Квартира была старая. Типовая. Панельная. С узким коридором, где можно врезаться в тумбочку, даже если просто моргнёшь. Там, в двухкомнатной хрущёвке, и начиналась эта история. Хроника одного тихого ада.
Ольга, в сером брючном костюме и с аккуратным пучком, открыла дверь ключом и тут же вдохнула густой, жирный аромат борща. Как будто он кипел не на плите, а в каждой розетке. Свекровь, как обычно, была на месте. А куда ей ещё идти? Пенсия — 14 тысяч, дача продана, муж умер десять лет назад от «Ольга-аллергии», как она сама любила говорить.
— О, наконец-то! — раздалось из кухни с нажимом, как будто ждали не Ольгу, а неотложку с кислородной маской. — Работаем, значит, до девяти? Не устаёшь, дорогая?
— Добрый вечер, Тамара Петровна, — холодно произнесла Оля, снимая туфли. — Да, работаю. Как и положено нормальным взрослым людям.
— Конечно, конечно, — кивнула свекровь с ехидцей. — Только вот Денис голодный, сидит как сирота. Борщ остыл, зато ноутбук твой, небось, разогрет до красна.
Денис сидел на диване, щёлкал пультом и ел мороженое прямо из контейнера.
— Оль, ну ты бы хоть предупредила, что задержишься, — пробурчал он, не отрывая глаз от телевизора. — Я думал, ты домой приедешь, а ты…
— А ты, может, сам бы на плиту посмотрел? Или это в вашем мужском кодексе запрещено? — фыркнула Ольга.
— У нас в роду мужчины добытчики, а не кухарки, — вмешалась Тамара Петровна, вытирая руки о фартук. — А ты, извини, никакая не карьеристка, а просто… ну… бестолковая женщина, которой дали чуть больше, чем надо. Вот и скачешь теперь, как белка по агентствам.
Ольга медленно поставила сумку на пол.
Сдержаться. Просто сдержаться. Это не война, это театр. Только в этом театре тебя каждое утро насильно гримируют под дурочку.
— Вам не кажется, Тамара Петровна, что вы немного перепутали свою роль? Вы же вроде бы мать, а не аудитор с холодным сердцем?
— А ты вроде бы жена, а не айтишник в юбке! — рявкнула свекровь. — Где ужин? Где порядок? Где уважение к мужчине?
— Он тебе кто — муж или пудель? Уважение к мужчине начинается с его уважения к себе. А тут… — Оля махнула рукой в сторону Дениса, который в этот момент ковырялся ногтем в зубах.
— Ну всё, вот сейчас было обидно, — буркнул он.
— Обидно? Это тебе борщ в подушку обидно, а я правду сказала, — отрезала Ольга. — Ты сидишь, взрослая лобуда, и ждёшь, пока тебе мама в носу поковыряет и скажет, как жить.
— Эй, не надо! — резко встал Денис. — Я между прочим…
— Что «между прочим»? Что? Ты взрослый мужик, Денис. Ты работал в одном офисе, потом ушёл «на фриланс», теперь месяц сидишь дома и даже пыль с полок не трёшь!
— Я ищу себя! — закричал он, поднимая руки. — Я в процессе!
— Так ищи себя где-нибудь не в моей квартире, — прошипела Оля. — И не в моей жизни.
На секунду в комнате воцарилась тишина. Даже холодильник замолчал — будто и он понял, что сейчас начнётся жара.
Тамара Петровна взяла табурет и села, драматично перекрестив руки на груди.
— Ага. Вот до чего доигрались. Её карьера, его лень, мои нервы. Вы друг друга поубиваете, а я потом с кем внуков нянчить буду? С телевизором?
— Да, вы лучше к телевизору. Он хотя бы не обсуждает мою прическу, — бросила Ольга.
— А чего её обсуждать? Там обсуждать нечего, — съязвила свекровь, поджав губы.
— Всё, хватит! — воскликнул Денис, хватаясь за голову. — Оля, ну почему ты такая стала, а?
— Я стала? — тихо рассмеялась она. — Я просто устала. От твоей мамы. От тебя. От этого липкого борща, который мне снится по ночам. И знаешь что, Денис?.. Мне плевать. Я в следующий раз приеду только за своими вещами. А ты с мамой хоть вдвоём женитесь. Отличная пара.
Она пошла в спальню. Собрала вещи. Молча. Тамара Петровна осталась на кухне, где борщ уже давно остыл и вонял кислым. Денис стоял в коридоре, не зная, что сказать. Хотел крикнуть что-то обидное, но язык стал ватный. Да и слов было мало. Как всегда.
Через десять минут дверь захлопнулась.
В квартире стало тихо. Даже холодильник, похоже, решил больше не вмешиваться.
— Ты доволен, сынок? — прошептала Тамара Петровна, вытирая глаза платком. — Хотел бабу с характером? Получи.
— Я просто… — начал он, но остановился. Впервые за долгое время он остался в доме не просто один. Он остался без главной фигуры в своей жизни. Без той, кто его кормил, мыл и, к несчастью, любил — пока не выжил.
