Шесть вечера. За окном медленно темнеет, а на кухне пахнет чем-то невероятно вкусным. Я как раз достаю из духовки свой фирменный пирог с яблоками и корицей. Это наше с Максимом воскресное традиционное блюдо. Небольшая, но уютная кухня в нашей двушке наполняется теплом и ароматом домашнего уюта.
Я люблю эту квартиру. Каждый сантиметр здесь — это я. Ремонт, который я выбирала и за которым следила, пока Максим был в командировке. Обои, которые мы клеили вместе, вечно перепачканные клеем и смеясь над кривыми швами. Это моя крепость, мое самое надежное место на земле. Квартиру мне подарили родители на свадьбу, это была их последняя крупная сумма, вложенная в мое будущее. Их не стало через год после нашей свадьбы, и эти стены стали для меня не просто жильем, а самым ценным и болезненным напоминанием о них.
Дверь щелкает ключом. —Я дома! — раздается голос Максима из прихожей. Слышу,как он скидывает ботинки и вешает куртку. Через мгновение он заходит на кухню, обнимает меня сзади и целует в шею. —Пахнет божественно. Я прямо с порода почувствовал. Голодный как волк.
Я поворачиваюсь к нему, улыбаясь. Он усталый, но довольный. Таким я его люблю. —Как день? — спрашиваю, накладывая ему кусок пирога на тарелку. —Да как обычно. Авралы, отчеты. Мечтал только о тебе и о твоей стряпне. — Он садится за стол и с наслаждением отламывает кусочек еще горячего теста. — А у тебя?
— Да ничего особенного. Завезли наконец-то те самые шторы, которые мы заказывали. Повесила. Нравится? — я киваю в сторону гостиной.
Максим оборачивается, смотрит оценивающим взглядом. —Очень. Сразу уютнее стало. Совсем как в журнале. Ты у меня молодец.
Мы сидим за столом, пьем чай, едим пирог и болтаем о пустяках. О планах на отпуск, который все ни как не получается выбрать. О том, что пора бы съездить на дачу к друзьям. О том, что хорошо бы завести собаку. О детях.
— Знаешь, — говорит Максим, задумчиво помешивая ложкой сахар в чашке. — Мне тут на работе коллега показал фото новорожденной дочки. Такая кроха, даже не верится.
Я смотрю на него и улыбаюсь. В его глазах — теплое, спокойное ожидание. —Скоро и у нас будет, — тихо говорю я. — Вот только немного подтянем finances. И в этой квартире будет тесновато, конечно, но на первое время самое то. Потом посмотрим.
— Главное — чтобы вместе, — он дотрагивается до моей руки. — А все остальное — приложится. Это же наш дом.
Я киваю. Да, наш дом. Моя добрачная собственность, наша общая любовь и наше общее будущее. Все было так идеально, так прочно.
Звонок в дверь прозвучал как гром среди ясного неба. Неожиданно, резко, нарушая всю идиллию. Мы переглянулись. —Ты ждал кого-то? — спрашиваю я. —Нет. Может, соседи? — Максим пожал плечами и пошел открывать.
Я осталась на кухне, доливая себе чай. И тут услышала знакомый, властный голос, от которого у меня всегда непроизвольно напрягались плечи.
— Максим, здравствуй, сынок. Мы к вам ненадолго.
Людмила Петровна, моя свекровь. Она заходила в прихожую, и я сразу почувствовала, как атмосфера в квартире изменилась. Ее визиты всегда были как внезапный сквозняк — холодные и неуместные.
Я вышла поприветствовать. И замерла. Потому что со свекровью был незнакомый мне мужчина лет сорока пяти в строгом деловом костюме, с дипломатом и холодным, оценивающим взглядом. Он окинул беглым взглядом прихожую, потом коридор, как будто составлял смету.
— Людмила Петровна, здравствуйте, — сказала я, сбитая с толку. — Проходите, пожалуйста.
Они прошли в гостиную, даже не разувшись. Максим стоял в растерянности, глядя на мать.
— Мама, а что случилось? Ты что-то не предупредила о визите. —Такой важный вопрос, что предупреждать было некогда, — отрезала свекровь, удобно устраиваясь на диване, как будто это ее гостиная. Ее спутник молча занял место рядом, положив дипломат на колени.
Я села напротив, чувствуя, как по спине бегут мурашки. Сердце почему-то застучало тревожно. Максим сел рядом со мной, но я почувствовала, что он напряжен.
— Значит так, Алина, — начала свекровь, без предисловий. Ее тон не предвещал ничего хорошего. — Дело серьезное. Речь идет о будущем нашей семьи. Вернее, о будущем моей дочери. Твоей свояченицы, Ирины.
