Тигриное покрывало
— Тут дело такое… — Эдик нервно потёр шею, упорно избегая взгляда жены. — Мама поживёт у нас недолго, с полгодика, наверное.
Он произнёс это так тихо, будто надеялся, что слова растворятся в кухонном воздухе, пропитанном запахом свежих овощей. Сам-то он не горел желанием привести маму в их маленькую квартирку — слишком хорошо помнил все те колкости, которыми обменивались его любимые женщины при каждой встрече. Но мать звонила каждый день, голос её дрожал от обиды: «Неужели родному сыну трудно помочь собственной матери?»
Марина застыла посреди кухни с ножом в руке. Луч солнца отразился от лезвия, бросив зайчика на стену. Нож замер над недорезанным помидором, а в глазах Марины заполыхало что-то, напоминающее отблеск грозы.
— Полгодика, говоришь? — медленно протянула она, словно пробуя эти слова на вкус. — А потом что будет? Ты её в санаторий отправишь или сразу в мавзолей определишь?
— Ну ты чего, Маринка? — Эдик втянул голову в плечи, будто прячась от неизбежной бури. — Это же моя мама родная. Её квартиру соседи заливают, они же и ремонт у неё затеяли… Там сейчас сыро, холодно, грязно. А у нас тепло, уютно.
Он говорил всё быстрее, словно боялся, что Марина перебьёт его на полуслове:
— Ты же знаешь, мама у меня женщина скромная, тихая. Готовит хорошо, помогать по дому будет. Да и тебе, может, как-то отдохнуть удастся…
Слова его звучали как плохая реклама подержанного автомобиля. В этот самый момент, пока Эдик отвлекал жену своими неуклюжими речами, парадная дверь тихонько скрипнула. В прихожей уже стояла Лидия Сергеевна — невысокая сухощавая женщина с поджатыми губами и внимательными, как у птицы, глазами. Рядом с ней примостились два потрёпанных чемодана, а в руках она сжимала яркое покрывало с изображением оскалившегося тигра.
— Вот и я, Эдичка! — нарочито бодрым голосом произнесла свекровь, и, не дожидаясь приглашения, решительно двинулась вглубь квартиры.
Покрывало с тигром первым делом оказалось застелено на супружеской кровати. Лидия Сергеевна с довольным видом опустилась в самый центр матраса, словно королева, занявшая законный трон.
— Это чтобы мне уютно было, — пояснила она, поглаживая ладонью тигриную морду. — Привыкла я спать на нём. — Свекровь окинула комнату хозяйским взглядом. — А Маришка твоя, сынок, пусть пока на раскладушке в коридоре поживёт. Невелика барыня! Она у нас женщина молодая, спинка гибкая, позвоночником не мучается.
Пока она говорила это своим певучим голосом, в котором яд был искусно замаскирован под заботу, вещи Марины, включая любимый халат цвета морской волны и косметичку с французской тушью, уже лежали сложенной стопкой на тумбочке в коридоре — между полкой для обуви и крючком для зонтов.
Марина застыла в дверном проёме, прикусив нижнюю губу до белизны. Она была не просто шокирована — она была ошеломлена такой потрясающей наглостью. Но где-то в глубине души ей всё-таки было любопытно, до какого предела дойдёт эта пожилая тиранша в своём выступлении.
А свекровь тем временем деловито продолжала обустраиваться. Спальня ей явно пришлась по душе — удобная кровать, вместительный шкаф, окно с видом на парк, а не на мусорные баки, как в её квартире. Но когда она стала доставать из чемоданов всевозможные банки с солениями и маринадами, аккуратно расставляя их под кроватью и под стульями, выбросив при этом тапочки Марины в коридор — брезгливо, двумя пальцами, словно дохлую мышь, — терпение молодой женщины иссякло.
Она перевела взгляд на мужа — тяжёлый, пронизывающий, как лазерный луч — и произнесла коротко и ёмко:
— Либо я, либо она.
Эдик почесал затылок, как делал всегда в минуты крайнего замешательства. Его добродушное лицо вытянулось, как у нашкодившего школьника.
— Маринка, ну ты это… не горячись, — забормотал он. — Неужели ты не понимаешь? Мама — она женщина в возрасте, а ты у меня молодая такая, подвижная…
— Ну да, — язвительно подхватила Марина, — ты ещё добавь, что я пластичная и эластичная! Может, я вообще свернусь в спираль и буду спать в ящике для белья?