Ольга шла по улице, высоко подняв голову. Сумка — в руке, уши — горят, но душа… душа наконец-то сделала вдох.
Прошло девяносто один день. Именно столько, сколько Ольга не слышала слов «карьера твоя никому не нужна», «женщина — хранительница очага», «ты опять без помады?» и других шедевров Тамары Петровны.
За это время она сняла однушку ближе к центру, перекрасилась в насыщенный шоколадный, начала заниматься бегом по утрам (да, в 6:00, хотя раньше считала таких людей психами), подписала контракт с новым крупным клиентом и купила кофе-машину, которую дома никогда не разрешали: «фу, химия, да и зачем, есть растворимый».
Оля всё чаще ловила себя на мысли, что дышит свободно. Без чужого взгляда в спину, без нервных вздохов и ночных упрёков.
Но счастье, как известно, любит пыль. Её не трогаешь — она оседает. Начнёшь двигать мебель — поднимается. И вот — звонок.
На экране: «Денис (бывший?)».
Оля стояла у окна, в спортивках, с полотенцем на голове и кружкой кофе. Подумала пару секунд. И ответила.
— Алло.
— Привет. Это я. Ну… Денис. Я… слушай, можно я заеду? На часик буквально. Надо поговорить.
— Ты жив?
— Жив.
— Мама твоя?
— Тоже.
— Что ж… уже удивление, — Оля криво усмехнулась. — Ладно. Заезжай. Но не вздумай говорить, что ты «всё осознал». Это фраза — уровень «я не такой, как все».
— Я приеду с документами. Это по наследству. Мама… короче, ты сама увидишь. До встречи.
Он приехал в 16:45. В джинсах, которые давно просились в стирку, и с потерянным видом. В руках — пластиковая папка и что-то похожее на цветы, но уже уставшие, как его собственное лицо.
Оля впустила молча. Усадила за стол. Чай не предлагала. Слишком уважала себя, чтобы снова варить кому-то воду.
— Значит, документы, да? — спокойно сказала она, усаживаясь напротив.
— Да. Короче… мама переписала квартиру на меня. Ещё тогда. Пока мы с тобой были в браке. Ты, наверное, помнишь?
— Помню, — кивнула. — Она с таким выражением тогда сказала: «Мужу — дом, жене — тряпка. Всё по-честному.»
— Вот. А теперь мама… она уезжает.
— Куда это её понесло?
— В санаторий. Или в Питер. Сама толком не знает. Говорит, надо сменить обстановку. Появился… ухажёр. — Денис развёл руками, как будто объяснялся перед учительницей.
Оля захлопала глазами:
— Ты сейчас шутишь?
— Нет. Реально мужик из Крыма. Познакомились в автобусе. У него борода, гитара и дача. Мама сказала: «На фига мне Москва, если тут одни стрессы?»
— Слушай, ну… я рада за неё, правда. Главное, чтоб гитара не подвела.
— А я теперь тут сижу. Один. В квартире. Работаю. Ну… кое-как. Без мамы, знаешь ли, всё стало как-то… странно. Даже посуду сам мою.
— Боже, неужели ты не умер от перегрузки?
— Ха-ха. Очень смешно. Но давай серьёзно. Квартира. Мама решила: раз я тут живу, раз женат неудачно был, то надо бы квартиру… ну… переоформить. Всё было бы просто, если бы не то, что часть собственности юридически могла бы претендовать ты.
— С чего вдруг? — прищурилась Оля.
— Потому что она сначала записала часть на меня как на супруга. А ты была вписана в эту конструкцию. Потом — изменила. Но юристы говорят: могут быть вопросы. И чтобы не было головной боли — надо бы, чтобы ты подписала отказ.
— Вот как. То есть, ты пришёл, не потому что соскучился, а чтобы я… отказалась от прав на хрущёвку. Гениально, Денис.
Он замялся. Пошевелил бумагами.
— Ну, не так всё просто. Я… я и правда соскучился. Оля, ты не представляешь, как тоскливо стало без тебя. Без твоих фраз, без твоего хохота, даже без твоих вечных этих… списков задач на холодильнике.
— Ага. Особенно без того, как я тебе носки собирала и борщ разогревала. Не скучаешь?
— Скучаю, чёрт возьми! — вскочил он. — Да, скучаю! Потому что теперь понял, как ты тащила на себе нас двоих. Я был идиотом. Я и есть идиот. Но… не хочешь попробовать… ну, хотя бы кофе попить вместе? Не как пара. Просто как… нормальные взрослые люди.
— Кофе я уже выпила. А вот бумаги… давай сюда.
Она молча пролистала. Глазами зацепилась за пункт «отказ от возможных имущественных претензий». Подумала. На секунду.
— Ладно, подпишу.
— Правда?
— Правда. Потому что не хочу делить с тобой воздух. Тем более — стены. Ты живи в хрущёвке. Живи со своими воспоминаниями. А я… я пойду вперёд.
— Ты всё ещё такая же… сильная, — прошептал он.
— А ты всё ещё ищешь себя в носках, которые никто больше не стирает, — спокойно ответила она и подписала.
