Алена проснулась не от будильника — от запаха поджаренного лука и резкого, как щёлк дверью, голоса из кухни.
— Ну и что, что хозяйка? Если у неё даже суп пересолен, то какая же она хозяйка?
Это, разумеется, была Нина Петровна. Свекровь. Три месяца назад она вместе с Инной — сестрой Виктора — и её мужем Костей «временно» переехала к ним, пока их дом сушат после подтопления. Только сушат-то они, видимо, где-то в другом городе: ремонт так и не начался, а гости расползлись по квартире, как старые тапки — везде и никуда их не денешь.
Алена перевернулась на бок. Рядом сопел Виктор, уткнувшись носом в её шею. Он никогда не просыпался рано — у него была вечная отговорка: «Я работаю, дайте поспать». Работал он, правда, ближе к вечеру, под аккомпанемент сериала «След».
Накинув халат, Алена пошла на кухню. Там, как на маленькой театральной сцене, шло представление: Костя в семейных шортах сидел на табуретке, склонившись над телефоном; Инна, не стесняясь, пила кофе из Алениной любимой кружки; а в центре — Нина Петровна с половником, как дирижёр с палочкой.
— Алена, доброго утречка, — улыбнулась свекровь, и эта улыбка была сладкой, как лимон. — Я вот думаю, может, тебе на работу выйти? А то сидишь дома, воздух переводишь.
— Я работаю. У меня удалёнка, — сказала Алена, доставая молоко.
— Ну да, ну да. Щёлкаешь по кнопочкам и устаёшь. А я вчера три стирки сделала.
— Мои вещи не трогай, — тихо, но жёстко произнесла Алена.
— А что? Лифчики у тебя, как у Людки с третьего этажа. Муж твой знает? — хихикнула Инна, не отрываясь от кружки.
Алену будто кипятком облили. Она даже почувствовала, как в груди щёлкнул какой-то невидимый замок.
— Где Виктор? — спросила она.
— Да лежит он. Вчера в гараже с мужиками… решал. Не тебе же одной всё тянуть, — отмахнулась свекровь.
Алена развернулась и пошла в спальню. Виктор спал, не подозревая, что утро уже выдалось бурным.
— Вставай.
— Что?.. Что случилось?.. — пробормотал он, приподнявшись на локте.
— Скажи, я замужем за тобой или за всей твоей роднёй сразу?
— Опять ты… — он потянул одеяло к подбородку. — Мы же договаривались, что это ненадолго.
— Неделя — это ненадолго. Полгода — это уже соседство. Я дома как в коммуналке. И почему я должна кормить твою маму, сестру и… их декоративное дополнение?
— Не обзывай Костю.
— А как его ещё назвать? Он душ видит раз в три дня и пиво ставит на пол «для красоты». А твоя сестра вчера съела моё мороженое. Оно было подписано: «Алена. Убью».
— Не кричи.
— Я не кричу. Я просто устала. У меня есть муж, но нет опоры. Дом есть, а места в нём для меня — нет. Я живу на птичьих правах.
Он отвёл взгляд.
— Сегодня вечером мы все садимся и разговариваем. Либо они уходят, либо я. Мне нужно дышать.
Вечером они сидели за столом. Нина Петровна — в вязаной кофте, с видом председателя, которому вручают орден. Инна — с чипсами. Костя — с глазами, устремлёнными куда-то в телевизор. Алена стояла у окна, Виктор — у двери.
— Скажу коротко: или вы находите себе жильё, или я ухожу, — начала Алена. — Это не ультиматум, это факт.
— А ты кто такая, чтобы нас выгонять?! Это же Витин дом! — взорвалась свекровь.
— Нет, мам, — тихо, но чётко сказал Виктор. — Это Аленин дом. Она купила его до свадьбы.
Повисла тишина.
— Вот оно как… Значит, мы здесь никто, — протянула Нина Петровна.
— Вы — гости. Но вы забыли, что это значит. Я не обязана терпеть мужика в трусах у холодильника и чужие руки в моём шкафу. И уж точно не обязана слушать, какая я плохая хозяйка, — голос Алены дрожал, но она не отвела глаз.
— А Витя? Он что, не муж? — поддела Инна.
— Если он муж — он выберет жену. Если нет — я сама за себя.
Виктор вздохнул и сказал:
— Мама, собирайте вещи. Инна, вы тоже.
Нина Петровна резко встала:
— Нет уж. Я никуда не пойду.
— Тогда пойду я, — сказала Алена, и на этот раз никто её не остановил.