Она уже завелась, как старый «Москвич» в морозное утро, и молчать больше не собиралась. Особенно когда свекровь, проходя мимо неё в коридоре с таким видом, будто уже давно владела этой квартирой, ехидно заметила:
— Главное в жизни, деточка, это уметь приспосабливаться, Маришенька. А ты молодая, должна уступать старшим. — Лидия Сергеевна поджала губы и подняла указательный палец, словно учительница перед нерадивой ученицей. — Вот я, например, всю жизнь ради семьи жила! Сына вырастила, а теперь вот, на пенсии, имею право на заслуженный отдых.
— Да вы с такой жизнью не на пенсии собираетесь быть — вы как на курорте хотите! — не выдержала Марина. Щёки её пылали, словно от пощёчин. — А мы с Эдиком, типа, обслуга? Я, например, за прачку, повариху и уборщицу, а Эдик — старший бой, куда пошлёте по мелким поручениям? — Она сделала паузу, набирая воздух в грудь. — Ну и, может быть, ещё и за официанта! Только есть минусы: вместо бассейна будет у вас тазик с бельём, а вместо сауны — ваша поллитровая банка с мятой, типа, чай на стойке на кухне. А вместо массажа, если я всё-таки не выдержу, то могу вас и веником отходить!
Лидия Сергеевна злобно фыркнула, будто разъярённая кошка.
— Ох уж это поколение! А всё им не так! — Она прижала руку к сердцу театральным жестом. — А ведь я тебе, солнышко ты моё ясное, как родная мать!
— Да идите вы, «мать», к родной дочери, которой у вас нету! — рявкнула Марина с такой силой, что даже Эдик вздрогнул. — А у нас одна спальня и ещё одна комната, если вы не заметили. Не хоромы какие-то!
— Я что-то не поняла, — вскинулась свекровь, и её маленькие глазки превратились в щёлочки. — Мать твоего мужа не может жить с комфортом?
— Да пошли вы все со своим комфортом! — отрезала Марина, и глаза у неё уже сверкали, как два сапфира на солнце. — Значит так, родственница, в этой квартире будем жить только мы — я и мой муж. А если вам такое не нравится, то снимайте себе комнату! А то, видите ли, ремонт она у себя затеяла и решила у нас всё это время переконтоваться!
Свекровь открыла рот, но Марина была неумолима, как танк на марше:
— И не смейте меня выгонять в коридор, Лидия Сергеевна! Я вам что, собака блохастая? Сами туда идите, если вам тесно — на коврик!
Лидия Сергеевна пошла красными пятнами, словно её окатили кипятком:
— Ах ты!… Ах ты, неблагодарная!
Скандал гремел на всю пятиэтажку, как гроза в майский день. Соседка за стеной, баба Валя, даже перестала смотреть очередную серию «Великолепного века» и с нескрываемым удовольствием прильнула ухом к обоям, шепча себе под нос: «Ну надо же, как интересно! Не хуже, чем сериал-то!»
А Эдик всё это время сидел на кухне и молча жевал уже давно остывшую котлету. Он делал вид, что ничего не слышит, словно страус, зарывший голову в песок. В глубине души он прекрасно понимал: стоит ему вмешаться, и вся сила разъярённых женщин переметнётся на него, а это такая сила, что и раздавить может похлеще асфальтового катка.
Но всё же своей части женского гнева ему избежать так и не удалось.
— Эдик! — рявкнула Марина из коридора так, что даже люстра на кухне дрогнула. — А ну-ка иди сюда, бегом!
Он медленно поднялся со стула, словно приговорённый к казни, и неспешно двинулся к ней, продолжая жевать котлету.
— Да, моя любимая? — Эдик состроил такую умилительную мину, что Марина даже слегка улыбнулась. Весь его вид говорил: «Милая, я не ел уже три дня! Дай мне хоть кусочек котлетки дожевать…»
Но Марине это было, как она сама любила выражаться, абсолютно по барабану. Она хотела только победы — полной и безоговорочной.
— А ну-ка, напомни, что ты недавно мне сказал? — вкрадчиво спросила она. — «Мамочка поживёт у нас недолго»? Ну так вот, милый, выбирай: или мамочка твоя, или я! — Её глаза опасно сузились. — Но если я снова найду твои трусы или твои грязные носки на подставке для обуви рядом с твоими ботинками, считай, ты женат на тигре с покрывала! А мамочка твоя — она взрослая женщина, умудрённая жизненным опытом, и пусть решает сама: или комната, которую она там себе снимет, или вокзал!