Она сделала паузу, давая нам осознать вес своих слов. Незнакомец молча открыл дипломат и достал блокнот. —Ирина беременна. От того, прости господи, алкоголика. Он ее, ясное дело, бросает. Жить ей негде. Снимать квартиру в ее положении — денег нет. Так что выхода нет.
Она посмотрела на меня прямо, ее взгляд стал жестким и безапелляционным. —Ты продаешь эту свою квартиру. Деньги мы пускаем на первоначальный взнос за нормальную двухкомнатную квартиру для Ирины и моего будущего внука. А вы с Максимом… ну, снимаете что-то подешевле, подальше. Или ипотеку возьмете потом, вы молодые, справитесь. Это единственный разумный выход.
В комнате повисла гробовая тишина. Я слышала, как тикают настенные часы на кухне. Я смотрела на нее, не веря своим ушам. Мой взгляд перешел на молчавшего юриста, потом на Максима. Он смотрел в пол, и по его лицу было видно, что он в курсе. Или, по крайней мере, догадывался.
У меня перехватило дыхание. Продать мою квартиру? Подарок моих умерших родителей? Мой дом? Ради ее дочери, которая вечно ввязывается в истории с неподходящими мужчинами?
Я онемела. А свекровь, довольная произведенным эффектом, жестом указала на своего спутника. —Кстати, это Артем Сергеевич, наш юрист. Он все документы подготовит и проследит за сделкой, чтобы все было чисто.
Тишина в комнате была густой, звенящей, будто после взрыва. Я сидела, вжавшись в спинку дивана, и чувствовала, как холодеют кончики пальцев. Слова свекрови висели в воздухе, тяжелые и нереальные, как абсурдный бред. Продать квартиру. Мою квартиру.
Я перевела взгляд на Максима. Он не смотрел на меня. Его глаза были упрямо устремлены в узор на ковре, а плечи напряжены. Он знал. Он определенно знал о этом визите. Это осознание ударило больнее, чем сама новость.
Людмила Петровна наблюдала за моей реакцией с холодным удовлетворением. Она поправила складку на своем строгом платье и продолжила, как будто объявляла повестку дня на планерке.
— Артем Сергеевич уже предварительно изучил рынок. Квартиры в этом районе уходят хорошо. Цену можем запросить хорошую. Хватит на приличную двушку для Ирины на окраине и на аренду вам на первое время.
Юрист, словно получив сигнал, кивнул и извлек из дипломата папку.
— Да, предварительная оценка, без учета косметического ремонта, разумеется, позволяет говорить о сумме в районе девяти миллионов, — его голос был ровным, безэмоциональным, как у диктора, зачитывающего сводку погоды. — При оперативной работе сделка может быть закрыта в течение месяца.
Месяц. За месяц меня хотят выкинуть из моего же дома. У меня перехватило дыхание. Комната поплыла перед глазами. Я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Боль помогла вернуть ясность.
— Вы… вы с ума сошли? — вырвалось у меня наконец. Голос прозвучал хрипло и чужим. — Это моя квартира. Вы вообще понимаете, что говорите?
Свекровь вздохнула, как усталый учитель, объясняющий очевидное нерадивому ученику.
— Алина, опомнись. Речь идет о семье. О ребенке. Моем внуке или внучке. Ирина сейчас в отчаянном положении, а ты тут сидишь на двух комнатах однажды и проявляешь чудовищный эгоизм.
— Я эгоистка? — я засмеялась, и смех прозвучал истерично. — Вы врываетесь в мой дом и требуете продать его, а я эгоистка? Это моя собственность! Дарственная от моих родителей, они ее мне подарили! Это не ваше дело вообще!
Я посмотрела на мужа, умоляя его хоть что-то сказать. Вступиться. Защитить меня, наш общий быт, наш уют.
— Максим! Скажи же что-нибудь!
Он медленно поднял на меня глаза. В них читалась мучительная внутренняя борьба.
— Мама, может, не надо так сразу… — он начал неуверенно. — Давайте обсудим спокойно. Может, есть другие варианты? Можно помочь Ире как-то иначе…
— Какие еще варианты? — голос Людмилы Петровны зазвенел сталью. — У нее денег нет! У нее работы нет! Она одна! Ты хочешь, чтобы твоя сестра и твой племянник жили на улице? Или в каком-то общежитии? Ты после этого сын и брат?
Она надавила на самое больное — на чувство вины и семейного долга, которое она годами в нем культивировала.
— Нет, конечно нет… — пробормотал Максим, снова опуская глаза. — Но и требовать так сразу… Алина права, это ее квартира…
— Что значит «ее»? — свекровь всплеснула руками. — Вы же муж и жена! Что твое, то ее, и наоборот! Разве не так, Артем Сергеевич?
Юрист кашлянул в кулак.
