Марина лежала на диване, укрывшись колючим шерстяным пледом, и безучастно смотрела в потолок. Голова гудела, горло саднило, а тело ломило так, будто по нему проехал грузовик. Третий день она не могла встать на ноги. Обычная осенняя простуда, подхваченная где-то в сквозняках большого города, вцепилась в неё мёртвой хваткой, лишив сил и воли.
Единственное, чего ей хотелось, — это тишины, горячего чая с лимоном и возможности просто лежать, не двигаясь. Но она жила не одна. Они с мужем Сергеем уже год ютились в квартире его матери, Валентины Павловны, и тишина в этом доме была роскошью.
Свекровь с самого начала её болезни вела себя странно. Она не сочувствовала. Она наблюдала. Словно следователь, ищущий улики во лжи подозреваемого. Она входила в комнату без стука, пристально всматривалась в лицо Марины, трогала её лоб тыльной стороной ладони и с разочарованием констатировала: «Жара нет. Странно».
— Валентина Павловна, у меня нет высокой температуры, у меня просто слабость и горло болит, — слабым голосом пыталась объяснить Марина.
— Слабость — это не болезнь, это лень, — безапелляционно заявляла свекровь и выходила, оставляя после себя шлейф раздражения и недоверия.
Она демонстративно громко гремела посудой на кухне, вздыхала, протирая пыль в гостиной, и вела по телефону разговоры с подругами так, чтобы Марина всё слышала.
— Да нет, Людочка, не приду сегодня, — громко говорила она в трубку. — У меня же дома лазарет. Некоторые у нас работать не любят, предпочитают по диванам валяться. А на мне и дом, и хозяйство, и за больными уход.
Сергей, её муж, разрывался между двух огней. Он любил жену и видел, что ей действительно плохо. Но он вырос под гнётом материнского авторитета и боялся ей перечить.
— Марин, ну ты не обижайся на неё, — шептал он, принося жене чай. — Ты же знаешь, она человек старой закалки. Для неё болезнь — это когда сорок температура и бред. Она просто беспокоится.
— Она не беспокоится, Серёжа. Она меня подозревает, — отвечала Марина, чувствуя, как от обиды к горлу подступают слёзы.
В пятницу, устав от самолечения, которое не приносило результатов, Марина записалась на приём к терапевту. Она с трудом дозвонилась до поликлиники, выбрав единственное свободное «окошко» на три часа дня.
— Я ко врачу сегодня схожу, — сказала она за завтраком свекрови и мужу. — Пусть послушает, может, антибиотики нужны. Совсем мне плохо.
Валентина Павловна поджала губы и ничего не ответила, но Марина поймала её быстрый, колючий взгляд.
Днём, собрав последние силы, она начала готовиться к выходу. Нашла в шкафу тёплый свитер, шарф. До приёма оставалось чуть больше часа, когда на её телефон пришло короткое сообщение: «Ваша запись к терапевту на 15:00 отменена».
Марина уставилась на экран, не веря своим глазам. Отменена? Кем? Она никуда не звонила. Сердце заколотилось от дурного предчувствия. Она набрала номер регистратуры.
— Девушка, здравствуйте, я записывалась на сегодня, на три часа. Мне пришло сообщение об отмене. Это какая-то ошибка?
— Минуточку, сейчас проверю, — прозвучал в трубке уставший женский голос. — Так, да, всё верно. Запись отменена. Полчаса назад звонила женщина, представилась вашей свекровью, Валентиной Павловной. Сказала, что вы уже чувствуете себя хорошо, и визит к врачу больше не требуется.
Мир качнулся. Марина опустилась на край дивана, держа в руке бесполезно гудящую трубку. Она не просто вмешалась. Она позвонила от её имени, она солгала, она лишила её необходимой медицинской помощи. Это было чудовищно. Это было за гранью.
Она медленно встала и, шатаясь от слабости и подступающей ярости, вышла в гостиную. Валентина Павловна сидела в своём любимом кресле и с невозмутимым видом чистила фамильное серебро. На её лице было написано удовлетворение от хорошо выполненной работы.
— Я не поняла, почему вы отменили мою запись ко врачу? — спросила Марина, и её голос, хоть и был хриплым от болезни, звенел от негодования.
Свекровь даже не подняла головы. Она продолжала методично натирать вилку бархатной тряпочкой.
— Ты врёшь о простуде, чтобы не работать по дому, — отчеканила она. — Я тебя насквозь вижу, деточка. Вчера генеральная уборка должна была быть, а ты слегла. На прошлой неделе окна надо было мыть — у тебя мигрень. Ты просто ленивая симулянтка, которая села на шею моему сыну. Но со мной этот номер не пройдёт. Так что иди-ка ты лучше на кухню, там гора посуды немытой. Работа — лучшее лекарство от всех хворей. Да и нечего врачей по пустякам отвлекать, у них и без твоих выдумок работы хватает.
