На кухне пахло подгоревшим тостом и свежемолотым кофе. Света сидела на краешке табуретки, лениво ковыряла вилкой в яичнице и краем глаза смотрела, как Игорь копается в своём рюкзаке, хлопая карманами, как будто у них завёлся карманный гном и постоянно ворует ключи.
— Ты опять с вечера не собрался, — устало сказала Света, глядя на него с недовольной иронией.
— Ага, я специально жду утра, чтобы ты могла в очередной раз это сказать, — буркнул Игорь, не поднимая головы.
Он нашёл-таки ключи, с глухим звоном бросил их на стол, потом резко повернулся к Свете, будто хотел что-то сказать, но передумал. Просто пожал плечами и начал натягивать кроссовки.
Максим сидел за своим детским столиком и жевал хлопья, уткнувшись в планшет. Ни слова, ни взгляда. Уже научился избегать утренних бурь. Света смотрела на сына с лёгкой тревогой: как бы он не начал копить в себе то же, что копится у неё — только она взрослая, а ему девять лет.
— Ты маме опять ключи оставил? — спросила она вдруг.
Игорь застыл, как будто кто-то нажал на паузу.
— Ну да. Вдруг Максим забыл ключи, а ты не дома.
— А ты меня спросил? — голос Светы был спокойным, даже мягким, но в нем сквозила сталь. Та, что режет без звука.
Игорь тяжело выдохнул, как будто ему поставили диагноз.
— Свет… Ну это же мама. Она просто переживает.
Света кивнула. Склонилась над кружкой с кофе, как будто собиралась задать ему сложный вопрос на философском факультете.
— Переживает. И поэтому позавчера открыла дверь своим ключом и стояла у нас в спальне с тапками в руках. Это было очень по-матерински.
— Она хотела помочь. Постель поменять. Что ты сразу…
— Постель. Помочь. В спальне, — перебила она. — Может, ей ещё к нам в душ надо ходить? Или рядом на коврике посидеть?
Игорь глянул на неё с раздражением, но промолчал. Как всегда. Сначала молчит. Потом даёт ей волю. А потом мама. Мама всё объяснит. Мама всех спасёт.
Вечером в квартире пахло тушёной капустой. Света терпеть её не могла, но Валентина Петровна готовила именно её. С треском капусты, клокочущей в алюминиевой кастрюле, шёл и её монолог.
— Вот в наше время женщины не фрилансили, как ты, Светлана. Мы с восьми утра в цеху стояли, у станка. И ничего, живы. А сейчас, сидит она, «дизайнер». Это что вообще такое? Рисовать мебель?
Света поставила чашки в сушку, медленно, по одной, чтобы не швырнуть нечаянно. Максим смотрел мультики. Игорь залипал в телефоне. Только Валентина Петровна вещала на всю кухню, как радио советских времён.
— А ещё у тебя дома пыль, между прочим. На антресоли посмотри. Я вот специально проверила. Там слой, как на даче в кладовке.
— Вы туда тоже лазили? — спросила Света, не оборачиваясь.
— Ну а что? Я, между прочим, беспокоюсь, в каких условиях мой внук живёт.
Света обернулась.
— Вы беспокоитесь, но почему-то не звоните заранее. А просто приходите. С ключами. Которые вам никто не давал.
— Это Игорь дал. А он тут тоже живёт, между прочим, — Валентина Петровна сложила руки на груди, как судья на заседании.
Игорь вздохнул.
— Мам, хватит. Ты же сама обещала не приходить без звонка.
— Обещала. И что? Разве я не могу на внука посмотреть? Или ты мне теперь с внуком встречаться запретишь?
Света чувствовала, как у неё сжимается горло. Как будто в воздухе растворили уксус, и теперь каждый вдох — через боль. Это было не возмущение. Это было бессилие.
— Никто вам не запрещает видеть внука, — сказала она. — Но это мой дом. Моя квартира. И я имею право хотя бы знать, кто у меня роется по антресолям.
— Ой, ну всё! — всплеснула руками Валентина Петровна. — Началось! «Моя квартира!» Мы, значит, тут временные жильцы. Она тут хозяйка. А ты, Игорь, что молчишь? Это нормально по-твоему?
Игорь взял пульт, выключил телевизор и встал.
— Мам, давай поужинаем спокойно. Без крика.
— Да это не я кричу! — почти закричала она. — Это она, Светлана твоя, меня уже за человека не считает. Я тут, оказывается, никто! У меня, между прочим, сын! И внук! А она… да кто она вообще такая!
Света спокойно вытерла руки о полотенце, развернулась и пошла в спальню.