— С точки зрения морали и семейных ценностей, безусловно. С юридической точки зрения, если недвижимость является добрачной собственностью и оформлена в порядке дарения, то… — он сделал многозначительную паузу, — …возможны различные трактовки. Но в интересах семьи всегда лучше найти консенсус.
Он говорил уклончиво, но его слова явно должны были звучать как угроза. Мол, мы и в суде пободаемся.
Я не выдержала и подскочила с дивана.
— Какой еще консенсус? Какой суд? Да вы что, совсем охренели? — я уже не могла сдерживаться. — Немедленно уйдите из моего дома! Слышите? Уходите!
Людмила Петровна тоже встала. Ее лицо вытянулось, взгляд стал ледяным.
— Алина, опомнись. Я предлагаю тебе поступить по-человечески. Как подобает женщине и жене. Ты сейчас в порыве гнева совершаешь огромную ошибку. Мы дадим тебе время подумать. До завтра.
Она посмотрела на Максима.
— Сынок, поговори с ней. Объясни. Чтобы без скандалов.
И не добавив больше ни слова, она развернулась и пошла к выходу. Юрист бросил на меня один последний, ничего не выражающий взгляд, захватил свой дипломат и последовал за ней.
Дверь закрылась. Я стояла посреди гостиной, вся дрожа, и смотрела на мужа. Он сидел, сгорбившись, и тер ладонью лицо.
В квартире снова пахло яблочным пирогом. Но его теплый, уютный аромат теперь казался горьким и чужым.
Щелчок замка прозвучал как выстрел, возвещающий начало войны. Я стояла, не в силах пошевелиться, и слушала, как за дверью затихают их шаги. В ушах звенело, а в висках стучало. Я обернулась к Максиму. Он все так же сидел, уставившись в пол, его поза выражала такую глубокую подавленность, что мне на мгновение стало его жаль. Но жать тут же сменилась яростью.
— Ты знал? — мой голос прозвучал тихо, но так резко, что он вздрогнул. — Ты знал, что они придут с этим?
Он медленно поднял на меня глаза. В них было смятение, вина и жалкая попытка оправдаться.
— Мама вчера звонила… что-то говорила насчет помощи Ире… но я не думал, что она… вот так вот…
— «Вот так вот»? — я засмеялась, и смех снова сорвался на истеричную ноту. — Она привела в наш дом какого-то юриста, Максим! Они уже цены прикидывают! Они уже решили, как распорядиться моей жизнью! И ты… ты сидел и молчал!
Я подошла к нему вплотную, готовая трясти его за плечи.
— Почему ты не выгнал их сразу? Почему не сказал, что это безумие и мы даже обсуждать это не будем?
— А что я должен был сказать? — он вдруг поднялся с дивана, его тоже начало заносить. — Что моя сестра с ребенком пусть идет куда подальше? Это же моя семья!
— А я кто? — выкрикнула я. По щекам предательски потекли горячие слезы. — Я твоя жена! Или я тоже семья, только пока не требуется кому-то пожертвовать моим домом?
— Не надо так говорить! — он отвернулся, прошелся по комнате. — Я не говорю, что они правы! Но нужно искать какой-то компромисс! Может, мы и правда могли бы взять ипотеку… помочь Ире… она в отчаянном положении…
Компромисс. Это слово добило меня окончательно.
— Компромисс? — я протерла ладонью слезы, голос мой окреп и зазвенел холодной злостью. — Компромисс — это дать ей денег в долг. Компромисс — это помочь ей найти работу. Компромисс — это пустить ее пожить здесь, на время, если бы она была адекватным человеком! Но не продавать единственное, что у меня есть! Твоя мать требует не компромисса, она требует капитуляции!
— Она не требует, она просит о помощи! — уперся Максим. — Она напугана за дочь!
В этот момент зазвонил его телефон. Он посмотрел на экран и помрачнел.
— Мама… — пробормотал он и, прежде чем я успела что-то сказать, нажал на ответ.
— Да, мам, я слушаю… — он отошел в сторону, но я все слышала.
Голос Людмилы Петровны в трубке звучал громко и слезливо, на грани истерики.
— Максим, сынок, ты только что видел! Ты видел, как она на меня набросилась! Я же из лучших побуждений! Я для семьи! А она меня чуть ли не вышвырнула! И этот ультиматум! Она же меня в гроб сведет! Или хочет, чтобы я внука в приюте увидела? Ты должен на нее повлиять! Она твоя жена! Объясни ей, что так с родными не поступают!
Максим молчал, сжав переносицу пальцами.
— Мама, успокойся, пожалуйста. Здесь нужно время. Все слишком резко.
