— Опять задерживаешься, Николай? Время позднее. — В голосе Людмилы звучала натянутая сдержанность, хотя внутри все кипело.
— Каждый раз одно и то же, за тридцать два года! Просто задержался. У Виктора крыша течет, помогал чинить. — Николай скинул сапоги, небрежно бросил куртку и недовольно посмотрел на жену. — Что ты постоянно ищешь у меня в телефоне? Мне уже шестьдесят два, а не шестнадцать!
Людмила медленно вытерла руки о цветастый фартук, замерла взглядом на остывших радиаторах.
— Я не ищу. Просто ты отдалился… — прошептала она, опустив голову.
— Люд, ну хватит! — Николай повысил голос. — Я устал! Пенсию оформляю, за квартиру плачу… Что-то не устраивает? Уходи!
На миг повисла тишина — за окном шумел дождь, с крыши капало, из телевизора громко вещала программа.
Это был их дом — и их общая беда.
— Как хочешь, Коля… — выдавила Людмила. — Сегодня решу окончательно.
— Что ты опять задумала? — усмехнулся Николай, не глядя на нее.
— Сделаю последнее, что должна была сделать для тебя.
Он не услышал — уже скрылся в ванной. Дверь захлопнулась, и дом наполнился тягостной тишиной.
Людмила стояла в полумраке кухни, звуки дождя словно нашептывали ей истории, которые она знала наизусть. Она смотрела в окно, где в серой луже отражалось хмурое небо — словно зеркало ее жизни. Сон не приходил; сердце болело, как ноющий зуб — тихо, но мучительно.
Сколько раз она видела, как он украдкой смотрит в телефон? Сколько забытых дат, сколько отчужденных разговоров? Она понимала — у него кто-то есть. Возможно, и не одна. Сначала пыталась выяснить, подшучивала, проверяла рубашки на следы помады (в шестьдесят один это казалось глупым занятием). Потом махнула рукой. Смирилась.
Иногда соседки говорили:
— Людмила Альбертовна, зачем вы все это терпите?
— А что мне остается, девочки? — отвечала она и слабо улыбалась, словно это было забавно.
Николай уходил почти каждый вечер. Возвращался поздно. Иногда от него пахло табаком, лосьоном и чем-то сладким, чужим, будто духами из молодости. С годами пропало желание скандалить. Но боль становилась все сильнее — как заноза, которую не вытащить.
— Двадцать лет ты это терпишь, Люда, — говорила ей сестра Валя, приезжая из Тульской области. — Он тебе еще с Шаповаловой изменял?
— Семь лет, Валя, — поправляла Людмила, — с ней, потом с другой… С третьей, наверное. Где-то вычитала, что мужья к старости умнеют. Но это не про нас…
Они пили чай с лавандой у окна.
— И что ты собираешься делать?
— Не знаю… Может, пора поставить точку. Не хочется остаться одной, в пустоте, понимаешь? — и Людмила вдруг закашлялась так сильно, что Валя испугалась:
— Только не вздумай ложиться в больницу!
— Не пойду. Устала я, Валя…
— Ты только держись.
Но Людмила сдавалась каждую ночь. Утром развешивала белье, вечером мыла пол — и все казалось бессмысленным. Даже внуки приезжали редко — и то, с виноватым видом. “Бабушка, а где дедушка?” — спрашивали они чаще, чем “как ты живешь?”.
А Николай… Он даже не скрывался. В свои шестьдесят два он все еще работал на заводе — совмещал пенсию и подработки. Для детей он был хорошим отцом, для окружающих — приветливым соседом. А про жену будто забыл, вычеркнул ее из жизни.
Почему так вышло? Почему нельзя просто разойтись, раз они стали друг другу чужими…
Но из трехкомнатной квартиры, купленной в ипотеку, ей некуда было уходить: жилье поделено поровну, да и все вокруг — свои.
“Уйти или остаться — что страшнее?” — думала она перед сном.
Почти каждый вечер, когда часы показывали девять, Людмила слышала:
— Я у Витьки на даче, не жди.
Она заметила, что у Николая появились новые рубашки, красивый кошелек, дорогой телефон.
Он объяснял:
— Маша с работы подарила на день рождения.
Людмила знала — Маше едва сорок, и она давно замужем. Горечь стояла у нее в горле:
— Двадцать лет нашей свадьбы было в октябре, Коля.
— У всех юбилеи. Мне работа надоела — если бы не пенсия, давно бы уволился.
Прошла еще неделя.
Поздно ночью, когда в прихожей щелкнул замок, Людмила уже спала на диване — Николай не спал с ней почти год.
— Где Светка? — сухо спросил он утром.
— Светлана не приедет. Она в отпуске, — ответила Людмила.
— Опять начнешь пилить? Ты вечно недовольна, Людмила.
— Я больше не буду, Коля. С меня хватит.
За завтраком она впервые за долгое время не положила мужу сахар в чай. Он пробурчал:
— Совсем обо мне забыла…
— А ты обо мне помнишь? — тихо спросила жена.
Он промолчал.