В ту ночь она не спала. Ворочалась, слушала, как Игорь храпит, и не могла отделаться от ощущения, что кто-то медленно, методично вытесняет её из собственного дома. Сначала с кухни. Потом с антресоли. Потом — из спальни. Из головы. Из жизни.
Она встала в три часа ночи, прошла в коридор босиком, открыла шкаф, где лежали документы на квартиру. Всё вроде бы на месте. Но папка была под углом. Не так, как она оставила. Или ей показалось?
Она медленно прикрыла дверцу. Постояла. Потом пошла в ванну, села на край ванны, глядя в пол.
— Это не паранойя, — тихо сказала она вслух.
И в эту секунду поняла: границы, если их не защищать, исчезают. Как линии на песке. И если дать слабину, то однажды ты проснёшься в доме, где всё вроде бы твоё — но ничего тебе не принадлежит. Ни пространство. Ни покой. Ни право на тишину.
Утром, пока Максим собирался в школу, Игорь подошёл к Свете с чашкой кофе.
— Я поговорю с ней. Обязательно. Просто… ну, ты же знаешь маму. Она…
— Знаю, — перебила Света. — Очень хорошо знаю. Слишком.
Она взяла чашку и посмотрела ему в глаза.
— И ты тоже подумай. Пока не поздно. Чья ты сторона.
Игорь хотел что-то ответить, но Света уже пошла в комнату — одевать сына, прятать пыльные следы, закрывать двери. Закрывать себя.
А через пару дней ей позвонили.
— Добрый день. Это Светлана? Увидел объявление, что вы продаёте квартиру. Актуально?
Света сидела на кухне с ноутбуком, чашка остывшего чая в руках. Она замерла.
— Какое объявление?
— Ну… на «Авито». Там и фото, и адрес частично. Указано, что собственница вы — Светлана Андреевна.
Она медленно опустила телефон.
Это был не просто звонок.
Это был щелчок. Последний.
— Ну ты же понимаешь, что это ошибка, Свет, — говорил Игорь, теребя ворот своей поношенной футболки. Он стоял посреди кухни, как провинившийся школьник, и смотрел на жену умоляющим, но упрямым взглядом. — Ну кто угодно мог выложить это объявление. Мошенники, наверное.
Света сидела за столом, скрестив руки, молча. На плите остывала сковорода с недожаренной картошкой, пахло луком и чем-то кислым. В кухне было душно, как в маршрутке летом.
— Адрес указан частично. Фото старые, но видно, что это наша квартира. Указано моё имя. Уточка на ванне та же. Ковер. Плинтуса. Даже старый косяк на двери, — тихо, будто в суде, проговорила Света. — Ты думаешь, мошенники ночью пробрались в квартиру и всё сфоткали?
— Ну я не знаю! — вспылил Игорь. — Может, ты сама когда-то выкладывала, а теперь забыла?!
Света встала. Резко, без предупреждения. Подошла к шкафу, достала планшет, включила камеру, щёлкнула по экрану — и повернула его к Игорю.
— Это вчера. Твоя мама. На коленях. Перед шкафом. С моими документами. Без спроса. Без стыда.
Он молчал. Долго. Потом вздохнул и сел, как будто его ударили под дых.
— Она не со зла, — пробормотал он. — Просто… она боится, что мы тебя потеряем. Ты всё на себя оформила. Она думает, что ты нас кинешь.
Света медленно села напротив. Руки дрожали, но голос — нет. Холодный, как февральское утро.
— Кинешь, Игорь? Я вам что — банк? Лавочка, которую можно прикрыть?
Игорь смотрел в пол. Молчал.
— Скажи честно. Ты с ней был в курсе?
Он замотал головой.
— Нет, клянусь. Я не знал, что она копается в документах. Но… но я знал, что она волнуется. Я думал, она просто так — подстраховаться, на всякий случай…
Света фыркнула.
— Подстраховаться. И по-тихому выставить квартиру на продажу. Не дурочка твоя мама, ох не дурочка.
Он встал. Смотрел на неё с обидой, как будто это она всё испортила.
— Да ты вечно на неё бочку катишь! Она хотела как лучше! Для Максима, между прочим. Чтобы потом квартира в семье осталась.
— В какой семье, Игорь? — голос у неё дрогнул. — Ты, я и Максим? Или ты, мама и её нотариус?
Он схватил куртку, хлопнул дверью. Не как герой, нет. Как трус, которому не хочется отвечать.
Через пару дней Света пошла в ЖЭК — узнать, кто запрашивал справки по квартире. Оказалось — запрашивали. Через госуслуги. И вуаля — Игорь.
