда собирался сказать, что оформляешь мою квартиру на свою маму?
— Да это… Это технически. Мы хотели как лучше. Чтобы не было проблем.
— Мы? — удивлённо переспросила она. — «Мы» — это ты и мама? Ну надо же. Я-то думала, «мы» — это ты и я.
— Не драматизируй, — скривился он. — Ты всегда из мухи слона раздуешь. Мама просто хочет немного спокойствия. Она старая женщина, ей тяжело. А ты ходишь и пышешь, как чайник.
— Как чайник, да, — усмехнулась она. — А ты забыл, что этот «чайник» построил бизнес, пока ты перекладывал чертежи из одной папки в другую? И купила квартиру. Не ты. Не мама. Я. На свои.
Он замолчал. Встал. Пошёл к окну. Там было серое утро, капли на стекле, дворник лениво возил метлой по асфальту.
— Ты не права, — проговорил он наконец. — В любом браке бывают трудности.
— Бывают. Но когда трудности — это ты, а твоя мама, простите, грузчик с ломом — я имею полное право выйти из этого брака. Со всеми вещами.
Она достала диктофон. Положила на стол.
— Вот тут, кстати, она очень вдохновенно говорит, как мне «выселение устроить». Хочешь послушать?
— Ты ненормальная. — Он повернулся резко. — Ты сама всё испортила. Ты озлобленная, закомплексованная истеричка. Ты ни с кем не уживёшься. Поэтому ты одна. И останешься одна.
Татьяна кивнула.
— Возможно. Но я лучше останусь одна, чем в треугольнике с тобой и мамой, где у неё права, а у меня обязанности.
— Ты думаешь, кому-то будешь нужна после пятидесяти, со своими загонами? — Он усмехнулся. — Посмотри на себя. Без меня ты никто.
— Без тебя я — снова я. — Она встала. — И, между прочим, эта «никто» обеспечила тебе ипотеку, машину и тот самый тёплый пол, по которому твоя мать с утра любит шаркать в тапках. Так что не обольщайся.
— Я отсюда не уйду, — процедил он. — Половина — моя. Мы в браке. Дом оформлен на меня.
— А ты юристов не слушай — ты маму слушай, — засмеялась Татьяна. — Ещё пара таких решений — и ты не то что квартиру потеряешь, а кроссовки с балкона.
Он молчал. Лицо его пошло пятнами, губы подрагивали.
— Мы ещё посмотрим, кто кого, — выдавил он наконец и вышел из кухни.
К обеду пришла Людмила Сергеевна. Вид у неё был воинственный, как у дамы, выигравшей тендер на коммунальную войну.
— Татьяна, — начала она сразу с места в карьер, — я так просто это не оставлю. Как ты посмела обвинить Андрея в том, что он что-то у тебя крадёт? Это же его дом. Его!
— Он — архитектор, не вор, — отрезала Татьяна, — но почему-то последний месяц он ведёт себя как рейдер. Вскрывает личные вещи, оформляет имущество, делает мне «сюрпризы». Очень творческий подход.
— Ты просто злая. Потому что не можешь родить, не можешь мужчину удержать, и тебе всё кажется, что тебя предают.
— О, Людмила Сергеевна, вы прямо психотерапевт. Где учились? В садоводстве? — Татьяна встала, не скрывая иронии. — У вас, наверное, диплом есть: «Токсичность с отличием».
— Ты с ума сошла! — вспыхнула свекровь. — Я старше тебя!
— Вот именно. И давно пора научиться уходить красиво.
Она открыла сумку.
— Вот повестка. В суд. Иск о разводе и разделе имущества. А вот — уведомление об отключении вашей регистрации в квартире. Участковый придёт завтра. Вы здесь больше не живёте.
— Это ты… Это ты всё подстроила. Ты нас выкидываешь?
— А вы как хотели? Сначала — на шкатулку позарились, потом на квартиру. Не вышло? Печалька. А я — по закону. Всё чётко. Даже документы завизированы.
— Ты… ты же женщина! — запнулась Людмила Сергеевна. — Как ты можешь быть такой?
— Женщина, которая знает цену себе и своей работе. И очень хорошо запоминает, кто её хотел вышвырнуть. Я вас не выкидываю. Я просто убираю мусор из жизни.
Она вышла из кухни и громко сказала в зал:
— Андрей, мама собирает вещи. Можешь помочь.
Из комнаты донеслось глухое:
— Не трогай меня.
— Не трогаю. Уже всё отпустила, — сказала она, снова спокойно.
И впервые за многие месяцы в доме стало не просто тепло. Стало — тихо. Слишком тихо. Но это была правильная тишина. Начало. Предвкушение. И маленькая победа.
Когда они ушли, было пусто.