— Какого времени? Времени нет! — голос в трубке взвизгнул. — Ирина уже на четвертом месяце! Она каждый день плачет! У нее нервный срыв! Если ты сейчас не проявишь твердость, Максим, ты потом всю жизнь будешь жалеть! Ты потеряешь сестру! И мать! Мы для тебя больше не семья? Скажи ей! Скажи своей жене, что она уничтожает нашу семью!
Я не выдержала. Я выхватила телефон из его руки.
— Людмила Петровна, — сказала я ледяным тоном, в котором сама себя не узнала. — Ваши манипуляции на мужа не подействуют. Мой ответ — нет. Слышите? Нет. И точка. Не звоните больше сюда с этим.
В трубке на секунду воцарилась тишина, а потом раздался новый, уже совсем змеиный шипящий голос.
— Ах вот как? Ну хорошо, Алина. Хорошо. Ты выбрала свой путь. Но помни, ты останешься одна. Одна со своей жадностью. Максим тебя такого монстра долго терпеть не будет. И тогда посмотрим, как ты будешь радоваться своей драгоценной квартирке в полном одиночестве.
Щелчок. Она бросила трубку.
Я протянула телефон Максиму. Он взял его, не глядя на меня. В его глазах читался ужас перед тем, что произошло, и перед тем, что ждало впереди.
— Ты слышала? — тихо спросил он. — Она сказала, что я потеряю их.
— А ты слышал, что она сказала про меня? — ответила я. — Что я монстр. Что я останусь одна. Твоя мама только что открыто пожелала нам развода. Ради денег. Ради идеи отнять у меня мой дом.
Я посмотрела на него, и вдруг вся злость ушла, сменилась ледяной, тошнотворной пустотой.
— И ты знаешь, что самое ужасное? Что ты до сих пор не сказал мне: «Алина, они не правы. Это твоя квартира, и мы ее продавать не будем». Ты до сих пор ищешь компромисс с теми, кто хочет меня уничтожить.
Я повернулась и вышла из гостиной в спальню, притворив за собой дверь. Мне нужно было остаться одной. Потому что я поняла — битва была не только со свекровью. Она была здесь, в этих стенах. И я не знала, на чьей стороне мой муж.
Я сидела на краю кровати, уставившись в темноту за окном. За тонкой дверью было тихо. Слишком тихо. Я слышала, как Максим ходит по гостиной, заваривает чай. Звон ложки о кружку резал слух. Каждый звук был громким и неестественным, подчеркивая тяжесть того, что только что произошло.
Сердце ныло от боли и предательства. Не от наглости свекрови — я почти ожидала от нее чего-то подобного. А от него. От его молчания. От его растерянности. От того, что в самый критический момент он не встал стеной между мной и этим безумием, а начал искать «компромисс».
Дверь скрипнула. Он стоял на пороге, держа в руках две кружки.
— Я заварил чай… ромашковый. Он успокаивает, — он произнес это тихо, почти виновато.
Я не обернулась. Молчание было моим ответом.
Он осторожно поставил кружку на тумбочку рядом со мной и сел на кровать с другой стороны, оставив между нами пропасть в полметра. Она казалась мне шириной.
— Алина, давай поговорим. Нормально, без криков.
— Я не кричала, — холодно ответила я. — Кричала твоя мама. А я просто сказала «нет». Или теперь мне нельзя и этого?
Он тяжело вздохнул.
— Не надо вот так. Я понимаю, ты в шоке. Я тоже. Но давай попробуем взглянуть на ситуацию с другой стороны.
Я наконец повернулась к нему. В полумраке его лицо казалось уставшим и потерянным.
— С какой стороны, Максим? Со стороны, где моя квартира вдруг перестает быть моей? Со стороны, где мои чувства и мое право на собственный дом ничего не значат? Или со стороны твоей сестры, которая, как всегда, устроила себе драму, а теперь все должны за нее расхлебывать?
— Она не устраивала! Она забеременела! От негодяя! Она жертва! — в его голосе прорвалось раздражение.
— Она взрослая женщина! — не выдержала я. — Ей тридцать лет, а не шестнадцать! Она постоянно влипает в истории, а потом за нее решают проблемы все вокруг! И теперь самая грандиозная проблема — это я и моя жилплощадь!
— Речь о ребенке! О моем племяннике! — он повысил голос. — Ты вообще слышишь себя? Ты говоришь о каком-то ремонте и шторах, когда речь о том, где будет жить беззащитный ребенок!
Меня будто окатили ледяной водой. Он использовал ее же аргумент. Самый грязный и манипулятивный.
— Не смей, — прошептала я, чувствуя, как снова подступают слезы. — Не смей ставить мне это в вину. Я не виновата, что твоя сетра не предохранялась с первым встречным! И почему это должно стать моей проблемой ценой потери моего дома?
— Потому что мы семья! — он вскочил с кровати. — Семья помогает в беде! А ты ведешь себя как… как расчетливая эгоистка!