Он взял документы. Стал подниматься. И вдруг тихо:
— Ты… точно не хочешь всё вернуть?
Оля встала. Посмотрела прямо в глаза. Без злости. Без боли. Просто с ясностью.
— Возврата нет. Есть выводы. Надеюсь, ты когда-нибудь сделаешь свои.
Он ушёл.
Она села на диван, завернулась в плед. Посмотрела на кружку. Улыбнулась.
Хрущёвка осталась в прошлом. А у неё — впереди был двухкомнатный контракт, новая жизнь и кофе без борща.
Прошло ещё два месяца.
Оля жила так, как мечтала последние три года — одна. Без скандалов, без «а мама сказала», без вечно переваренного борща, который Тамара Петровна тащила в трёхлитровых банках с дачи. Без унижения. Без фальши.
Она устроилась в крупное агентство — не менеджером, а уже креативным директором. Её презентации разбирали на конференциях, зарплата была как у трёх «Денисов», а за кофе теперь ходил бариста, который улыбался ей чуть больше, чем другим.
Но прошлое… оно не умирает. Оно лежит в подвале, дышит еле слышно и ждёт момента, когда вы оступитесь.
Так случилось в пятницу вечером, когда дверь в её новую квартиру позвонила.
В глазок — Тамара Петровна. В розовой ветровке и с чемоданом. Не в духе. Ни гитары, ни «крымского ухажёра» не наблюдалось.
Оля медленно открыла дверь.
— Вы что, сбежали с дачи?
— Можешь и не звать меня, всё равно войду, — буркнула свекровь и протиснулась внутрь.
На ней были те самые вязаные носки, которые она не снимала даже летом. И уже через секунду пространство наполнилось ароматом — смесь лаврового листа, креозота и старых претензий.
— У меня к тебе серьёзный разговор, Оля.
— Пожалуйста, только без театра. Я кофе не предложу. Тут не хрущёвка, тут свобода.
— Знаешь, что сделала моя подруга из Судака? — скривилась Тамара Петровна, хлопая себя по груди. — Украла моего Коляна! С мужиком сбежала. А меня — на улице оставила. Мол, иди обратно, старая дура.
— И вы решили вернуться в Москву? К бывшей невестке? Гениально. Вас тут очень ждали. Вот прямо шторку повесила и надпись: «Добро пожаловать, Тамара Петровна».
— Не ерничай. Мне есть где жить. Но у меня дело.
Оля скрестила руки. Внутри уже всё напряглось. Тамара Петровна не появлялась просто так. Она была, как налоговая. Если пришла — будет больно.
— Что ещё?
— Я хочу… чтоб ты ОТКАЗАЛАСЬ. Отказалась от своей фамилии. От нашего рода.
— Простите, чего?
— У тебя до сих пор фамилия моего сына! Ты к нам больше не относишься! У меня теперь соседи спрашивают: «А это что, ваша сноха?» А я должна… что? Краснеть?
— Вас беспокоит, что у меня в паспорте стоит «Гаврилова»?
— Мне стыдно. Ты опозорила моего сына. Ушла от семьи. Стала… карьеристкой.
— Так вот оно что, — Оля уселась, чуть подавшись вперёд. — Не гитара и не Судак. Просто вы снова хотите отыграться. Вы снова лезете в мою жизнь, потому что ничего другого в вашей нет.
— Я требую! Верни фамилию!
— А я требую, чтобы вы вышли. Прямо сейчас.
— Ты ещё пожалеешь. Ты думаешь, жизнь будет вечно гладкой? Да ты одна останешься в своей двушке! Одна, с кошкой!
— Ну и отлично. Кошка, в отличие от вас, не орёт и не пилит мозг.
— Вот ты какая… — Тамара Петровна встала, зло посмотрела. — А ведь я когда-то тебя приняла. Как родную. Хотела, чтобы вы детей завели. Внуков…
— Да вы меня не приняли. Вы меня использовали как кухонный комбайн с приданым. Дети? Вы бы их воспитывали, пока я суп варила. Вы и моего мужа воспитали так, что он теперь не может носки без мамы найти.
— Он страдает!
— Он бездельник! И вы — причина! Всё, хватит.
Она подошла к двери. Резко открыла её.
— Ваша фамилия, ваши истерики, ваши обиды — всё это не для меня. Я живу по-другому. Я свободна. И, кстати, уже подала на смену фамилии. Теперь я Ольга Алексеевна. Так что идите. И больше не возвращайтесь.
Тамара Петровна стояла секунду. Молча. Потом шагнула к выходу.
На пороге обернулась. Её голос был уже не крик, а глухой, старческий.
— Счастья без семьи не бывает.
— А несчастье в вашей семье я уже видела, спасибо. Хватит с меня.
Дверь захлопнулась.
И в этой тишине, в этой новой тишине её квартиры, впервые за много лет, Оля не чувствовала тревоги.
Только странное облегчение. И лёгкую улыбку.
Она подошла к зеркалу, посмотрела на себя.
— Ну здравствуй, Алексеевна. Кажется, ты наконец освободилась.