— Просто хотел узнать, какие документы нужны для продажи, — оправдывался он вечером, когда пришёл. — Ну, вдруг ты сама бы решила продать, мы бы переехали в новостройку, в ипотеку, поближе к школе…
— Без меня, да? С мамой? — саркастично уточнила Света, накручивая провода зарядки на пальцы. — Ты знаешь, что меня в этой истории больше всего бесит? Не продажа. Не даже вторжение в шкаф. А то, что вы вдвоём меня считаете проблемой. Как будто я не человек. А помеха.
Игорь нервно усмехнулся.
— Ну да. Конечно. Жертва. Крепость. Женщина с личной территорией и своим шкафом.
Она подошла к нему вплотную.
— Да. Женщина с личной территорией. Потому что если я не защищу себя — вы меня с потрохами съедите. Без соли.
Через день Валентина Петровна приехала. Без звонка. С тортом. И невинным лицом.
— Светочка, ну ты же не будешь обижаться на старую женщину. Ну неужели ты думаешь, что я тебе зла желаю? — говорила она, разливая чай, будто в своём доме.
Света молчала. Смотрела на неё, как на актрису дешёвого сериала.
— Я просто волнуюсь за Игоря. Он у меня ведь доверчивый. А ты… ты вся такая современная. Холодная. Без корней.
— У меня отец умер в этой квартире. Это мои корни, — тихо ответила Света.
— А Игорь у тебя кто? Придаток? Временно пожить? Ты же его даже не вписала в долю.
— Потому что он не просил. А потом начал водить вас сюда с ключами. Так что теперь — точно не впишу.
Света встала.
— Уходите. Сейчас. И больше не приходите. Ключи оставьте.
Валентина Петровна встала с достоинством, как будто её назначили директором завода.
— Ты себя погубишь, Светлана. Мужиков так не удерживают. Ты останешься одна. А потом пожалеешь.
Света вздохнула.
— Лучше одна, чем с вами.
Вечером Игорь пришёл злобный.
— Мама в слезах. Сказала, ты выгнала её, как собаку.
— Нет, как взрослую женщину, которая превышает свои полномочия, — холодно ответила Света. — Она должна была извиниться. Вместо этого она снова пришла хозяйничать.
— Свет, ты же понимаешь, как это выглядит?
— Понимаю. Ты стоишь между своей мамой и мной. Только я тебя об этом не просила.
Он бросил рюкзак на диван, начал громко расстёгивать куртку.
— А ты хотела бы, чтобы я маму бросил? Забыл? Я что, теперь предатель, если с матерью общаюсь?
— Нет. Ты предатель, если молча отдаёшь ей доступ к моим документам и прикрываешь её, когда она лезет в мою жизнь.
Он подошёл к ней. Близко. Лицо перекошено. Голос срывается.
— Ты думаешь, я дурак? Думаешь, не вижу, что ты меня выдавливаешь?
— Ты сам себя выдавливаешь, Игорь. Когда выбираешь, кого защищать. Меня — или того, кто подрывает моё право на безопасность.
Он махнул рукой.
— Да пошла ты. Сама живи в своей крепости.
И вышел. Не захлопнув дверь. А тихо, будто стыдно стало.
Через час она зашла в комнату к Максиму. Он лежал с книжкой.
— Ты всё слышал?
Он кивнул. Серьёзно. По-взрослому.
— Ты меня не бросишь? — тихо спросил он.
Света села рядом. Обняла.
— Никогда. Я за тебя — как броня. Но иногда взрослые… не могут друг с другом. И это не твоя вина.
Он кивнул, спрятался в её плече.
И тогда она поняла. Всё. До конца.
На следующее утро Света взяла документы, собрала их в папку, поехала к юристу.
Вечером позвонила мастеру.
— Завтра замки меняем. Да. Все. И балкон тоже.
Она уже не дрожала. Не сомневалась. Внутри было холодно — но ясно.
А вечером зазвонил телефон.
— Это ты?! Ты?! — кричала в трубку Валентина Петровна. — Да как ты посмела! Меня на порог не пускают! Внук меня не слышит, я ему звонила!
Света молчала.
— Ты разрушишь свою семью! Ты же останешься одна! Как дура!
Света медленно выключила звонок.
А потом встала у окна.
На улице моросило. Капли стекали по стеклу, как по щеке.
Она смотрела вниз, на мокрые машины и спешащих людей.
И чувствовала, как внутри разрывается что-то большое.
Старое. Пустое. Ненужное.