В тот день Людмила позвонила нотариусу. Около часа она объясняла:
— Я хочу составить завещание. Все по закону детям — но так, чтобы ничего не досталось никому, кроме… внуков.
— Это возможно, — ответил нотариус. — Вам шестьдесят один год?
— Да. И я больше никому не доверяю.
— Простите, что вы задумали?
— Я решила уйти навсегда.
Но… не ушла. Сердце не отпускало — ни обида, ни злость, ни усталость.
Прошел еще месяц.
Однажды, нахмурившись, Коля спросил:
— Люда, на что ты живешь? Кто тебе цветы дарит?
— Никто. Но однажды подарят.
— Только попробуй! — Он повысил голос, и впервые за много лет в его голосе послышалась ревность.
— А что, Коля? — впервые Людмила не испугалась. — Семь лет ты живешь как хочешь. И теперь ревнуешь?
Он сел за стол, стиснув зубы.
Под вечер Людмила пошла к соседке Рите — та недавно перенесла операцию, и ей нужна была помощь.
— Люд, а если бы можно было все начать сначала — ты бы еще раз вышла замуж?
— Нет, Риточка. Лучше одной.
Они смеялись, пили чай, болтали, а у Людмилы сердце ныло — словно вот-вот разорвется.
— Рит, знаешь, что я придумала?
— Что?
— Я сделаю то, чего Коля никогда не ожидает…
— Да ты что!
— Увидишь.
Рита кивнула, но подумала: “Господи, лишь бы не натворила глупостей…”
На следующее утро Людмила действовала словно машина. Она пошла в банк и сняла все деньги, которые откладывала с пенсии за последние пять лет — понемногу, чтобы Николай не заметил. То экономила на лекарствах, то не покупала новое платье к Пасхе, то отказывалась от путевки в санаторий. За пять лет накопилось 213 тысяч рублей, плюс немного мелочи.
Вернувшись домой, она достала чемодан. Разложила перед собой паспорт, свидетельства о рождении детей и внуков, брачный договор, документы на квартиру. Сердце бешено колотилось.
— Люд, ты куда собралась? — Николай вошел неожиданно тихо.
— Собираюсь навестить сестру в Туле, — произнесла Людмила, отводя взгляд.
— Да брось ты, я же вижу – если ты уходишь из дома, значит, что-то случилось серьёзное.
Впервые она смотрела ему прямо в глаза, не испытывая страха.
— Николай, я знаю о твоей жизни. И уже давно.
— Что, ревнуешь к старой кошелке? — попытался пошутить муж, но его голос дрогнул.
— Тридцать два года я с тобой прожила. И семь из них я для тебя словно пустое место была.
— Ну хватит, Люда…
— Не лги мне. Я тоже умею. Думал, я не смогу без тебя? Ошибаешься.
Она села напротив него, на кухонный стул рядом, с трудом выдохнула.
— Свою часть квартиры я переписала на внуков. Без права проживания для кого-либо, кроме них. И все деньги – тоже для них. Ты ничего не получишь, — произнесла она глухо, но твердо.
Лицо Николая побагровело, он судорожно вдохнул.
— Ты что, с ума сошла? Людмила, нам же жить надо, у меня два кредита!
— Ты – со своими женщинами. А я – для себя. Ты мне мои годы не вернёшь.
Он вскочил и попытался схватить её за руку.
— Ты что, издеваешься?
— Семь лет ты издевался надо мной, Коля. Теперь моя очередь.
— Ты не имеешь права! Я тебя терпел, я зарабатывал, я – муж!
— Уже нет, — ответила Людмила.
В этот момент в кухню вошли их дочь с зятем. Они услышали последние слова.
— Мама?!
— Всё, дети. Я своё решение приняла.
— Да на что ты жить будешь? — выпалил Коля. — Где твоя пенсия, где твои «подруги», кто тебя будет кормить?
Людмила вдруг спокойно рассмеялась.
— Ничего, Коля. Я больше не хочу ни ждать, ни терпеть, ни подозревать. Каждый должен сам расплачиваться за свои ошибки.
Сердце в её груди бешено колотилось, и она ощутила странное сочетание пустоты и легкости. Она никогда не была по-настоящему одна. Даже когда он уходил к другим – он возвращался к ней. Теперь всё изменилось. Теперь всё зависело только от неё.
Ближе к вечеру, когда за окном уже стемнело, Людмила медленно и молча складывала оставшиеся вещи в сумку.
У порога она обернулась на секунду и посмотрела на мужа и притихших детей.
— Не прощаю тебя, Коля. И не прощу. Отныне ты сам себе хозяин.
— Куда ты идёшь? — тихо спросила дочь.
— Пока не знаю. Но подальше отсюда.
Она закрыла дверь. Николай стоял, не двигаясь, его глаза были полны тревоги и страха. Дочь и зять молчали. Никто не крикнул ей вслед – наверное, они думали, что это всего лишь очередная женская обида и что она скоро вернется. И только кошка у двери тихо мяукнула, почувствовав разрыв.
В тот же вечер Коля позвонил Маше – той самой «из отдела», которая якобы подарила ему портмоне.
— Машка, привет. Слушай, у меня тут проблемы. Можешь приехать?