Она сказала это и снова уткнулась в своё серебро, давая понять, что разговор окончен. А Марина стояла посреди комнаты, оглушённая, раздавленная этой чудовищной, несправедливой ложью. Она чувствовала, как по щекам текут горячие, бессильные слёзы.
В этот самый момент в квартиру вошёл Сергей. Он вернулся с работы пораньше, хотел сделать жене сюрприз. А застал эту немую, страшную сцену: заплаканная, бледная жена и мать с властным лицом.
— Что здесь происходит? — встревоженно спросил он.
И тут плотину прорвало. Валентина Павловна вскочила, опережая Марину.
— Серёженька, сынок, ты только посмотри! — запричитала она, хватая его за руку. — Я твою жену работать попросила, а она истерику устроила. Обвиняет меня во всех смертных грехах. Я же о вас забочусь, о бюджете вашем семейном! Отменила ненужный визит к врачу, деньги вам сэкономила, а она… Она симулирует, Серёжа, я тебе точно говорю. Просто чтобы не помогать мне!
Марина, вытирая слёзы, посмотрела на мужа.
— Это неправда, — сказала она твёрдо. — Твоя мать позвонила в поликлинику от моего имени и отменила мою запись. Она решает, болею я или нет. Она обвиняет меня в том, что я лгу. А теперь она лжёт тебе.
Сергей смотрел то на рыдающую мать, то на жену, чьё лицо было полно боли и праведного гнева. Он был в растерянности. Вся его жизнь была построена на вере в непогрешимость матери. Но поступок, который она совершила, был настолько вопиющим, что даже его сыновья любовь не могла найти ему оправдания.
— Мама, — медленно произнёс он, высвобождая свою руку. — Ты… ты правда позвонила в поликлинику?
— Да! — с вызовом ответила та. — И правильно сделала! Я не позволю этой бездельнице манипулировать моим сыном!
И это признание, сделанное с такой уверенностью в своей правоте, стало для Сергея последней каплей. Он посмотрел на мать так, будто видел её впервые.
— Что ты наделала, мама? — тихо сказал он. — Ты не имела никакого права. Это не забота. Это… это подлость.
Лицо Валентины Павловны окаменело.
— Ах, вот как! — прошипела она. — И ты ей поверил? Этой актрисе? Я тебе жизнь посвятила, а ты… Неблагодарный!
Она развернулась и, гордо вскинув голову, удалилась в свою комнату, с силой захлопнув за собой дверь.
Сергей подошёл к Марине, коснулся её лба.
— Да ты же горишь вся, — ахнул он. — Господи, прости меня. Прости, что я сомневался.
Он обнял её, закутал в плед, усадил на диван. Он сам заварил ей чай, нашёл в аптечке жаропонижающее и, взяв телефон, начал снова звонить в поликлинику, пытаясь записать её к платному врачу на вечер.
Он суетился, говорил слова извинения, но Марина слушала его вполуха. Она смотрела на закрытую дверь в комнату свекрови и понимала, что сегодня произошло нечто непоправимое. Можно простить ссору, обидные слова, недопонимание. Но простить такое циничное, жестокое недоверие к твоей боли, такое грубое вторжение в твою жизнь — невозможно. Она знала, что даже если они съедут из этой квартиры, даже если свекровь попросит прощения, она никогда не сможет забыть её холодные глаза и фразу: «Ты врёшь о простуде». И эта трещина уже никогда не затянется.
Вечер в квартире прошёл в тяжёлом, гнетущем молчании. Валентина Павловна так и не вышла из своей комнаты, проигнорировав ужин. Сергей, приготовив для Марины куриный бульон и укутав её в тёплое одеяло, сел рядом. Он выглядел опустошённым и бесконечно виноватым.
— Прости меня, — снова и снова повторял он, держа её горячую руку в своей. — Я должен был понять это раньше. Я должен был тебя защитить.
— Ты защитил меня сейчас, — тихо ответила Марина. — Это главное.
Но она знала, что это был лишь первый бой, а не конец противостояния. Жить под одной крышей с человеком, который так открыто и яростно её ненавидел, было немыслимо. Атмосфера в доме стала невыносимой.
На следующее утро Валентина Павловна вышла из своей комнаты, как ни в чём не бывало. Но это было обманчивое спокойствие. Она полностью игнорировала Марину, не замечая её, словно та была пустым местом. Она разговаривала только с сыном, и в каждом её слове сквозила горечь оскорблённой жертвы.
— Серёженька, ты будешь чай? Я заварила твой любимый, с чабрецом, — говорила она, наливая напиток в одну-единственную чашку.
— Мама, мы с Мариной будем пить чай, — твёрдо поправлял её Сергей, доставая с полки ещё две чашки.