За дверью темно и тихо. Она села на лавочку у подъезда, втянула воздух — холодный, но живой. И впервые за последние месяцы он вошёл в неё свободно, без тяжёлого привкуса чужих слов и запахов.
Минут через тридцать вышел Виктор.
— Они начали собирать вещи, — тихо сказал он.
— Неужели, — отозвалась она, и в её голосе было меньше удивления, чем в холодном чае.
— Я… не знал, что ты так себя чувствуешь. Прости.
— Поздно. Но спасибо, что хоть услышал.
— Что дальше? — он как будто спросил про расписание автобусов, а не про их жизнь.
Она посмотрела на него прямо — взглядом, который не выдаёт эмоций, но в котором уже нет страха.
— Завтра — новая глава. А как ты в ней будешь — это уже решать тебе.
Утро было непривычно голое. Без грохота кастрюль, без сиплого кашля Кости, без запаха вчерашней яичницы, который умел проникать в постель. И без командного голоса Нины Петровны, её любимого: «Подвинься, я полы мою, как будто у тебя ноги золотые».
Алена лежала и слушала пустоту. В тишине звенело — но не от одиночества, а от того, что воздух наконец стал её. Потом села, обняв колени, и только тогда заметила: нет чавканья, нет чужих семейников у холодильника, нет Инниных комментариев про «психическую хрупкость».
— Господи… они правда уехали, — сказала она сама себе и, закутавшись в халат, пошла на кухню.
Порядок. Настоящий. Стулья ровно, кружка с надписью «моя единственная радость» на месте. Она взяла её в руки, как родного человека.
— Доброе утро… — Виктор вошёл, помятый, как их брак. Сел без приглашения, с лицом человека, который всю ночь разбирал собственные ошибки, но так и не понял, где их больше — у него или у матери.
— Всё. Они уехали. Я отвёз их к Инниной подруге. Там, оказывается, «уютнее и чище». Мама умеет ехидно уезжать, — он попытался усмехнуться, но вышло вяло.
— Ты ждал, что она ещё и извинится? — Алена спокойно налила себе кофе. — Это как снег в июле — возможно, но только если климат рухнет.
— Я был не прав. Но пойми и ты… я всегда жил в режиме «не обижать маму».
— А меня можно было и списать со счетов, да? Ты вообще видел, как я тут таяла? Дом был как вокзал: приходят, уходят, а я — всё время дежурный по перрону.
— Заметил… Но думал, ты справишься.
— Ага. И в больницу сама пойду, и сама же себе диагноз поставлю. Всё сама.
Он молчал. Она вдруг села напротив, положила руки на стол — жест, который означал, что сейчас будет не ссора, а последняя попытка договориться.
— Я не прошу рвать с матерью. Но мне нужна семья, где я не чужая. Где слышат, а не пользуются. Думаешь, я взвыла из-за мороженого? Я молчала полгода. Только любовь без уважения быстро дохнет. Даже у кактусов цветение чаще.
— Я идиот, Алена. Ты сильная, умная, я это знал. Но я позволил маме вести себя так, будто ты — второсортная.
— Мама у тебя крепкий манипулятор. Давай честно: она тебя всю жизнь держала на коротком поводке. И, извини, это не Фрейд, это фреза — срезает всё, что растёт не по её лекалам.
— Ты говоришь, будто уйдёшь…
— Я говорю, потому что хочу остаться. Но в браке. А не в общежитии со свекровью в комплекте.
Он кивнул и вдруг протянул руку.
— А если я скажу, что хочу всё исправить? Настоящую работу ищу. Деньги ведь всё время на тебе.
— И это я тебе год говорила. Но ладно… допустим, работа появится. А мама? Инна? Костя — этот экспонат из музея лени?
— Мама… — он почесал затылок. — Вчера сказала, что у неё новости. Достала документы. Завещание. На Инну.
Алена чуть не поперхнулась.
— Что?!
— И дом, который якобы «потеряли», никуда не делся. Только он с долгами. Она его скрыла. Потому что он ей не нужен. Она хотела жить здесь. У тебя. Думаю, мечтала стать хозяйкой навсегда.
Алена стояла неподвижно, словно в комнате вдруг стало слишком тесно для её дыхания. Пазл сложился: бесконечная критика, командный голос, мелкие подколы — всё это было не случайно. Свекровь не «приютилась», она тихо, но методично занимала пространство, выстраивая собственный порядок.
— Ну вот… — выдохнула она. — Значит, не я придумала. Это и правда была оккупация.
— Именно. А я… я в ней был младший капрал. Прости меня.