Нет, не физически — диван остался, кухня на месте, кот всё так же дрых в кресле, будто ничего и не было. Но воздух — как после скандала: плотный, звенящий, как в подъезде после семейной драки.
В квартире впервые за два года пахло свободой. Или одиночеством. По настроению одинаково, а по сути — небо и земля.
Татьяна молча вымыла полы. Не потому что грязно, а потому что хотелось стереть их следы. Словно вымыть не плитку, а память. Особенно с ковра в гостиной, где Людмила Сергеевна любила сидеть и «воспитывать» её в присутствии сына:
— Женщина должна быть мягкой, иначе её мужчина уйдёт к той, которая называет его солнышком!
А теперь вот мужчина ушёл. Или его ушли. Татьяна не считала. В этот раз — не жалко. Был бы поумнее, сам бы ушёл, не позорился бы с этими мамиными адвокатами, что прислали ей «досудебную претензию», отпечатанную на бланке из интернета. С ошибками. В двух словах.
Юрист Татьяны, Игорь Николаевич, смеялся, глядя на бумагу:
— Такой бред — даже на первом курсе не примут. Серьёзно, «в связи с неудовлетворительной совместностью в семейной жизни»? Кто это писал, хирург?
Развод прошёл быстро. Удивительно быстро. Андрей не пришёл на слушание. Письменно согласился. Татьяна не удивилась — он с трудом мог сказать что-то в лицо, если это не касалось того, кто в доме не закрыл балкон.
Через месяц он прислал сообщение:
«Ты права. Я не справился. Удачи тебе. Мама в больнице. Мы всё поняли».
Она не ответила.
Потому что это не про справился. Это про то, что взрослые мужчины не должны быть продолжением материнской тени.
В один из дней, спустя пару месяцев, когда с квартиры сняли обои со следами её истерик, купили новую посуду (без жирных отпечатков чужих пальцев), а кот — новую лежанку (потому что старая пахла… осуждением), Татьяна встретила случайно свою бывшую подругу Ларису.
Лариса была из тех, кто «ну, я не вмешиваюсь, но…» и всегда знала, «как лучше, чтобы все были довольны». У неё был муж, двое внуков и жизнь, по её словам, «устроенная». И, конечно, мнение обо всём.
— Танюха! Ну ты даёшь! Я слышала, ты развелась? Правда? Вот это да! И как?
— Спокойно, — пожала плечами Татьяна. — Сначала у них был заговор, потом у меня — юрист. Всё как в сказке. Конец — хэппи.
— Но ты ведь любила его, да?
— Я? — усмехнулась Татьяна. — Любила. До тех пор, пока не поняла, что у нас на троих любовь: я, он и мама его. А на троих — это уже оргия, а не семья.
— Тань… А не страшно? Одна?
Татьяна посмотрела в окно. Лето. Улица гудела машинами. Люди шли, дети кричали, у кого-то звенела бутылка в пакете.
— Страшно — когда ты живёшь с двумя взрослыми, а чувствуешь себя девочкой, которой всё время говорят, что она делает что-то не так. Когда в своём доме тебе напоминают: «мы тебя потерпим, но будь благодарна». Вот это страшно. А одна — не страшно. Это просто честно.
Лариса замолчала. Потом сжала губы.
— Я вот тоже иногда думаю… если бы не внуки…
— А ты не думай, — пожала плечами Татьяна. — Живи. Но если начнут оформлять твою квартиру — знай, это не любовь. Это налогообложение чувств.
Вечером, устроившись с бокалом красного на балконе, она достала из шкатулки старые серьги. Те, что мать дарила на двадцатипятилетие. Маленькие, золотые, с бирюзой. Их хотела примерить Людмила Сергеевна, когда думала, что всё уже в её руках. Как и жизнь Татьяны.
Татьяна надела их. Посмотрелась в отражение стекла.
— Красотка, — сказала себе тихо.
— Сама теперь всё. И сама — себе.
Она встала. Подошла к ноутбуку. И открыла вкладку — «Недвижимость за границей».
Италия? Испания? Или Сочи для начала?
Нет, не потому что «убежала». А потому что свободная женщина имеет право выбирать, где ей просыпаться, с кем, и главное — с каким настроением.
На экране появилось объявление:
«Небольшой дом у моря. Панорамные окна. Без мебели. Под себя».
Под себя.
Звучит прекрасно.
Последнее сообщение от Андрея пришло через полгода.
«Мама умерла. Я теперь совсем один. Ты иногда вспоминаешь меня?»
Татьяна долго смотрела на экран. Потом медленно напечатала:
«Ты теперь один. А я — наконец сама. И этого достаточно».
И нажала «удалить».
В доме, впервые за долгое время, было не просто тихо.
Было — спокойно.