Замки меняли два часа. Старый мужик с сигаретой в зубах ворчал что-то про «нормальных мужиков, которые бы не допустили такого», но Света не реагировала. Она сидела на табурете в коридоре, с папкой на коленях, и чувствовала, как в ней всё, наконец, устаканивается. Как осадок на дне банки: долго мутило, крутило, а теперь — тишина. Пусть и мутная, но уже своя.
— Всё, хозяйка, — сказал мастер, вытирая руки о тряпку. — Теперь без вас сюда никто и носа не сунет. Даже если с болгаркой.
Она кивнула. Оплатила. Проводила до двери. А потом… потом закрутила новый замок. Медленно. С глухим щелчком. Как будто отпустила. Всё.
Игорь пришёл через два дня. Звонил с улицы. Света глянула в глазок камеры — стоял в куртке, с синяками под глазами. Вид у него был растерянный, чужой. Как будто впервые понял, что не шутка.
— Свет, — говорил он в домофон, почти шёпотом. — Ну открой. Я просто поговорить. Не ругаться. Мне негде жить. Мать меня к себе не берёт. Говорит, раз ты выгнала — сам и разбирайся.
Света слушала и не чувствовала ничего. Ни злости. Ни жалости. Просто усталость. Как после болезни. Когда вроде бы всё прошло — но сил нет.
— Я подал на развод, — тихо сказала она в трубку. — Документы получишь по почте.
Он завис на несколько секунд.
— Ты серьёзно?.. Света… У нас же сын. Ты что, совсем с ума сошла?
— Нет. Я как раз пришла в себя, — ответила она.
Он долго стоял у двери, что-то бормотал, бил ладонью по косяку. А потом ушёл. Без крика. Без спектакля. Просто — исчез.
С Максимом она села вечером на кухне. Чай, пряники, какие-то бумажки с уроками.
— Папа больше с нами не будет жить, — сказала она прямо. — Но ты всегда сможешь с ним общаться. Он — твой отец. Это важно.
Максим молча кивнул. Лицо взрослое. Пугающе взрослое.
— Тебе грустно? — спросила Света.
Он пожал плечами.
— У нас теперь тише. Я могу спать спокойно. Раньше, когда вы ругались, у меня в ушах всё гудело.
Света стиснула чашку так, что хрустнуло стекло.
— Прости меня, сын. Прости, что тебе пришлось всё это видеть.
Он посмотрел на неё и неожиданно сказал:
— Я рад, что мы остались с тобой. Я тебя не боюсь.
Через неделю пришло письмо от Валентины Петровны. Почта России, с надрывом, с треском разве что. Бумага пахла её духами — резкими, как сам характер. В письме не было ни извинений, ни просьб.
— Я просто хотела как лучше. Не ты одна думаешь о будущем. Эта квартира должна была остаться в семье. А ты всё разрушила. Не думай, что я уступлю. Я найду способ восстановить справедливость.
Света прочла и улыбнулась. Как человек, который сдал сессию, а теперь смотрит на злого преподавателя с покоем Будды.
Она отнесла документы юристу. Всё проверили. Всё за ней. По закону. Прописка только у неё и Максима. Игоря сняли. Валентина Петровна — никто. Только имя в контактах, которое теперь звучало чуждо. «Мама Игоря».
— Всё чисто, — сказал юрист. — Но я бы посоветовал вам хранить документы вне дома. И поставить сигнализацию. На всякий случай.
Она кивнула.
На кухне теперь было тихо. Только радио фоново мурлыкало про погоду. Света заваривала чай. У Максима — каникулы, он спал. Утро. Редкая тишина. Она села у окна, закуталась в плед.
И вдруг заплакала.
Без истерики. Без звука.
Это были не слёзы горя. Это была чистка. Как будто вымыли душу изнутри. Как будто убрали наконец плесень, которая копилась годами: страх быть плохой женой, желание угодить, надежда, что поймут.
Всё. Хватит.
Теперь в этой квартире не было страха.
Только воздух.
Только тишина.
Через месяц Света вышла на новую работу — в дизайн-студию. Сначала пугалась: офис, люди, режим. А потом — втянулась. Она снова чувствовала себя живой.
По вечерам они с Максимом играли в шахматы. Смотрели старые фильмы. Ели на полу суши, как студенты. Смеялись. Спали в тишине.
В один из вечеров Света подошла к шкафу, где раньше лежали документы. Открыла. Там теперь — только её проекты. Папки. Эскизы.
И ни одного лишнего следа.
В окно падал свет. С улицы тянуло осенью. Было тихо. В квартире, в голове, в жизни.
Света встала, подошла к зеркалу. Посмотрела на себя.
— Привет, — сказала она своему отражению. — Я тебя узнала.
И в этот момент она наконец почувствовала, что домой она вернулась.
К себе.