Слово повисло в воздухе, тяжелое и ядовитое. Он сразу понял, что зашел слишком далеко, но назад пути не было.
Я медленно поднялась с кровати. Глаза были сухими. Вся боль словно превратилась в лед.
— Расчетливая эгоистка. Хорошо. Я все поняла. Давай тогда начистоту. Ты действительно считаешь, что я должна продать квартиру, которую мне подарили мои умершие родители, чтобы твоя сестра могла купить себе новую? Ты считаешь это справедливым?
Он отвернулся, снова потер лицо ладонью.
— Я не знаю, что справедливо! — в его голосе слышалась настоящая мука. — Я разрываюсь между вами! Ты — моя жена. А они — моя мать и сестра. Я не могу их просто бросить!
— А меня? — голос мой дрогнул. — Ты можешь бросить меня? Потому что именно это ты сейчас делаешь. Ты выбираешь их амбиции против моего благополучия. Ты требуешь от меня жертвы, которую не имеешь права требовать.
— Я не требую! Я прошу подумать!
— Нет, Максим. Ты уже сделал выбор. Ты не сказал им «нет». Ты не защитил меня. Ты сейчас здесь, со мной, и вместо того чтобы извиниться за их поведение, ты обвиняешь меня в недостатке сострадания.
Я посмотрела на него, и вдруг все стало до жуткого ясным.
— Ты знаешь, что я права. Юридически, морально — я абсолютно права. Но ты боишься их. Боишься гнева матери. Боишься чувства вины перед сестрой. И мне сейчас по-настоящему страшно. Потому что я не знаю, смогу ли я простить тебе эту слабость. И смогу ли я после этого чувствовать себя в безопасности с тобой.
Он молчал. Он не нашелся, что ответить. Он просто стоял, понурив голову, раздавленный грузом чужих ожиданий и собственной нерешительности.
— Я пойду посплю на диване, — тихо сказала я, беря с полки подушку и одеяло. — Мне нужно побыть одной.
— Алина, подожди…
— Нет, Максим. Все уже сказано.
Я вышла из спальни и закрыла за собой дверь. В гостиной пахло остывшим яблочным пирогом. Аромат, который еще несколько часов назад был ароматом счастья и уюта, теперь казался горьким и чужим.
Я прилегла на диван, укрылась одеялом и уткнулась лицом в подушку. Из спальни не доносилось ни звука. Он не пошел за мной. Он не стал спорить. Он остался там, в одиночестве, которое сам же и выбрал.
Впервые за все годы совместной жизни я почувствовала себя в этом доме совершенно одинокой. И это было в тысячу раз страшнее, чем любой юрист и любая свекровь.
Ночь была долгой и беспокойной. Я ворочалась на диване, прислушиваясь к каждому шороху за стеной. Максим не выходил. В квартире царила гнетущая тишина, будто после похорон. Под утро я наконец провалилась в короткий, тревожный сон, но меня разбудил настойчивый звонок телефона.
Я потянулась к экрану, сердце бешено заколотилось — думала, опять свекровь. Но нет. На дисплее светилось имя моей двоюродной сестры Кати. Я с облегчением приняла вызов.
— Кать, привет, — хрипло проговорила я.
— Алиш, ты чего это у меня в телеге не читаешь сообщения? — ее голос звучал неестественно напряженно. — Я тебе полчаса назад написала.
— Я спала. Что случилось?
— Слушай, ты точно ничем не больна? — странный вопрос заставил меня сесть.
— В смысле? Нет, вроде… А что?
Катина помолчала, и я услышала, как она закуривает.
— Блин, я не знаю, как тебе сказать… По семейному чату странные слухи пошли. От твоей свекрови, наверное. Пишут, что у Иры, сестры твоего Макса, беда, беременна, жить негде, а ты… — она запнулась.
— Что я? — ледяная пустота уже начала заполнять меня изнутри.
— Что ты отказалась ей помочь. Что у тебя там большая квартира, а ты жадничаешь, не пускаешь ее пожить даже. И что вообще ведешь себя как… ну, не очень. Я, конечно, всем сразу написала, что это бред, но народ уже обсуждает. Тетя Лена звонила, спрашивала, правда ли ты такая стерва.
У меня перехватило дыхание. Так, значит, вот оно что. Информационная война. Черный пиар.
— Кать, — голос мой дрожал, но я старалась говорить четко. — Это неправда. Вся неправда. Они вчера пришли ко мне домой… нет, ворвались. Со своим юристом. И потребовали не пустить пожить, а… продать мою квартиру. Чтобы на эти деньги купить Ире новую. Мою квартиру, которую родители подарили.
В трубке повисло ошеломленное молчание.
