— Ты серьёзно сейчас?! — Ангелина грохнула кастрюлю на плиту, так что крышка отскочила и с грохотом покатилась по полу. — Они опять?!
Алексей поднял голову из-за ноутбука, как будто его разбудили на лекции.
— Кто — опять? — лениво потянулся, зевнул. — А, ты про Натаху с Пашкой? Ну, приедут на недельку. С детьми. Ты же говорила, что скучаешь по живому дому…
— Я скучаю по вменяемым людям, а не по свиному хрюканью на кухне в семь утра! — Ангелина метнулась к холодильнику и резко захлопнула дверцу. — И не на недельку они приедут, а как обычно — до пенсии!
Алексей виновато пожал плечами и спрятал глаза.
— Ты же знаешь, как у них сейчас трудно…
— А у нас — легко? — Ангелина обернулась, сдерживая ярость. — Ты в курсе, кто оплачивает продукты, коммуналку, интернет, бензин, проездные и «мимимишные кофточки для племяшки»? Я. Я, Лёша. Не твоя Натаха. Не Пашка, не твой рыбак-дядя, который третий раз в этом месяце приезжает за “бесплатной ухой и обнимашками”. Я!
Тишина повисла плотным полотном. За окном возмущённо крякнула ворона — даже она сочувствовала.
Алексей ссутулился на стуле, как школьник, получивший выговор за двойку.
— Ну, они же семья… — пробормотал он.
— А я — кто? Повар? Хозяйка постоялого двора? Или просто твой банкомат с функцией стиральной машины?
Она присела за стол, уставилась в чайную кружку и выдохнула. В груди стучал пульс — злой, тревожный.
— Три года, Лёш. Три года я терплю этот цирк. Серьёзно, я уже различаю всех твоих родственников по шагам. Вот Ирина с детьми — как табун. Вниз по лестнице они бегут, будто им выдают еду только по звонку.
— Ну, у них трое. Дети. Шумные… — попытался оправдаться он.
— Шумные? Они мне кота из микроволновки вытащили. Хорошо, не включили. Или ты забыл, как младший Иринкин поссал в вазу с бамбуком, а потом сказал, что это “эксперимент”?
Алексей хмыкнул. Ему почему-то это казалось забавным. Неудивительно, что он смеялся — стирал, убирал и воспитывал не он.
— Это дети, Лина… Надо проще.
— Да? Тогда иди и объясни это своей маме, которая в мою спальню заходит без стука, и считает, что “белое постельное бельё — это скучно”, и заменяет его на своё с персиками. Я не могу заниматься с тобой сексом на персиках, Лёша!
Алексей фыркнул.
— Ну да, романтика — не их конёк…
— Ты издеваешься?
Он встал, подошёл к ней, попытался приобнять.
— Лин, ну не злись. Это всё временно. Они ведь не навсегда…
— Уже третий год временно. Мы даже в отпуск не можем съездить, потому что “вдруг кто-то приедет” и “кто-то должен открыть ворота дяде Борису”.
Она встала, отбросив его руки.
— Хочешь знать правду, Лёш? Я устала. Я не хочу больше кормить армию взрослых людей, которые считают меня удобной. Я хочу домой — в тишину, в порядок, в свободу. А не жить в хостеле твоего детства.
Он медленно сел на стул.
— Ты серьёзно?
— Серьёзнее некуда.
Вечером приехала Наталья. Сразу с порога — громко, весело, по-свойски.
— Ой, Линочка, мы как дома! Я всё, как обычно, в твою ванную, Пашка уже мясо на твоей сковородке жарит! Дети — в бассейн, ты же не против?
— Я, конечно, не против, только если они снова туда не насыплют стирального порошка, как в прошлый раз, — устало сказала Ангелина, даже не поднимая головы от ноутбука.
Наталья рассмеялась:
— Ой, ну ты и злая!
Пашка появился с подносом и запахом пережаренного мяса.