— Может, и прощу, — медленно произнесла Алена. — Но только если ты сам позвонишь маме и скажешь: «Мама, я взрослый. У меня жена. И ты не можешь тут командовать». Не потому, что я попросила, а потому, что ты сам это понял. Не сможешь? Значит, никакой семьи. Нас и так двое взрослых. Больше не надо.
Виктор поднялся, и было видно, как в нём борются два человека: мальчик, всю жизнь смотревший на мать снизу вверх, и мужчина, который должен встать прямо. Он достал телефон, прокашлялся и нажал вызов.
— Мам… привет. Слушай, есть пара слов. Не перебивай. Просто послушай. Всё, что ты хочешь, — уже не важно. Я живу с Аленой. И точка.
Алена смотрела на него, и впервые за долгое время почувствовала — ему можно верить.
Позже они сидели на диване. Телевизор тихо показывал старый фильм, герои которого давно умерли, а реплики всё ещё звучали. Алена положила голову ему на плечо.
— Думаешь, всё? — спросила она тихо.
— Нет. Только начало. Но теперь мы вдвоём. По-настоящему.
Она улыбнулась. Впервые — легко, без защиты и иронии. Но в глубине всё же шевелилось ощущение: Нина Петровна просто так не отступит.
Телефон пискнул среди ночи — 2:17. Алена, сонно щурясь, взяла его с тумбочки. Сообщение с незнакомого номера: «Думаешь, это конец? Ты ещё не знаешь, кто твой муж на самом деле».
Сначала она хотела нажать «удалить», но тут пришло фото. Размытое, старое: Виктор, молодой, с сигаретой, обнимает женщину, удивительно похожую на Инну.
Утром она бросила телефон Виктору, словно это была граната.
— Ты это видел?!
— Что это вообще?.. — он едва не пролил кофе.
— Это ты. И какая-то… «баба». И угроза среди ночи! Объясни.
Он побледнел.
— Это было до тебя. Лариса. Короткий, болезненный роман. Мама её терпеть не могла, выгнала. Потом пригрела Инну с Костей. Я тогда понял — ей важнее контроль, чем я.
— И ты хочешь сказать, что это она мне пишет?
— Не удивлюсь.
Алена ходила по комнате. Сердце било тревожный сигнал.
— Это уже не просто конфликт. Это война. И у твоей мамы явно есть план.
— Она может подать на раздел квартиры…
— Женщина, которая тут не прописана? Пусть пробует. Документы все у меня. Квартира моя, куплена до брака. Она пусть идёт в суд, а я ей дверь не открою.
— Она так просто не уйдёт.
— Теперь пусть приходит только с повесткой.
Через неделю Алена вернулась домой и увидела на двери бумажку с адвокатской печатью: «Уведомляем о претензии на недвижимость… в интересах Нины Петровны Фроловой».
Виктор вышел из кухни:
— Я не знал. Думал, успокоится. Звонил ей…
— Она тебя не слышит. Для неё ты — проект. Незаконченный.
Алена сняла пальто, достала папку с документами: договор, квитанции, выписка из Росреестра.
— Пусть подаёт. Только это не про метры. Это про мою жизнь. Она не мать — она захватчик. Не завод штурмует, а мой дом. И все вы молча смотрели.
— Я не знал, что так зайдёт…
— Ты не хотел знать.
Суд.
Нина Петровна в чёрной шали, с лицом обиженной дворянки. За руку — Инна. Сзади — Костя с папкой, будто он адвокат, а не чемпион по ничегонеделанию.
— Я, как мать, имею право на долю! Я там жила, вкладывалась душой! Там память, внуки, люстра от покойного мужа!
— Доказательства вложений есть? — спросил судья.
— Я ковёр пылесосила!
— Уборка — не юридический вклад.
Алена встала:
— Ваша честь, все документы у вас. Квартира моя, куплена до брака. Никто из семьи ответчицы не платил ни копейки. И вели они себя, как в общежитии, захваченном самоуправством.
Судья, едва сдерживая улыбку, огласил решение: Отказать. Иски необоснованны.
— Я подам апелляцию! Мне положено! Я старушка! — завыла Нина Петровна.
Алена подошла к Виктору:
— Всё. Я ухожу.
— Алена…
— Я не из-за войны. Я из-за тебя. Пока ты между нами — ты не живёшь. Ты прячешься. А мне нужен муж, а не мальчик с мамой за спиной.
Она ушла. Без крика, без хлопанья дверей. Только с чувством, которое она давно не испытывала:
Свобода.