— Ты… что? — Катя выдохнула струю дыма. — Они совсем охренели? Продать твою квартиру? Это же…
— Да. — меня начало трясти. — А теперь они еще и меня по родне поливают, чтобы надавить. Чтобы все меня осуждали и я сдалась.
— Ну ты держись, — сразу же сказала Катя, и в ее голосе зазвенела готовность к бою. — Я сейчас всем все объясню. Такого наглого беспредела я еще не слышала.
Мы закончили разговор, и я опустила телефон. Руки дрожали. Я зашла в Telegram. Десяток непрочитанных сообщений. От тети, от подруг, от бывших коллег.
«Алина, это правда? Ты не пускаешь беременную родственницу?» «Дорогая,может, не надо так? Помоги человеку, бог воздаст». «Привет!А что случилось-то? По чатам пишут, ты кого-то на улицу выгнала?»
Каждое сообщение было как удар хлыстом. Кто-то осуждал, кто-то любопытствовал, кто-то поучал. Мир в одночасье перевернулся, и я стала в нем жадной, бессердечной стервой.
Раздался еще один звонок. Незнакомый номер. Я по глупости ответила.
— Алло, Алина? — проскрипел в трубке старческий голос. — Это тетя Зоя, соседка вашей свекрови по даче. Дочка, как тебе не стыдно? Людмила вся в слезах, девочка ее с ребенком на улице останется! Ты же христианка! Как ты перед богом предстанешь? Отдай им квартиру, не скупись!
Я положила трубку, не слушая. Руки тряслись так, что я едва могла удержать телефон. Он снова завибрировал — пришло сообщение в WhatsApp от какой-то дальней знакомой Людмилы Петровны. Длинное, с цитатами из библии и призывом к совести.
Меня стошнило. Буквально. Я добежала до ванной и рыдала над унитазом, пока не свело живот. Это было хуже, чем прямой наезд. Это было подлое, тихое, тотальное уничтожение моей репутации. Меня травили, как последнюю дрянь, и самые близкие люди, которые должны были меня поддержать, верили в эту ложь.
Из спальни вышел Максим. Он выглядел помятым и несчастным. Увидев мое лицо, он остановился.
— Что случилось?
Я молча протянула ему телефон. Он пробежался глазами по сообщениям, и его лицо побледнело.
— Мама… — он прошептал. — Как она могла?..
— Как могла? — я вытерла рот и с трудом поднялась с колен. — Очень просто. Она начала войну. И прекрасно знает, что самое страшное оружие — это осуждение родни и чувство вины. Она хочет, чтобы меня затравили, чтобы я сломалась и согласилась на все, лишь бы это прекратить.
Я посмотрела на него, и впервые за сегодня в моей душе не осталось ничего, кроме холодной, бездонной пустоты.
— И знаешь, что самое ужасное? Она почти добилась своего. Я сижу здесь, вся трясусь, и мне хочется только одного — чтобы это прекратилось. И ради этого я готова на все. Даже на то, чтобы отдать им все. Вот до чего ты и твоя мама меня довели.
Я сидела на холодном кафеле ванной комнаты, обхватив колени руками, и тупо смотрела на узор трещинки на плитке. Телефон, лежавший рядом на полу, затих. Сообщения, казалось, приходили уже реже — все, кто хотел, уже высказали свое «фи» или поучали жизни. Теперь наступала фаза шепота за спиной и осуждающих взглядов на семейных сборищах.
Мысль о том, чтобы сдаться, витала в воздухе, густая и удушающая. Просто отдать им все. Продать. Уехать куда-нибудь. Лишь бы это прекратилось. Лишь бы снова стало тихо.
Дверь в ванную приоткрылась. На пороге стоял Максим. Он выглядел еще более разбитым, чем я.
— Алина… — он начал и замолчал, не зная, что сказать.
Я подняла на него глаза. В них не было ни злости, ни упрека. Только пустота.
— Они победили, — тихо сказала я. — Твоя мама добилась своего. Я сдаюсь. Говори своему юристу, пусть готовит бумаги. Я продаю квартиру.
Он отшатнулся, будто я плюнула в него.
— Что? Нет! Ты что? Я не для этого…
— Для чего тогда? — голос мой звучал ровно и бесстрастно. — Чтобы я продолжала это терпеть? Чтобы меня травили и называли стервой еще месяц? Год? Пока я не сойду с ума? Нет уж. Забирайте. Только оставьте меня в покое.
Он молчал секунду, а потом его лицо исказилось от какой-то новой, странной решимости. Он резко выпрямился.
— Нет. — это прозвучало твердо, почти жестко. — Нет, Алина. Они не правы. И я был не прав. Мама перешла все границы. То, что она делает… это уже не помощь, это… преступление.