Эдик сглотнул, нервно оглянувшись на мать, ища поддержки, но встретил лишь ледяной взгляд.
— Слушай, Маришка, — промямлил он, — а может быть, ты пока у подруги поживёшь?
И буквально через секунду Эдик понял, что ляпнул несусветную глупость. Воздух в коридоре будто загустел. Даже пыль в солнечном луче замерла, словно ожидая бури.
Это была последняя капля. Марина молча подошла к тумбочке, вытащила оттуда загранпаспорт и банку мелочи, собранной на случай конца света. Посмотрела на мужа долгим взглядом — таким, каким смотрят на неразумных детей или на безнадёжных больных — перевела взгляд на свекровь и спокойно, даже слишком спокойно, сказала:
— Хорошо, дорогие мои. Я пока поживу у подруги. А вы тут без меня поживите — без ужина, без стирки и без женщины, которая закрывает глаза на ваши закидоны. Удачи вам! — Она уже стояла у двери, когда обернулась: — И, кстати, не забудьте полить мой фикус. Хотя… не нужно. Пусть он сдохнет вместе с вашими семейными ценностями!
И она ушла, с такой силой захлопнув за собой дверь, что на стене зазвенели тарелки с котятами — свадебный подарок Лидии Сергеевны.
Прошло несколько часов. Эдик, испуганный молчанием жены на его многочисленные звонки и сообщения, а также обеспокоенный отсутствием чистых носков и перспективой питаться мамиными солеными огурцами на ужин, выглядел как брошенный щенок под проливным дождём. От былой уверенности не осталось и следа.
Перезвонив всем близким и не очень подругам Марины, он больше интуитивно, чем интеллектуально, догадался, где она может быть.
И вот вечером, когда уже стемнело и город окутался мягким сиреневым сумраком, он стоял у квартиры Светки — лучшей подруги Марины со школьных времён. В руках он держал букет поникших тюльпанов, купленных на последние деньги в ларьке у метро, а на лице его застыло выражение такой неподдельной вины, что даже бродячая кошка на лестнице сочувственно мяукнула, проходя мимо.
— А там твой нарисовался, — сказала Марине подруга, заглянув в глазок. — Открывать?
— Ну открой… — вздохнула Марина, отрываясь от кружки с чаем. — Хотя что-то он быстро. Я думала, продержится дольше.
— Маришка, ты прости меня! — затараторил Эдик, едва переступив порог. Он протягивал ей букет и смотрел такими умоляющими глазами, что даже черствый сухарь растрогался бы. — Мамка-то уехала на дачу. Навсегда уехала! Говорит, там у неё хоть огород есть… Ты возвращайся, а?
Марина посмотрела на него, склонив голову набок, как птица, разглядывающая червяка, и ехидно спросила:
— А покрывало? Как же оно? С ней уехало? А фикус?
Вопросы она задавала невпопад, нарочно растягивая время, чтобы обдумать ситуацию и насладиться моментом полной капитуляции противника.
— Фикус… фикус дома! — Эдик оживился, словно нащупал спасительную соломинку. — Он колючий, но красивый — прямо как ты!
Марина выдохнула и только тогда позволила себе улыбнуться — почти незаметно, уголками губ.
— Ну ладно, Эдуард, — она редко называла его полным именем, только в особо торжественных случаях. — Я вернусь, но с одним условием: если ты ещё хоть раз вздумаешь поселить у нас дома кого-то, в особенности свою мамашу, то, поверь мне, ты очень и очень пожалеешь.
Эдик нервно сглотнул, почувствовав, как по спине пробежал холодок.
— Да… хорошо… договорились, — пробормотал он, мысленно благодаря всех богов за проявленную к нему милость.
С тех пор Лидия Сергеевна общалась с сыном исключительно по видеосвязи из своей кухни, где на заднем плане неизменно мелькали три разноцветные кошки и ряды банок с огурцами и помидорами — её гордость и отрада.
А Марина отдыхала исключительно на своей кровати — под мягким одеялом и без каких-либо тигров. И хотя раскладушка всё ещё стояла в коридоре, на ней теперь лежал плюшевый медведь — огромный, с бантом на шее, подаренный Эдиком на день примирения.
Это был безмолвный памятник тому, как в этой маленькой квартире победили здравый смысл, любовь и немного здоровой злости. И хотя фикус на подоконнике иногда что-то недовольно шептал своими колючими листьями, в доме наконец-то воцарился долгожданный мир.