— Привет, хозяйка! У тебя, кстати, сковородка пригорела, но мы поменяли её местами с твоей новой. Надеюсь, ты не против?
— Конечно нет. У вас тут, я смотрю, демократия и коммунализм, — пробормотала она.
— А у тебя чувство юмора — ого-го, — съязвил Пашка и протянул ей рюмку. — Мир?
Ангелина встала, подошла, взяла рюмку, посмотрела на неё и сказала:
— Если бы водка решала такие вопросы, я бы давно налила бочку в подвале и записала её на всех родственников мужа.
Пашка замолчал. Наталья тоже.
Из ванной доносился визг и плеск. Что-то грохнулось.
— Это не унитаз? — тихо спросила Ангелина.
Наталья вытаращила глаза:
— Ой… наверное, табуретка. Или нет. Сейчас посмотрю…
Алексей появился, как по волшебству, с виноватым лицом и расческой в руке.
— Ты куда? — спросила его Ангелина.
— Да я… детям волосы расчешу…
— Ты думаешь, я не понимаю, что ты сбегаешь? Что ты прячешься за добротой, чтобы не решать проблему?
Он остановился, растерянно посмотрел на неё.
— Ты сама себя заводишь. Они просто гости…
— Гости, которые не уходят, не благодарят, не уважают. Знаешь, как они меня называют между собой? “Жена-директор”. А ты — “наш Лёша, тёплый”. Ты стал у них бытовым обогревателем, Лёша. А я — розетка. И я устала от перегрузок.
Через два дня приехал дядя Борис. Без предупреждения. С рыбой. Живой.
— Где таз? — сходу заорал он с порога. — Щуку нужно потрошить немедленно, а то она обидится!
Ангелина молча указала на кухню.
— Смотри, какая красавица! Сама ко мне в лодку запрыгнула!
— Вы, наверное, родня. У вас привычка одна — запрыгивать без спроса туда, где тепло и с едой, — сказала она.
— Чего это ты? Шутка, да?
— Нет. Это уже не шутка. Это последняя неделя, когда вы все в этом доме. А потом — ищите другое место.
Алексей услышал это и, подойдя, сказал негромко:
— Ты не можешь вот так… выгнать мою семью.
— А ты — позволить им выгнать меня. Выбирай, Лёш. Я или они.
Он побледнел.
— Ты шантажируешь?
— Нет. Я выбираю себя. И даю тебе шанс выбрать тоже.
Он молчал.
А в это время на кухне дядя Борис отрезал голове щуки ухо и крикнул:
— Я её почти приручил! Назову Линой, в честь тебя!
Ангелина рассмеялась. Тихо. Слёзы в глазах, но смех настоящий.
— Спасибо, Борис. Это был последний аргумент. Завтра я еду к адвокату.
Утро началось с аромата пережаренного хлеба и звона кастрюль. Ангелина проснулась не от будильника, а от того, что кто-то снова поставил кофейник прямо на её керамическую плиту, оставив следы, похожие на ожоги совести.
Она спустилась на кухню в халате. Там уже вовсю шла жизнь: Наталья в розовом спортивном костюме резала помидоры на её новой деревянной доске, дети орали, как стадо гиен, а Пашка обсуждал с дядей Борисом, кто из них круче пукнул в бане в прошлом году.
— Доброе утро, хозяйка, — с усмешкой кивнул Пашка, отпивая из кружки с надписью “Лучшая жена на свете” — подарка от Лёши.
— Почему ты пьёшь из моей кружки? — спокойно спросила Ангелина.
— Ой, а я не знал, что она твоя. Ну прости, если это как-то священно, — ухмыльнулся он.
— Нет, просто хотелось, чтобы хоть что-то в этом доме ещё принадлежало мне.
Наталья остановилась, положила нож.
— Слушай, Лин, ты чего такая нервная? Мы ж всё как всегда. Никто ж не жалуется.
— Конечно, вы не жалуетесь. Это я жалуюсь. Только меня никто не слушает.