Он подошел, присел передо мной на корточки и взял меня за руки. Его ладони были теплыми.
— Ты не продашь ничего. Это твой дом. И я твой муж. И я должен был защитить тебя с самого начала. Прости меня.
В его словах не было прежней нерешительности. Была злость. Злость на себя и на них.
— Но что мы можем сделать? — прошептала я. — Она не остановится. Этот юрист… он, наверное, уже придумал, как меня по суду заставить.
— Нет, — снова повторил Максим. — Мы найдем своего юриста. Настоящего. Не этого шарлатана, которого мама нашла бог знает где. Мы с тобой пойдем и все узнаем. Прямо сейчас.
Он встал и потянул меня за собой. Его решимость была заразительна. Тот самый стержень, которого мне так не хватало всю прошлую ночь.
Через час мы сидели в современном, стильном офисе в центре города. На табличке на двери было написано «Коллегия адвокатов «Щит и Право». Нас приняли сразу, без ожидания.
Адвокат Елена Викторовна была полной противоположностью Артема Сергеевича. Спокойная, с умными, внимательными глазами, она выслушала нашу, сбивчивую, перебивающую друг друга историю. Она не перебивала, лишь изредка задавала уточняющие вопросы, делая пометки в блокноте.
Когда мы закончили, она отложила ручку и сложила руки на столе.
— Хорошо. Давайте расставим все по полочкам, — ее голос был ровным и обнадеживающе профессиональным. — Первое и самое главное. Квартира является вашей единоличной собственностью, Алина, на основании договора дарения, заключенного до брака. Это ключевой момент. Согласно статье 36 Семейного кодекса РФ, имущество, принадлежавшее каждому из супругов до вступления в брак, является его личной собственностью.
Я почувствовала, как камень сваливается с души. Простое, четкое подтверждение.
— Но… — начал Максим. — Они говорили что-то про то, что раз мы в браке…
— Это не имеет никакого значения, — адвокат мягко, но твердо парировала. — Совместно нажитым имуществом является только то, что было приобретено в браке на общие средства. Дарение исключает это. Даже если бы вы, Максим, вложили в ремонт миллионы, это не давало бы вам права на долю в собственности. Только на компенсацию затрат, и то при наличии доказательств.
Она посмотрела на меня.
— Ваши родственники, мягко говоря, вводят вас в заблуждение. Или их юрист крайне некомпетентен. Требование продать вашу квартиру незаконно и не имеет под собой никаких оснований. Это чистой воды попытка давления и, я бы сказала, вымогательство.
Слово повисло в воздухе, тяжелое и значимое.
— Вымогательство? — ахнула я.
— В юридическом смысле, да. Они пытаются под угрозой морального давления, клеветы и порчи вашей репутации добиться от вас действий по распоряжению имуществом. Вы вправе написать заявление в полицию.
Максим выдохнул. На его лице читалось облегчение и злость одновременно.
— А что делать с этими слухами? С сообщениями? — спросила я. — Они всю родню настроили против меня.
— Это можно расценивать как клевету, то есть распространение заведомо ложных сведений, порочащих вашу честь и достоинство, — объяснила Елена Викторовна. — Вы можете требовать опровержения. А в случае продолжения — подать иск о защите чести, достоинства и деловой репутации. И потребовать компенсации морального вреда. Сохраняйте все скриншоты переписок, записывайте разговоры, если они звонят.
Она дала нам четкий, пошаговый план действий. Что говорить, если они придут снова. Как официально ответить на их претензии. Какие статьи закона ссылать.
Мы вышли из офиса через час. Я шла, держа в руках визитку адвоката и распечатанную памятку с выдержками из законов. Я чувствовала себя не жертвой, а воином, который наконец-то получил свое оружие и карту местности.
На улице светило солнце. Я остановилась и закрыла глаза, подставив лицо теплым лучам.
— Все будет хорошо, — тихо сказал Максим, беря меня за руку. Его пальцы сомкнулись вокруг моих, и на этот раз его прикосновение не вызывало отторжения. В нем была поддержка. — Я с тобой. Мы с тобой.
Я кивнула. Впервые за последние сутки я почувствовала не просто облегчение. Я почувствовала силу. Закон был на моей стороне. И наконец-то, пусть и с опозданием, со мной был мой муж.
Война только начиналась. Но теперь я была готова к ней.
Они пришли на следующий день. Без звонка, как в тот раз. Резкий, наглый звонок в дверь, от которого у меня ёкнуло сердце, но уже не от страха, а от готовности к бою.
Максим посмотрел на меня. Я кивнула. Он пошёл открывать.
В дверях снова стояла Людмила Петровна. Одна. Без своего юриста. Видимо, решила, что достаточно одного её напора. Её лицо было вытянуто от злости и непоколебимой уверенности в своей правоте.