Свекровь поджимала губы, но молчала. Она начала демонстративно заниматься хозяйством, с преувеличенным усердием моя полы, протирая пыль и громко вздыхая, давая понять, какую непосильную ношу она несёт, пока «некоторые валяются по диванам».
Марине, которой врач, приехавший по вызову вечером, прописал строгий постельный режим, было невыносимо стыдно и горько. Она лежала в своей комнате, слушая эти укоризненные вздохи, и чувствовала себя пленницей в чужом, враждебном доме.
Сергей, как мог, пытался её оградить. Он сам готовил для неё, приносил лекарства, сидел рядом и читал вслух. Он видел, как его мать планомерно и жестоко пытается выжить его жену, и в нём росло холодное, доселе незнакомое ему раздражение. Его детская вера в материнскую мудрость и непогрешимость рушилась на глазах.
Последней каплей стал инцидент, случившийся через два дня. Утром, пока Сергей был в магазине, Марина, почувствовав себя немного лучше, встала и приготовила им с мужем лёгкий овощной суп. Она поставила кастрюлю в холодильник и снова легла. Когда к обеду она зашла на кухню, чтобы разогреть еду, кастрюли на месте не было.
— Валентина Павловна, — осторожно спросила она, заглянув в гостиную. — Вы не видели кастрюлю с супом?
Свекровь, смотревшая телевизор, медленно повернула к ней голову.
— Ах, эту мутную водичку с травой? — с презрением спросила она. — Я вылила.
— Как… вылили? — ахнула Марина. — Но зачем?
— Потому что мой сын не будет есть эту бурду для больных, — отчеканила Валентина Павловна. — Я сварила ему нормальный, наваристый борщ. Настоящую мужскую еду.
Она кивнула на плиту, где стояла большая кастрюля. Марина подошла и подняла крышку. Густой аромат мяса и капусты ударил в нос. Это был не просто борщ. Это был акт войны. Демонстрация того, кто здесь настоящая хозяйка, и чья забота о сыне является единственно правильной.
Когда вернулся Сергей, он застал жену, беззвучно плачущую на кухне. Узнав, в чём дело, он побледнел. Он молча подошёл к плите, взял кастрюлю с борщом, открыл окно и выплеснул всё её содержимое на газон под окнами.
— Что ты делаешь, ирод! — закричала выбежавшая на шум Валентина Павловна. — Я же для тебя старалась!
— Не надо для меня так стараться, мама, — ледяным голосом ответил Сергей. Он повернулся к ней, и его лицо было жёстким и незнакомым. — Мы не можем так больше жить. Эта ненависть отравляет всё вокруг. Мы с Мариной съезжаем.
— Куда?! — опешила свекровь.
— Мы снимем квартиру. Сегодня же начну искать.
— Ах, вот как! — взвизгнула она. — Значит, она всё-таки добилась своего! Уводит сына от родной матери!
— Ты сама всё сделала для этого, — он устало провёл рукой по лицу. — Я люблю тебя, мама. Но жену свою я люблю тоже. И я не позволю тебе её уничтожить.
В тот же день они начали искать жильё. Через три дня они уже перевозили свои немногочисленные вещи в маленькую, но светлую однокомнатную квартиру на другом конце города. Валентина Павловна не помогала. Она заперлась в своей комнате и не выходила, пока они не уехали. Она не попрощалась.
Первая ночь в их новом доме была самой счастливой в их жизни. Они спали на матрасе, брошенном на пол, укрывшись старым пледом, и у них не было ничего, кроме друг друга. Но они были свободны. Воздух в этой пустой квартире был чистым, не отравленным ядом чужой ненависти.
Сергей нашёл вторую работу, чтобы оплачивать аренду. Жить стало труднее, но гораздо легче. Они научились быть настоящей командой, поддерживая друг друга во всём. Их любовь, пройдя через это суровое испытание, стала только крепче.
Через месяц позвонила Валентина Павловна. Она не извинялась. Она требовала.
— Серёжа, у меня кран на кухне протёк. Приезжай, почини. Я твоего слесаря ждать не буду.
— Хорошо, мама, я вызову тебе мастера из службы, и оплачу его работу, — спокойно ответил Сергей. — Но сам приехать не смогу, у меня много дел.
— Что?! — закричала она в трубку. — Ты отказываешься помочь матери?
— Я не отказываюсь. Я предлагаю решение проблемы.
Он оплатил ей мастера, но сам не поехал. И на следующей неделе тоже. Он звонил ей, спрашивал о здоровье, но на все её попытки втянуть его обратно в свою жизнь отвечал вежливым, но твёрдым отказом.
Марина знала, что их история ещё не закончена. Что будут новые битвы, новые манипуляции. Но теперь она не боялась. Она смотрела на своего мужа, который научился быть не только сыном, но и мужчиной, и знала, что они справятся. Потому что они наконец-то построили то, чего у них никогда не было в том большом и богатом доме, — свою собственную, настоящую семью.