— Ну, тебе бы помедитировать. Или к психологу сходить. У тебя вон лицо всё скукожилось, как у моей свекрови в девяностые, — бросила Наталья.
Ангелина сдержалась. Села за стол, налила себе кофе из остатков, и сделала глоток. Холодный. С пригаром.
— Слушайте, раз уж утро всё равно пошло наперекосяк, давайте обсудим: вы когда собираетесь съезжать?
Наталья и Пашка переглянулись.
— Ну, мы думали недельку… — начал он.
— Уже восьмой день. Я считала. И до этого вы были две недели. Потом был Игорь с собакой, потом твоя мама с кастрюлей борща, которую нельзя разогревать на плите, потому что «она чувствует металл».
Пашка пожал плечами:
— Ну ты же вроде раньше не возражала…
— Я раньше верила, что вы взрослые люди. А сейчас думаю, что вы просто паразиты. Простите за откровенность.
Вошёл Алексей. В спортивках, в тапках, с чашкой в руках.
— О, утро начинается с драмы?
— Нет, Лёш, утро начинается с того, что я ищу в доме себя и не нахожу. Ты знаешь, где моя косметика?
Он моргнул:
— Эээ… на полке?
— Нет. Её вынесла твоя мама, потому что “слишком много баночек, мешают её крему от тромбов”. Я сегодня наносила крем для ног на лицо. Спасибо, кстати. Свежо, бодрит, печёт — как ваши родственники.
Наталья засмеялась.
— Вот это хорошее было. Прям стендап!
— Это не шутка. Я не шучу. Я не живу — я выживаю.
Алексей сел напротив, вздохнул:
— Слушай, может, не устраивать концерт? Дети же слышат.
— Пусть слышат. Пусть учатся, что женщину нельзя превращать в няньку, повара, уборщицу и при этом называть “грубой”. Я не грубая. Я истощённая. Я устала, Лёш.
Он опустил взгляд. Молчал. А потом вдруг выдал:
— Может, тебе и правда надо отдохнуть? Поезжай к подруге, в санаторий. Мы тут сами…
— Ты правда сейчас отправляешь меня из моего собственного дома, чтобы вам тут было комфортней?
Он замялся.
— Нет, ну просто… тебе надо перезагрузиться.
Она встала.
— Перезагрузись сам, Лёш. И вот что — я вчера была у нотариуса. Квартира записана на меня. Полностью. Сюрприз.
Он поднял глаза:
— Ты что, переписала? Без меня?
— Я и покупала её на свои. У тебя же “не было тогда нормальной работы”, помнишь? А теперь ты тут всех приютаешь, а я должна улыбаться и наливать чай?
Алексей встал тоже, но не подходил.
— Ты реально настроена всё разрушить?
— Я не разрушаю, Лёш. Я спасаю. Себя.
Вечером у Ангелины был тихий звонок в дверь. Пришла её подруга — Инна, учительница с глазами, в которых всегда светилось здравомыслие.
Они сели на террасе. Дети визжали в доме, кто-то пел «Катюшу» с фальшивым аккомпанементом на пианино.
— Ты снова приютила зоопарк? — спросила Инна, делая глоток вина.
— Уже не приютила. Выгоняю.
— Серьёзно? Ты ж три года как терпишь. Я думала, ты железная.
— Я устала быть железной. Я хочу быть… хотя бы керамической. Или фарфоровой. Чтобы хоть кто-то боялся разбить.
Они замолчали.
Инна наливала ещё.
— Разводишься?
— Пока — думаю. Он хороший. Но он — не со мной. Он с ними. Я — лишняя в своём доме. А это… уже не дом.
Инна кивнула.
— Когда-то я жила с мужем и его мамой. Она мне говорила, как правильно стирать его трусы. Знаешь, как я решила проблему?
— Как?
— Сложила все трусы в его чемодан и ушла к сестре. Он через месяц сам ушёл к маме. Навсегда.