— Ну что, обдумали моё предложение? — без предисловий бросила она, проходя в прихожую и снимая пальто, как будто её ждали. — Время не терпит. Ирина очень нервничает.
Она прошла в гостиную и уселась на своё привычное место на диване, ожидая, что мы с Максимом смиренно устроимся напротив.
Мы остались стоять. Я сложила руки на груди, чувствуя в кармане зажатый, как талисман, листок с памяткой от адвоката.
— Людмила Петровна, — начала я, и голос мой прозвучал на удивление ровно и твёрдо. — Мой ответ остаётся прежним. Нет. Я не собираюсь продавать свою квартиру.
Она фыркнула, будто услышала нечто смехотворное.
— Алина, хватит этих детских капризов. Речь идёт не о тебе одной. Мы уже всё обсудили.
— Нет, — перебил её Максим. Его голос был тихим, но в нём слышалась сталь. — Обсудили вы. А мы посоветовались с юристом. С настоящим.
Лицо свекрови дрогнуло. Она не ожидала такого.
— С каким ещё юристом? Что за глупости? У нас есть Артем Сергеевич…
— Ваш Артем Сергеевич, — чётко, почти дословно цитируя Елену Викторовну, сказала я, — либо крайне некомпетентен, либо сознательно вводит вас в заблуждение. Требование продать мою добрачную собственность, полученную по договору дарения, незаконно. Это прописано в статье 36 Семейного кодекса. Никаких шансов оспорить это у вас нет.
Я сделала паузу, глядя ей прямо в глаза. В них мелькнуло сначала недоумение, а потом — яростное недоверие.
— Ты мне законы цитируешь? — она ядовито усмехнулась. — Выдумываешь что-то…
— Это не выдумки, мама, — холодно сказал Максим. — Мы были у адвоката. Всё проверено. Твои требования — это чистой воды вымогательство. И распространение клеветы о Алине в семейных чатах и среди знакомых — это уголовно наказуемое деяние.
Слово «вымогательство» и «клевета» подействовали на неё как удар хлыстом. Она побледнела, а затем губы её исказила злая гримаса.
— Что?! Вымогательство? Да как ты смеешь так говорить с матерью! Я для вашего же блага! Для семьи! А вы тут вдвоём против меня… против родной крови… — её голос сорвался на крик. — Максим! Немедленно образумись! Скажи этой жадной эгоистке, чтобы она прекратила нести чушь!
Она встала, тыча пальцем в его direction, вся трясясь от ярости.
— Она тебя в чём-то убедила, оплела? Ты выбираешь её против родной матери и сестры? Ты предатель!
Максим не отвёл взгляда. Он выпрямился во весь рост, и впервые я увидела, как он выглядит, когда по-настоящему взрослеет.
— Нет, мама. Это ты предатель. Ты предаешь самые простые понятия о добре и зле, о порядочности. Ты пытаешься разрушить мою семью, чтобы решить проблемы Иры. Мой выбор сделан. Я — на стороне жены. На стороне закона. И на стороне здравого смысла.
Он сделал шаг вперёд.
— Наш разговор окончен. Алина сказала своё окончательное решение. Нет. И точка. Если вы или ваш юрист попробуете ещё раз повторить эти незаконные требования, наше следующее общение будет происходить в полиции. Со всеми собранными доказательствами вашей клеветы и давления.
Он указал рукой на дверь.
— А сейчас — уходите. И не приходите сюда больше без приглашения.
Людмила Петровна стояла несколько секунд, абсолютно белая, с широко раскрытыми глазами. Она не ожидала такого тотального поражения. Она привыкла к тому, что все пляшут под её дудку. А сейчас её сын, её собственная кровь, выставил её за дверь.
Её лицо исказилось от ненависти. Она посмотрела на меня таким взглядом, будто хотела испепелить.
— Хорошо, — прошипела она. — Хорошо. Помяните моё слово. Вы оба пожалеете. Ты останешься одна, Алина. Одна со своей злостью и своей квартирой. А ты, — она ткнула пальцем в Максима, — ты потеряешь всё. Всё!
Она резко развернулась, схватила своё пальто и, не одеваясь, выскочила в подъезд. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что задребезжали стёкла в серванте.
В квартире воцарилась тишина. Мы стояли с Максимом посреди гостиной, слушая, как затихают её шаги на лестничной клетке.
Я выдохнула. Руки у меня дрожали, но на душе было непривычно легко и пусто, будто после грозы.
Он подошёл ко мне и обнял. Крепко, по-настоящему.
— Прости меня, — прошептал он. — Прости, что не сделал этого раньше.
Я прижалась к его груди и закрыла глаза. Битва была выиграна. Но война, я знала, ещё не была закончена. Однако теперь мы сражались вместе.