— Коль, извини, у меня сейчас нет времени. У тебя же есть семья, жена – вот и проси у неё.
Впервые за много лет Коля услышал в её голосе холод и равнодушие.
Он сел на кровать и обхватил голову руками. Он не ожидал такого даже от самой жизни.
А Людмила, оставшись одна на вокзале – среди чужих чемоданов, неудобных скамеек и незнакомых голосов, – не почувствовала ни радости, ни облегчения. Только усталость. Была осень. Дождь, холодный и затяжной, лил на землю, словно насмехаясь над всем, что она пережила.
Она украдкой вытерла слезу и поняла, что место её боли ничем не заполнилось. Пустота разлилась медленно и широко, как остывший чай в чашке.
Так закончились их тридцать два года совместной жизни. Каждый остался при своем. И у каждого – внутри зияющая рана. Месть Людмилы удалась. Но принесла ли она ей облегчение?
Людмила поселилась у своей сестры Вали – в маленьком домике на окраине Тулы, где из окна были видны только старые ветлы, покосившийся сарай и свежая могила соседской собаки. Здесь, среди запаха варенья, аптечных пузырьков и постоянно кипящей на плите каши, она впервые за тридцать лет жила не для кого-то, а только для себя.
Первую неделю Валя не отходила от неё ни на шаг, поила горячим молоком с медом и уговаривала:
— Ну, Люд, надо тебе взять себя в руки. Ты же сильная, черт тебя побери!
Людмила молчала. По ночам она лежала на продавленном матрасе, слушала, как старые часы отсчитывают время, и не могла найти покоя. Она смотрела в потолок, считала трещины, а перед глазами снова и снова вставали обиды на Николая, его спина в дверях, его звонок, который теперь молчал.
Дети позвонили один раз.
— Мам, прости, мы не знали, как тебе тяжело… Ты вернёшься?
— Нет, — ответила она глухо, — мне здесь спокойно.
Но спокойно не было. Ни одного дня. Через неделю Людмила попыталась написать дочери длинное письмо – о том, как она хотела жить для себя, как устала быть невидимой в семье, как ненавидела каждое возвращение мужа и своё собственное бессилие что-либо изменить. Но её рука дрогнула, и письмо, исписанное слезами, полетело в корзину.
Людмила не могла работать: здоровье подводило, суставы болели от старых травм, а в голове постоянно звенело: «Что теперь? Для кого всё это?»
Пенсии Вали хватало на жизнь, но казалось, что всё, что она накопила за годы страха, унижения и бережливости – оказалось никому не нужно. Всё досталось детям, как она и обещала. Она осталась «при себе» – и при своей боли.
Николай звонил дважды.
— Люда, что с тобой? Вернись, давай всё вернём, как было.
— Не будет «как было», Коля. Уже никогда.
Он тяжело дышал в трубку, тяжело молчал. А потом и вовсе перестал звонить.
В их родной квартире воцарилась пустота. Дети заехали лишь раз – проверить, не сломалось ли что-нибудь. Николай всё чаще сидел на кухне в одиночестве и разговаривал с кошкой – которую когда-то ненавидел, а теперь благодарил за то, что хоть кто-то рядом.
Через два месяца пришла зима. Людмила вставала позже обычного и всё реже плакала. Боль не уходила – она просто глухо затаилась под ребрами, как вечный упрек самой себе: «Вот и живи теперь одна».
Перед Новым годом Валя устроила семейную елку. Приехали дети, внуки Людмилы и даже сам Коля – угрюмый, осунувшийся и похудевший за эти месяцы. Валя подошла к Люде:
— Может, поговоришь с ним? Вдруг простите друг друга…
Людмила посмотрела на Николая – чужого, уставшего и растерянного. Он подошёл к ней ближе, взял за руку и тихо сказал:
— Прости меня, если сможешь…
— Я не могу, — ответила она. — Уже слишком поздно.
Он отвернулся и больше не пытался заговорить.
Всю ночь Людмила не спала. На душе было тяжело, словно она провинилась перед самой жизнью. Она вспоминала слова Маши, коллег, Риты, сестры – все советовали ей жить «для себя», «отомстить», «выбросить его из памяти». Она так и сделала – вычеркнула Николая, вычеркнула прежнюю себя. Но легче не стало. Наоборот, пустота разлилась ещё сильнее.
Год закончился, и начался новый. Людмила так и не вернулась домой. Дети жили своей жизнью. Николай много пил, угасал и с головой ушёл во взаимные обвинения – себя и жены. Он не нашёл ни любви, ни дружбы, ни заботы в чужих руках. Людмила постепенно превратилась в тень в доме своей сестры. Она всё реже выходила из комнаты и всё тише отвечала на чужие голоса. Валя потихоньку привыкла, что сестра почти не плачет. Теперь Людмила просто смотрела в одну точку, переживая свою боль заново – день за днём, без надежды на перемены.
Вот и вышло – месть удалась, но никого не сделала счастливым. Семья распалась, боль никуда не делась. Осталась только пустота… и печаль от того, что слишком долго терпела и слишком поздно решилась. Иногда время назад не вернёшь – как ни старайся.