Они обе рассмеялись. Слёзы и смех — в одном флаконе.
— Знаешь, что странно? Я боюсь не развода. Я боюсь, что, останусь — и забуду, кто я. Вот это страшнее.
Инна взяла её за руку:
— Значит, ты уже на правильном пути. Только не тормози.
Через неделю Ангелина вышла в прихожую и сказала вслух, чётко:
— Дорогие родственники. У вас два дня. Потом — такси, чемоданы, ключи сдать.
Пашка поднял брови.
— Ты издеваешься? У нас дети!
— А у меня — жизнь. И я её выбираю. Всё.
— Ты серьёзно это всё затеяла? — голос Алексея был дрожащим, но почему-то всё ещё надменным.
— Да, Лёш. Серьёзнее, чем ты когда брал ипотеку на джакузи в подвал, в который никто не спускается.
Она стояла в коридоре. Чемоданы были у двери. Наталья с Пашкой метались по комнатам, собирая свои вещи, словно у них пожар, а не «переезд по просьбе хозяйки».
Дети орали, что у тёти Лины вайфай круче. Борис матерился тихо, но по-рыбацки живописно. Елена Михайловна пыталась разогреть компот на плите, хотя всё уже было отключено от сети.
Ангелина была спокойна. Холодная, как компресс на синяк.
— Ты выгоняешь мою семью, Лина. Ты понимаешь, как это выглядит? — пытался достучаться Алексей.
Она посмотрела ему прямо в глаза.
— Как попытка сохранить остатки уважения к себе. А ты как думаешь, как это выглядит?
Он шагнул ближе:
— Это предательство. Я думал, ты — семья.
— А я думала, у нас семья из двух человек. А не сорока шести. Ошиблись оба.
Он попытался схватить её за руку. Не грубо, но с таким жестом, как раньше, когда просил простить забытые годовщины или разбитую вазу.
— Не уходи от разговора. Я понимаю, ты устала. Но мы же можем что-то поменять…
— Ты можешь. Но не хочешь. А я уже не могу. И знаешь что? Мне не надо, чтобы ты меня понимал. Мне нужно, чтобы ты от меня отстал.
Он замер.
— То есть ты хочешь развестись?
— Нет, Лёш. Я уже подала.
Тишина. Даже дети замолчали. Только за окном — лай собаки, идущей куда-то вперёд. Без оглядки.
Алексей сел на табурет. Как будто из него резко вытянули воздух. Ту самую «харизму», которой он гордился.
— Ты же любила меня, — глухо сказал он.
— Любила. Пока не стала сама себе неинтересна рядом с тобой.
— Ты из-за денег? Или из-за них?
— Я из-за того, что надоело быть банкоматом и ковриком одновременно.
Он поднял голову:
— Я всё исправлю.
— Поздно. Если бы ты хотел что-то исправлять — ты бы делал это не под угрозой развода, а под обещание «жить вместе». А ты жил «с ними». И спал — со своей совестью. Я — третий лишний.
Наталья появилась в коридоре.
— Ну, мы поедем тогда. Спасибо, что приютила. Конечно, могли бы и не так… но ладно. Удачи тебе, Ангелина.
— Она мне не нужна. Я себе её сама устрою.
Через неделю.
Дом был тихим. Стены не слушали крики. Плита не страдала от борщей. Никаких тапок на лестнице. Ни носков на сушилке. Только Ангелина. И её чай. Горячий. Из любимой кружки. Та самой.
Она сидела на террасе. Смотрела в сад. И впервые — не ждала, что кто-то позовёт её из кухни.
Телефон зазвонил. Алексей.
Она нажала «отклонить».
Секундой позже — сообщение:
Я всё понял. Если ты дашь шанс…
Она написала:
Ты опоздал. Спасибо за всё. Я выбираю себя.
Поставила телефон экраном вниз.
И улыбнулась. Без злости. Без жалости. Просто — свободно.
